Сперва он делал это, возвращаясь с охоты, а потом заходил и без всякой охоты, то для того, чтобы заговорить ружье, то для того, чтобы посоветоваться по поводу какого-нибудь сна, охотничьей приметы, а то и просто поболтать с красивою и угодливою ведьмой.

При этом он часто встречался у нее с Аксюткой, про которую сперва Аниска забывала, а потом стала по большей части тотчас по приходе юноши отсылать ее домой.

Девочке казалось это обидным, но она не обнаруживала своего недовольства и безропотно исчезала при первом приказании наставницы.

«Знаю я, чего ты от него добиваешься! Думаешь, не понимаю, для чего ты ему своей крови в квас подливаешь да меду потом подбавляешь, чтобы незаметно было? Для своего Господина или для себя самой стараешься», — думала девочка, сердито шагая домой узкой тропинкой, мимо огородных гряд с капустою, луком и горохом.

В душе Ксени давно уже назревало недоброжелательство к ведьме, колдовством и обманом привораживающей к себе молодого человека, — чувство, соединенное не то с состраданием, не то с нежностью к последнему.

Аксютка много думала о Сене и порою даже видела его во сне. Но наяву она и вида не подавала, что тот для нее не безразличен, и даже избегала, особенно при Аниске, смотреть на него.

В душе Аксютка уже твердо решила какою бы то ни было ценою не допустить, чтобы понравившийся ей молодой человек стал игрушкой любовных утех и прихотей Анисьи.

С трепетом сердца старалась догадаться ученица ведьмы, когда наставница ее пожелает наконец использовать действие приворотных средств, которые подливались и подсыпались юноше сперва в квас, а потом, когда Сеня стал заглядывать чаще, то и в чай.

Однако Аниска не торопилась. Ей хотелось, чтобы обещанный Господином любовник стал не случайной жертвой ее прихоти и не сбежал в ужасе после первых же полуневольных объятий. Ведьма старалась разжечь в Сене неодолимую и неутолимую страсть, чтобы он прилип к ней, как выражалась она, «аж до смерти».

Когда действие почти ежедневно вливаемых в юношу снадобий показалось ей достаточным, Аниска пригласила ставшего уже заглядываться на нее Сеню прийти провести вместе вечерок, обещая наконец открыть ему заговор, которым знающие охотники заставляют Лешего подгонять к ним всякую дичь.

— А кроме того, я тебя научу, какими словами укротить его самого; ежели он тебе встретится ненароком в лесу.

— А если я вместо Лешего Лешачиху увижу? Тогда как? То ли же самое слово говорить или по-другому? — шутливо спросил у ведуньи Сеня.

— Об Лешачихе, Сеничка, я и не подумала. От Лешачихи, Сеничка, только травка одна помогает… Однако я травки этой даром вам не дам…

— А чего же ты за травку хочешь?

— Вот как придете сегодня ко мне вечерком, то и потолкуем и поторгуемся. Дорого не запрошу, не бойтесь! — ласковым, певучим голосом с медовою улыбкой говорила ведьма.

Сеня охотно дал обещание прийти, а пока отправился купаться, после чего ему надо было еще забежать по какому-то делу к сельскому попу.

Слушавшая весь разговор их девочка осталась в избе, Аниска же пошла проводить гостя до крыльца. Чуткий слух Аксютки уловил в сенях шепот, чмоканье, возню и счастливый, слегка сдавленный смех обнимавшейся пары. Ведьмина ученица насторожилась и сразу изменилась в лице, на котором незаметно для самой девочки появилась та самая улыбка, с которого ее мать, Марыська, уносила некогда на дно трясины попавших в ее объятия неосторожных охотников. В душе бесовкиной дочери сразу созрело роковое решение…

Вернувшаяся в хату Аниска принялась при помощи ученицы за приготовления к приходу вечернего гостя. Ведьма так размечталась, что ей не хотелось даже хлопотать самой ни около самовара, ни над приготовлением возбуждающего снадобья, которое она собиралась подлить гостю в графинчик с темною, сладкой наливкой. Аксютка усердно помогала ей в том и в другом. Марыськина дочь успела даже, о чем ее вовсе не просила Аниска, отсыпать незаметно в бумажку белого порошка, употреблявшегося ведьмой не только от крыс, но иногда и для людей.

— Наливай графинчик полнее, — командовала Аниска, — чтобы для обоих нас хватило. Хочу и сама утомиться, но и его заморить…

— Оба не уморитесь, смотрите, — загадочно улыбаясь, шутила Аксютка.

Видя, что Сеня сам стремится обладать пригожею ведьмой и как будто даже не замечает ее самой, девочка решила наказать их обоих. Воспользовавшись тем, что Аниска отлучилась на ледник, Марыськина дочь всыпала быстро в графин украденный ею порошок и несколько раз взболтнула сосуд, чтобы снадобье распустилось. Аниска, вернувшись, в свою очередь подмешала туда меду, отвара одолень-травы и еще какого-то возбуждающего средства. Затем обе они стали резать ломтиками принесенную с ледника колбасу, поставили на стол ситный хлеб, коровье масло и селедку с луком на конопляном масле.

Когда все было готово, ведьма отпустила свою помощницу и ученицу, сказав ей, чтобы наутро та не приходила слишком рано.

Закрыв за девочкой двери, колдунья вынула из сундука приворотный корень обратим, положила его на большой осколок зеркала и долго смотрелась в последнее, шепча: «Как смотрюсь в зеркало, да не насмотрюсь, так бы мой Сеня на меня не насмотрелся…»

Ужин, предложенный Аниской своему гостю, кончился совсем не так, как хотелось размечтавшейся ведьме. Осушив довольно быстро вместе с Сеней заветный графинчик, она с нетерпением стала ожидать действия подмешанного туда ею снадобья, но действие оказалось совершенно не тем, на которое возлагались надежды. Вместо того, чтобы воспламениться к ней страстью, молодой человек стал вдруг задумчивым, начал как-то странно вздыхать, а внезапно побледневшее лицо его приняло страдальческий вид. Покрытый холодным потом, испытывая озноб, поднялся он наконец с табуретки и, сказав, что чувствует себя дурно, наскоро простился и стал искать свою шапку.

Аниска (пившая меньше) заметила, что он раза два качнулся, как пьяный.

«С непривычки, верно», — подумала она и попробовала было удержать его:

— Сеничка, останьтесь! Это пройдет. Это наливка вам в голову ударила. Отдохните здесь! На моей постели прилягте… Вот увидите, что все пройдет!

Но Сеня, пробормотав в ответ что-то невнятное, уже перешагнул за порог, захлопнул дверь за собою и, шатаясь, спустился с крыльца. Он испытывал головокружение, тошноту и порою жгучую боль в животе.

Не успел молодой человек дойти до дому, как почувствовал еще большую слабость, рвоту и свалился, как пьяный, среди темной улицы…

Шедшие мимо парни, подумав, что он выпил лишнее, пробовали, со смехом, его растолкать, но Сеня ничего не отвечал и не шевелился, как мертвый. Оставив его лежать, парни пошли дальше. Однако один из них, проходя мимо домика дьякона, постучал в окошко и сказал высунувшейся оттуда дьяконице, чтобы та шла подбирать своего племянника, который напился и валяется среди улицы против избы Ипата Савельева.

Дьяконица, опасаясь сказать что-либо улегшемуся уже спать мужу, разбудила работницу и с нею вместе отправилась на поиски Сени. Хотя ночь была темная, они довольно скоро отыскали неподвижно лежавшего молодого человека. Дотронувшись случайно до его головы, дьяконица ахнула и отдернула испуганно руку. Влажный от пота лоб Сени был уже холоден, как у мертвеца.

Обе женщины попробовали было поднять лежавшего, но это было им трудно. Дьяконица послала тогда работницу попросить Ипата помочь им перенести захворавшего племянника. Ипат, хотя и вернулся недавно из леса и еще ужинал, но быстро закончил еду и пошел помогать. Втроем перетащили они не подававшего признаков жизни Сеню в боковую клетушку дьяконова домика и уложили его на постель. Дьяконица и ее разбуженный муж долго и безуспешно пытались привести в чувство племянника.

Только к утру они окончательно убедились, что Сеня больше не дышит…

Аниска, после того как ее юный гость так неожиданно вышел из-за стола и из избы, долго не могла опомниться. «Верно, уже ему очень не по себе стало. Надо быть, Аксютка треклятая переборщила со снадобьем… Ишь ты, даже у меня голова закружилась!.. Да и тошнота тоже под сердце подкатывает… Так и есть: переложила девчонка!.. Вот я ей завтра задам! Будет меня знать!..»