Сережа понимает, что его заявление звучит совсем неправдоподобно, но это лучше, чем признаваться «слушай, кажется, я сошел с ума». Сережа задумчиво хмурится, пытаясь придумать, что ему делать, а затем он кивает на аптечку Олега:
— Дай мне снотворное. Самое сильное. И ты поможешь мне завтра убрать осколки?
— Могу убрать сейчас. Если хочешь, — Олег еще не видел, как выглядит чужая спальня сейчас, но подмести осколки — дело не сложное. Да и перетащить остатки зеркала в соседнюю, так и оставшуюся пустой комнату — тоже. Чем быстрее с этим разобраться, тем лучше, считает Олег, но не озвучивает свою мысль, не желая уходить, если Сережа сам не скажет это сделать.
Он наклоняется, роясь в аптечке. Снотворных у Олега предостаточно. Он быстро перебирает несколько пачек, находит то, от которого можно спать, даже не слыша окружающих звуков, кладет его на тумбочку.
— Ты можешь остаться здесь на ночь.
Разрешение, в котором, конечно, Сережа не нуждался. Черт, возьми, оно было нужно самому Олегу, только попросить не хватало духу. Стоило сказать совсем иное:
«Я хочу остаться с тобой».
«Зачем нам вообще разные спальни?»
«Я боюсь за тебя».
Сережа поднимает голову и по его лицу видно, что он сомневается. Сережа Разумовский, который привык все держать в себе, привык не показывать слабость, привык преодолевать все сам, чувствует сейчас себя абсолютно потеряно. Меньше всего ему бы хотелось, чтобы Олег видел его разбитым и выливать на него все, что внутри. С другой стороны, разве уже не видно, что Сережа рассыпается и не может уже собрать себя сам?
Желание встать и уйти, закинувшись таблетками, с каждой секундой блекнет, как и решимость Сережи держать все в себе и, кажется, самообладание вот-вот треснет. Олег его не гонит. Но это принятие и доброта отдаются ноющим неприятным чувством в груди, только подчеркивая накопившуюся боль и одиночество.
— Ты все еще тут со мной? Что у тебя сегодня случилось?
Голос Олега выдергивает из мыслей, возвращая реальность.
— Что? — переспрашивает он. — Нет, ничего не случилось, — Сережа закусывает губу. Олег спрашивает, есть ли у него проблемы и Сережа не знает, что на это ответить. Вроде да, а вроде нет. Он сбежал, вроде все идет хорошо и по плану, но в то же время вся его жизнь сплошная гребанная проблема: бесконечная борьба, боль, невыносимое, разрывающее изнутри одиночество и бесконечная усталость, конца которой вообще не видна. Сережа думает над ответом, а затем отвечает: — Просто посиди со мной еще немного, — просит он, поднимая голову. Олег молча кивает, усаживаясь на колени перед Сережей, а желание сохранить лицо и не изливать душу трещит по швам. Он изначально пришел сюда залатать раны физические, а не душевные, но в какой-то момент кажется, что если не высказать хоть что-то из того, что кипит внутри, это просто добьет окончательно.
Нет, говорить о галлюцинациях он не будет. Как и том, что на самом деле произошло с зеркалом. Но помимо его ситуации с таблетками и психикой, на душе столько невыраженной тяжести, которую хочется куда-то деть, что Сережа решает, что если он здесь все же поделится, возможно, не так уж это и страшно.
Олег так близко, готовый предложить всего себя, свою поддержку словом и делом, что вечно сильный и независимый Сережа позволяет себе слабость. Завтра он наверняка будет жалеть об этом, но сегодня эмоций и переживаний слишком много для него одного. А Олег, кажется, готов разделить его боль на двоих.
— Я посижу, — кивает Олег, опускаясь обратно перед Сережей на колени, аккуратно взяв перебинтованные ладони в свои руки и негромко спрашивает: — Как ты?
И этот вопрос совсем не о царапинах.
— Я не помню, когда в последний раз изливал душу кому-то. Кажется, тебе же в общаге, напившись под новый год из-за твоего ухода.
— Значит ты помнишь, что я готов тебя слушать до утра, что бы ты не говорил.
Сережа делает глубокий вдох, все еще решаясь, и в конце концов нервы, усталость и виски делают свое дело, подталкивая, развязывая язык.
— Мне как-то в последнее время… Я даже не знаю. Странно? Тревожно? Тебе знакомо это чувство, когда внутри кавардак, кажется, мысли носятся как сумасшедшие, что сейчас просто голова взорвется, и ты чувствуешь это невыносимое давление, — Сережа сжимает виски, морщась, и продолжает после паузы.Олег слушает внимательно, смотря в глаза, лишь кратко кивая. — И ты с виду в порядке, но внутри тебя всего распирает. Давит, ломает, собирается мерзким комком в груди и животу, сжимая, отдаваясь дрожью в кончиках пальцев, — он поднимает руки перед собой, рассматривая. — Тебе кажется, что тебя трясет, но руки в порядке, не дрожат. И ты чувствуешь себя самым уставшим человеком, который просто не может идти дальше и готов сдаться, а потом подходишь к зеркалу и видишь спокойное, улыбающееся отражение с язвительной улыбкой словно маской и… — Сережа осекается, поправляя волосы, вспоминая жуткое отражение в зеркале, из-за которого у него сейчас разбиты руки. — И как-то жутко и неприятно осознавать, сколько на самом деле боли и отчаяния скрывается за всем этим и никогда не показывается, — Сережа неуютно ерзает, стараясь сесть поудобнее. Выглядит он сейчас совсем разбитым, потому что слова о чувствах и эмоциях даются с трудом.
Олег не перебивает, слушая, лишь изредка кивая, всматриваясь в тусклом свете ламп в лицо Сережи, кажется, будто он стал младше лет на десять. Растерянный и грустный, он даже не сразу отвечает, а даже когда это делает, то кажется выжимает всего себя. Олегу знакомо все, о чем говорит Сережа, только облечь в слова он это не может. Он говорит очень складно, живописно, как и всегда, и от того на душе еще более тоскливо, потому что кажется, что Сережа описывает его собственные чувства. Маски спали, осыпались, словно засохшая листва от сильного порыва ветра. И теперь Сережа, казалось обнажается намного сильней, чем когда просто сбрасывает с себя одежду. Может поэтому он и разбил стекло? Боль как способ хоть что-то почувствовать?
— Я понимаю, — коротко, но со всей искренностью произносит он, заглядывает в лицо, заправляя рыжие пряди за ухо.
— Иногда у меня ощущение, что я не справлюсь один, — негромко произносит Сережа, закусывая губу сильнее.
— Я всегда рядом. Если тебе нужна помощь — только скажи. Мы вытащили тебя из тюрьмы и только посмотри, где ты, — Олег зарывается пальцами в длинные волосы и массирует кожу головы, стараясь за приятными ощущениями отвлечь Сережу от тяжелых мыслей. — Венеция. Город искусства. Да еще и в каком доме. Ты справляешься. Мы справляемся.
Вторая рука ложится на тыльную сторону ладони.
Олег не смотрит на него косо, не смеется над его ощущениями или эмоциями. Сережа привык, что стоит показать эту сторону себя, как сразу же находится тот, кто этой слабостью пользуется. Но не Олег. Олег мягко касается, укутывая понимающими нотками в голосе и заботой и Сережа чувствует, как этот вечный давящий комок в груди немного ослабевает. На время, конечно, но это временное облегчение все равно приятно.
— Этот груз эмоций и воспоминаний однажды просто раздавит меня.
— Не раздавит, — мотает головой Олег. Ты можешь на меня положиться. Чтобы ни случилось, чтобы не потребовалось, я сделаю все.
Олег не заканчивает «все, что в моих силах», потому что слишком хорошо знает — он сделает больше. Ради Сережи он готов сделать даже невозможное.
Сережа смотрит на него потерянным взглядом, Олег и уже забыл, когда видел Сережу таким. Сережу подростка, который исчез давным-давно, уступив место успешному, всегда собранному бизнесмену.
Олег сейчас так мягко прикасается к нему, аккуратно держит за руку и от доброты и понимания встает ком в горле. Потому что он не привык. Потому что привык бороться, преодолевать и всегда скрываться за маской: в детстве и юношестве за смелой улыбкой, а потом за маской чумного доктора. Кажется, без маски его настоящего видел только Олег — и это приятно, но одновременно и как-то грустно. Олег говорит, что будет рядом, и Сережа не хочет отпускать его от себя, больше никогда и ни за что.
