Новый правитель, Касато – послѣ того какъ его попытка заключить миръ съ возставшими кончилась неудачею, о чёмъ и сама Исторія не вспомнитъ въ подробностяхъ, – въ борьбѣ съ возстаніемъ началъ съ рѣшительныхъ дѣйствій: первымъ дѣломъ попросилъ помощи у фараона, отдавъ тому нѣкоторое число рабовъ и иныхъ ремесленниковъ изъ числа наиболѣе цѣнныхъ, полусвободныхъ и работавшихъ на государство, Повара Всего Крита (случись сейчасъ Имато, мертвому Имато, узнать объ этомъ – онъ самое малое упалъ бы въ обморокъ, но того вѣроятнѣе, что упавши въ обморокъ, онъ уже никогда бъ не возсталъ), невеликое множество драгоцѣнностей мѣстной работы (ихъ онъ отдалъ нехотя, съ долгимъ торгомъ, какъ всегда было принято на Востокѣ; сторговались на замѣтно меньшей суммѣ), о которыхъ мы уже вели рѣчь, и въ придачу къ нимъ вино да елей; однако отмѣтимъ, что прибыло на Критъ не все обѣщавшееся воинство фараона, а лишь большая его часть; египтяне сіе объясняли тѣмъ, что часть воинства ихъ погибла въ кораблекрушеніи, рожденномъ небывалымъ штормомъ; море къ юго-востоку отъ Крита нѣкоторое время еще называли Горькимъ моремъ. Помимо сего куплена была множество оружія, привезенное съ Востока въ обмѣнъ на вино, масло оливъ и цѣнныя породы деревьевъ. Этимъ Касато не ограничился: провелъ преобразованія воинства – съ цѣлью увеличенія боевого духа его; мы не знаемъ подробностей ихъ проведенія и даже сути ихъ, но извѣстно, что они были жестоки для братьевъ критскихъ, число коихъ нѣкимъ образомъ уменьшилось, а военные навыки возросли; военачальника, съ недавнихъ поръ бывшаго главнокомандующимъ, не то казнилъ смертью, не то сослалъ навѣки въ непробудное рабство. О военачальникѣ новомъ было извѣстно, что онъ пользовался если не любовью, то уваженіемъ, ибо уваженіе на Критѣ той поры всегда зачиналось страхомъ и было родственно послѣднему по самой своей сущности; страхъ, глаза котораго велики, не перенесся, однако, на возставшихъ. Такъ онъ училъ ратниковъ своихъ: «Эй, гожіе къ службѣ, чинно ступаемъ, чинно, разъ-два, сволочь…вотъ такъ мечъ держать, дурачина, ровнѣе…быстрѣе, разъ-два…руби ворога вотъ такъ, разъ-два…я научу васъ бранной жизни…кто не могетъ, того самъ буду кнутомъ нещадно бить, аки татей… будете у меня пить воду морскую». Подобныя рѣчи часто слышны были. Извѣстно также, что Касато приказалъ использовать въ борьбѣ съ окаянными мятежниками не только всю имѣющуюся конницу, но и поверхъ сего повелѣлъ высочайшимъ указомъ сыскивать всѣхъ коней критскихъ и сгонять ихъ къ кносскому Дворцу, дабы увеличить число всадниковъ. Также въ кратчайшіе сроки онъ дотолѣ вооруженное пращами и луками критское войско вооружилъ наспѣхъ изготовленными обоюдоострыми сѣкирами: оружіе въ видѣ самаго священнаго символа минойскаго Крита – Лабриса – должно было поднять боевой духъ критскихъ братьевъ; сему служило и созданное на скорую руку напечатлѣнье восьмерки на щитахъ солдатъ, которая, какъ и Лабрисъ, означала плавное перетеканье круговорота природы, безконечное ея становленіе, божественные ея плавность, незавершенность, текучесть; съ оной поры всё болѣе и болѣе переставалъ быть Лабрисъ символомъ, лишь символомъ: всё меньше изображали его и всё больше изготовляли. Но главнымъ повелѣніемъ Касато было то, что и критскіе братья, и конница стали лишь вспомогательными войсками: главную роль отводилъ онъ египетскимъ воинствамъ. Такимъ образомъ, если ранѣе перевѣсъ силъ былъ на сторонѣ возставшихъ, то отнынѣ былъ онъ на сторонѣ правительственныхъ войскъ. Къ сказанному добавимъ: по манію Касато принесли и нѣсколько человѣчьихъ жертвъ числомъ не то въ 6, не то въ 9 мальчиковъ и во столько же дѣвочекъ изъ числа критянъ: всё – ради побѣды. И послѣднее, что извѣстно: Касато отдалъ приказъ не записывать ни о ходѣ возстанія, ни о борьбѣ съ нимъ: до окончательной побѣды.

Денно и нощно горѣлъ огнь градскій на Критѣ, но нынѣ государство въ бѣдахъ бытовало и было осквернено: возстаніемъ. И былъ затушенъ повелѣніемъ Касато огнь градскій, доселѣ негасимый и почитавшійся возжженнымъ самою Матерью, а потому и отъ вѣка чистымъ: до подавленья нечестиваго мятежа и водворенія священнаго порядка.

Изъ дворца въ дворецъ посылали своихъ слугъ – мужей, дабы предупредить объ опасности. Рѣдко кто изъ нихъ достигалъ своего назначенія: гонцовъ узнавали и убивали либо сами возставшіе, либо жители окрестныхъ селеній, бывшихъ, какъ правило, въ большей мѣрѣ или мѣрѣ меньшей – въ силу страховъ, леденившихъ ихъ дерзновеніе – на сторонѣ возставшихъ. Жители самое малое сочувствовали дѣлу ихъ и тайно отъ властей помогали имъ чѣмъ могли.

Итакъ, не встрѣчая въ цѣломъ серьезнаго сопротивленія, Акай, многократно умноживши и усиливши свои ряды, регулярно пополняя запасы пропитанія въ захваченныхъ дворцахъ и придворцовыхъ хранилищахъ, а также въ прилегающихъ къ дворцамъ селеніяхъ, захватилъ большую часть прибрежныхъ земель Крита. Однако онъ – волей-неволей – столкнулся съ трудностью: въ силу общекритскаго размаха возстанія къ нему примкнуло столь великое множество народа, что вовсе не критскіе братья были страшны возставшимъ (даже случись первымъ быть объединенными противъ вторыхъ), но гладъ (который, напомнимъ, и былъ одной изъ причинъ возстанія и непосредственнымъ къ нему поводомъ). Сами возставшіе, будучи опьяненными успѣхомъ общаго дѣла и многочисленными побѣдами, вовсе не собирались расходиться по домамъ (многіе не вѣдали, въ какой сторонѣ ихъ домы: такъ далеко иные отошли отъ родныхъ мѣстъ). Толпа желала одного: взять – осадой ли, штурмомъ ли – Крита твердыню главнѣйшую: дворецъ кносскій.

И вотъ возставшіе, закаленные многочисленными побѣдами, уже многіе дни и недѣли шли къ державному Кноссу, къ сердцу Крита, не встрѣчая сопротивленія (но всё же его ожидая). «Лишь Кноссъ, столица минойскаго Крита, – впереди: Критъ уже нашъ!», – воодушевлялъ своихъ братьевъ Акай, повторяя эти слова часто, и походили слова эти на заклинанія. Возставшіе шли по холмамъ, нѣкогда изобилующимъ ячменемъ, вдали виднѣлись оливковыя дерева. Дорога начала понижаться, солнце пекло всё такъ же. Вдали – разстояньемъ въ три-четыре стрѣлы, пущенныхъ мощною рукою, – показался бѣлѣвшій дворецъ, и былъ дворецъ – какъ упавшее Солнце.

На подступахъ къ Дворцу, походившему не только на Солнце, но и на огромное слѣпое око, они и впрямь увидали рѣсницы ока: немногочисленную пѣхоту, не обратившуюся, однако, бѣжать куда глаза глядятъ, какъ то бывало обычно и къ чему привыкли возставшіе. Конница съ лошадьми, которыми, между прочимъ, такъ дорожилъ покойный Имато, тщась найти возставшихъ и, нашедъ, покарать ихъ, безъ проку носилася по Криту, загоняя многое множество скакуновъ. Возставшіе быстро изничтожили пѣхоту, которая, признаемъ, стояла насмерть – до послѣдняго ея человѣка: быстро была она разсѣяна численно – несравнимо – превосходившими войсками возставшихъ, претворившихся въ волну, бурю, молнію; что жъ, стояніе на смерть побѣдою не увѣнчалось для братьевъ критскихъ, отправивъ ихъ въ царство Смерти.

Слышались громогласно издаваемыя слова:

– Боль жрицъ за нашу боль: нашу, и отцовъ нашихъ, и дѣдовъ!

– За равенство и братство!

– За торжество Правды!

– Наша взяла, хоть и рыло въ крови!

– Будетъ волчицамъ насъ грабить да въ уздѣ держать!

– Веди, Акай!

– За предводителя!

– Жрицъ насилить будемъ, братья!

– Коли мы до седьмого колѣна воздѣлывали земли въ потѣ лица, ловили рыбъ подъ Солнцемъ всеопаляющимъ, прозябали въ гладѣ и морѣ, дабы кормить разжирѣвшія ихъ тѣлеса, – такъ пусть же такъ поживутъ и наши угнетатели!

– Вѣрно, братъ, говоришь. Вѣрно!

– Осталось лишь сокрушить главнѣйшій изъ дворцовъ, разсадникъ Зла, сердце Несправедливости, коли цѣпи раба – незримыя, но отъ того не менѣе крѣпкія, – уже разбиты, – оралъ во всё горло нѣкій бывшій писецъ.

– Эй, наши, голову слушать: голова нашъ говорить желаетъ!

Акай, оглядывая тьмочисленное свое войско, покамѣстъ не восцарствовала тишина, началъ рѣчь, предостерегая возставшихъ:

– Помните, братья мои, помните въ сердцахъ своихъ о коварнѣйшихъ ловушкахъ: о хлѣбѣ земномъ. Кто, какъ не привыкшіе господствовать, умѣетъ играть на этомъ? Они, они способны потушить праведнаго возстанія святый огнь.