Мы ехали в сторону, противоположную местонахождению города Ква. Величественный горный массив справа порос хвойными тайгами с вкраплениями берёз, рябин, ольхи и осины. Последнюю почему-то особо привечали – нам встретился с пяток речек, бегущих из горных расщелин, названных Осиновками; то просто Осиновками, а то Верхними, Нижними, Новыми. Вероятно, трепет осин каким-то образом был близок взволнованным перекатам вод, спешащих к Ламе из мрака ущелий. Приходилось часто переезжать мосты и мостики, их качество таково, что они постоянно находятся в стадии починки, и поэтому рядом с одним почти всегда есть мост второй – по одному едут, второй в ремонте, гудит и воняет внушительного вида техника почти по всей трассе. Не случайно нашу цивилизацию называют долбаной. Предыдущая оставила куда более прочную архитектуру.

По всей трассе встречаются и нищие местные жители, торгующие снедью и плодами своих огородов, таёжной ягодой, грибами и шишками. Они стоят или за убогими прилавками, оставшимися от того времени, когда такая торговля не была в запрете, или просто с ведёрками. Чаще это измождённые грустные женщины и их худенькие умные дети. Мужчины в их семьях сгинули, кто от пития, кто погиб, кто уехал на заработки и не вернулся. Наторговать удаётся разве на обувку и сумки к школе. Впрочем, пятьдесят лет назад картина была такой же, аборигены, будучи одной крови и речи с квачанами, проводящими по отношению к провинции колониальную политику, жили тем же, разве не было дефицита в мужьях и мужчинах, родившихся после войны. Запрет же на торговлю добытым собирательством имеет своим результатом страх, главное достояние простых людей, на головы которых денно и нощно выливается телевидением масса разного рода белиберды. Завидев машину полиции, женщины и дети ныряют со своими ведёрками в пыльные кусты, полиция же, состоящая из местных, в свою очередь стеснительно старается проехать мимо.

Озеро Лама светится так широко и торжествующе, что мы решили искупаться. Места, где есть песчаные пляжи и мелководье с тёплой водой, далеко отступают от федеральной трассы, больше прилегающей к горам, и наш водитель поставил навигатор на поиск дороги к озеру. Навигатор глючил – его стрелка постоянно показывала влево, однако там тянулось беспрерывной покарябанной линией ржавое ограждение, а за ним запылённый берёзовый подрост. Когда же, как нам показалось, все шансы съехать к пляжам миновали, появилась грунтовая дорога к монастырю, по которой мы и поехали.

Эта дорога тянется довольно долго, вдоль неё сплошной лентой колышутся на ветру длиннолистые ивы, указывая на сырость и порой заболоченность этих мест, принимающих ручьи и речки, потоки с гор. Снег с их вершин тает только к началу июня.

К вере мы все относимся снисходительно, как большинство людей в Туране. Пословица «на Бога надейся, а сам не плошай» годится для каждого, в том числе и для монаха. Главное было придумать её, а дальше пошла-поехала колесить вольная вольница.

Только мы встали под белоснежными стенами монастыря, за которыми виднелся древний собор, посвящённый Преображению Господню, как Мите позвонил приятель, иноверец Мухамат, неизвестно что исповедующий сверх собственного достоинства.

– Мухамат встретился с северным шаманом, идущим изгонять дьявола из Ква, – вскоре с удовольствием поделился с нами темой состоявшегося разговора Митя. – Шаман отошёл уже на двести пятьдесят километров от Иты. Он идёт со скоростью двадцать километров в день в сопровождении своего ворона. Его сопровождают несколько присоединившихся к шествию машин.

– Не провокация ли это маркетанцев? – спросила осторожная Ева.

– Нет, нет, не похоже совсем! Это народное движение! – искренне воскликнул Митя.

– Когда же он прибудет в Ква при такой скорости? – озабочено спросила я. Мы стали подсчитывать. Вышедший из Иты в марте текущего года шаман окажется в городе Ква спустя год после начала шествия.

– Мухамат хотел снабдить шамана едой, но тот сказал, что её более, чем достаточно. Жители сёл повсеместно приветствуют шамана и снабжают всем необходимым.

– Мне кажется, дьявол имеет крупные размеры и щаман с ним не справится! Вот церковь, куда как более крупная организация и…

Тут Митя перебил меня:

– В этом «и» всё дело! Что такое организация? Это прежде всего бюрократия. У неё нет мистической силы. Одно угнетение всякой мысли и всякой воли.

– Помните, как в сказке? – спросила нас Ева. – Кот в сапогах попросил мага-людоеда превратиться в мышку и проглотил её. Шаман не бессилен.

– Мы ничего не знаем о природе дьявола, – глубокомысленно заметил Митя, словно не сомневался в его существовании. В буддизме дьявол – это наши желания, исполнение которых его разрушает. А возьмите желание жить, которое выше нас? Мы дышим, значит, хотим жить. Как отказаться от дыхания? Шаман же называет дьяволом разрушение природы, в том числе и человеческой. Шаманисты поклоняются природе и служат людям, не заглядывая в философию слишком далеко. Практика – вот смысл их жизни. А в храмах поют «Всякое дыхание да славит Господа», и дьявол здесь, скорее, всего лишь хозяин геенны…

– Шаман – смелый человек! – воскликнула я. – Что же довело его, лично его, до такой решимости?

– Можно предполагать. Ещё у него есть время. Пока он идёт, несут на его родине службу другие шаманы. А у меня есть оно, что ли? Вот мы ведём проект с Алексеем Кудесовым по его рыборазводному заводу, а он как уехал в Ква за разрешением, ни слуху, ни духу. А времени сколько было потрачено, и денег тоже, которых под самый обрез. Ква издевается над нами. Не дьявол, что ли?

Мы вышли из машины и направились к монастырским воротам. Сквозь монастырь был проход к берегу Ламы.

Всюду в монастыре велись восстановительные строительные работы, что заставило нас вспомнить однажды поставленного ими руководить несчастного нашего дядюшку, искушенного этим самым дьяволом и ныне почившего. А так бы он вышел навстречу нам, сверкая большим позлащённым крестом поверх рясы, широкий, великодушный, торжествующий, и повёл бы в монастырскую трапезную чревоугодничать. Все-таки, мы порядком проголодались. Я лично завтракала в семь утра, а было уже четыре вечера.

Алексею Кудесову снилось утро. В сосновом лесу прыгали и баловались его маленькие сыновья, рыча по-медвежьи и опускаясь на четвереньки в шуточной борьбе друг с другом. Сыновей у Алексея было двое – старший Алексей, названный так в честь последнего туранского царя Алексея Алексеевича, и младший Владимир, нежный и хрупкий, совсем малыш. Дети снятся к диву, так говорила Алексею когда-то бабушка-староверка. Туранцы все в недавнем прошлом были староверами.

– Мы в Славле! – тормошила Алексея Нина, сказавшая проводнику Кириллу, что сама разбудит соседа по купе.

Проводник подошёл слишком рано, чтобы успеть предупредить пассажиров о прибытии в Славль, открыть двери вагона и опустить ступени к перрону. На железной дороге были сокращены штаты, или оптимизированы, как принято говорить теперь при изгнании людей с работы. На два вагона было теперь два проводника, которые спали по очереди. А раньше по два проводника приходилось на один вагон – один из них работал, а второй отдыхал после смены. Так что, Кириллу надо было поспевать, чтобы не лишиться премии при крошечной теперь зарплате.

Убедившись, что Алексей открыл глаза, Нина попрощалась с ним и быстро ушла, вернув его той действительности, что была известна им двоим и ещё немногим.

Алексей вышел в тамбур и по несколько нервному взгляду стоявшего на перроне проводника понял, что тот получил насчёт него какие-то указания. В форме, состоявшей из серый брюк, серого жилета и белой рубашки с короткими рукавами, Кирилл стоял, вытянув руки по швам, что означало близкое присутствие какого-то начальства. Проводники в этот поезд набираются из сверхнищей Иты, и очень дорожат работой. Кирилл был блондин с большими серыми глазами, высокий и худощавый. В Ите много блондинов, потомков некогда сосланных в Туран по политической неблагонадёжности квачан. Блондинов там даже больше, чем где-либо, исключая, разве что, Алтику.