Время шло. Начался парад. Под звуки оркестра шли маршем офицеры и матросы, я вертела головой в разные стороны в поисках дочери, смотрела на новые и старые дома Полярного, пыталась понять и прочувствовать, что я здесь, в родном городе, через 30 лет после своего отъезда. И память возвращала меня к самому началу…

Я родилась 27 апреля 1951 года, в пятницу на страстной неделе, в городе Ленинграде. О том, что я родилась при Сталине, я узнала позже, что такое страстная неделя – значительно позже, а ещё позже и город Ленинград снова стал называться Санкт-Петербургом.

А в 1951 году мой папа, будучи человеком военным, учился в Ленинграде, мама была при нём, и я появилась на свет во Фрунзенском роддоме. Родители мои снимали комнату, и хозяйка порой носила меня ночью на руках, чтобы моя мама могла поспать, и будила её, когда подходило время кормления. Моя мама и по сей день вспоминает её добрым словом.

Мама хотела назвать меня Ольгой в честь моей бабушки. Но у папы были другие планы. Он хотел, чтобы дети в его семье носили те же инициалы, что и он. А он был Семён Степанович, стало быть – С. С. Поэтому и меня папа назвал Светланой. В детстве я не очень любила своё имя. Ну что такое Света? Вот в сказках имена: Стелла, Цинцинелла! И я порой упрекала маму, когда подросла:

– И почему вы не назвали меня Цинцинеллой?

Прожив в Ленинграде после моего рождения ещё несколько месяцев, мои родители поехали на Север, в город Полярный, к месту службы моего папы. Папа служил, я подрастала, мама занималась мной и хозяйством и пока не работала.

В Полярном возле Циркульного магазина, который так назывался из-за полукруглой формы дома, где он располагался, был памятник Сталину. Памятник стоял спиной к магазину и лицом к Кольскому заливу. Монумент казался огромным. Он был на высоком красно-сером постаменте с красивой чугунной оградой. К этой ограде я однажды и прилипла, вернее, примёрзла языком. Мама ушла в Циркульный магазин, меня оставила гулять возле. Была полярная ночь, темно и морозно. Постояв и поскучав, я зачем-то лизнула ограду, чёрную, чугунную, холодную. И почувствовала, что снова убрать свой язык в рот не могу. Как меня отлепляла мама, вернувшись из магазина, осталось для меня загадкой. Но, наверно, поэтому больше она меня на улице не оставляла, а брала с собой в магазин. И, когда она стояла в очереди за мясом, я томилась неподалёку, разглядывала картинки с кусками мяса, которые мне очень не нравились, и любовалась на стройные бело-синие пирамиды из банок сгущённого молока, которые мне очень нравились.

Полярная ночь сменялась полярным днём, когда светло днём и ночью. Мама всё ещё не работала и иногда водила меня в кино. Из тех времён помню мультики «Золотая антилопа», «Белоснежка и семь гномов», фильм «Багдадский вор». Всё это было цветное, яркое, незабываемое. Фильмы показывали в Доме офицеров флота, как его все называли – в ДОФе. Это был центр культуры нашего города, и мне он казался большим, красивым и просторным.

Жили мы в коммунальной квартире на улице Североморская, занимали одну комнату. Помню, мама мыла пол, я сидела на диване и просила рассказать мне сказку. А мама ответила, что мыть пол и рассказывать сказки не очень-то удобно, что меня весьма удивило. Комната осталась в моей памяти большой, светлой и чистой. И в ней помню себя и маму, а папа всё время пропадал на службе.

Когда мама стала работать, я пошла в детский сад, от которого остались два ярких воспоминания. Одно неприятное – о каком-то невкусном лекарстве, которое нас заставляли принимать иной раз на полдник. И другое приятное – о новогодних утренниках. На этих утренниках я была Снегурочкой.

Мама сшила мне из марли красивое платье, юбка с воланами, всё платье было украшено блёстками, а блёстки делались так: в тряпочке разбивали блестящую ёлочную игрушку, на платье наносили слой клея, а на этот слой – осколки от игрушек. Были у меня и шапочка, и муфта. Всё такое же красивое и блестящее. Остальные дети были зайцами, медведями и снежинками. А я выходила на зов Деда Мороза и пела:

В новогодний праздник весь детский сад украшали и воспитатели, и нянечки, и мы. Взрослые вешали под потолок ватные шарики на ниточках – это снег, мы делали из разноцветной бумаги гирлянды. В зале ставили большую, до потолка, ёлку, украшали её игрушками. И возле ёлки сидел обычно дед Мороз, к которому выходила я в роли Снегурочки, вокруг ёлки водили хороводы снежинки, зайцы, медведи, и один из медведей был Коля Куташов, но о нём гораздо позже.

С точки зрения географии моя детская жизнь протекала в трёх местах: на Севере, в Полярном – осенью, зимой и весной; в рязанской деревне у бабушки – летом; в Москве – проездом.

Первое московское воспоминание связано с метро. Мы с мамой куда-то ехали, входили в вагон метро в толкучке, и у меня с ноги упала туфелька, о чём я и сообщила маме: «тяп-тяп!» Судя по лексикону, мне было чуть больше года. Помню себя у мамы на руках: в вагоне теснота и одна туфелька на ноге. Приехали на станцию, вышли, поезд уехал, люди разошлись, а мама со мной на руках подошла к какой-то тётеньке, которая взяла длинную палку и достала мою туфельку с рельсов.

В моей детской голове осталась полная уверенность, что, пока мы с мамой ехали в вагоне поезда, моя туфелька ехала внизу по рельсе. Того момента, что мама со мной возвращалась на другом поезде на станцию, где с меня свалилась туфелька, не отложилось совсем. Зато хорошо помню всеобщее людское внимание ко мне и маме со стороны пассажиров и сочувствие к нашей потере.

Первое деревенское воспоминание связано с дедушкой. Он был невысокого роста, худощавый, седой и добрый. Звали его Иван Гаврилович. Если ходил в лес за земляникой, всегда приносил мне кулёк ягод, сделанный из бересты.

Я любила его трезвым и боялась пьяным. А пил он, как многие деревенские мужики, запоем. Тогда бабушка Оля искала его по всей деревне, сердилась и ругалась. Бабушка была женщиной решительной, эмоциональной, с крутым характером. Это были мамины родители. Папина мама, моя вторая бабушка Поля, жила в той же деревне; была она женщиной тихой и немногословной.

В деревню мы ездили каждое лето. Дорога была долгой. Сначала мама заранее брала билеты в железнодорожной кассе. Затем папа просил шофёра ГАЗика («козла») довести нас до порта, который находился в местечке под названием Кислая Губа. Оттуда на рейсовом катере мы добирались до Североморска. Затем автобусом до Мурманска, и в Мурманске уже погружались на поезд, который вёз нас в Москву 36 часов.

В Москве нам предстояла пересадка. Обычно мы задерживались в столице на день-другой у бабы Марфуши, которая приходилась нам дальней родственницей. У неё оставляли вещи, а сами ездили по магазинам. Конечно, это были ГУМ, ЦУМ, «Детский Мир». Мама нервничала, мы стояли в очереди, но обычно покупали всё, что было нужно: школьную форму, обувь, пальто или ещё что-то. Не забывали и о продуктах. В большом количестве закупали сушки, баранки и сухари, которые потом в деревне съедали.

Закупив всё, обычно ближе к вечеру ехали на Казанский вокзал, компостировали (ужасно непонятное было слово) билеты, садились на поезд Москва – Челябинск или Москва – Рузаевка и ехали до станции Шилово. Мама обычно ночью не спала, боясь проехать свою станцию. На станции поезд стоял 2 минуты, поэтому к выходу мы готовились заранее, а когда поезд останавливался – мы быстро сбрасывали наши многочисленные вещи, выходили сами. За всё путешествие вещи – «места» – неоднократно взрослыми пересчитывались во избежание потери.