– Глянула б я на твою радость, пришлось бы тебе за старика идти, – недовольно пробурчала Любава, оправляя складки на простецкой рубахе, с клетчатой понёвой в цвет тесёмки, удерживающей волосы. Идея ехать не в богатом обозе, а как скромная купеческая семья – пришла сама собой. Дорога дальняя, лежит через земли Ратмира, и, если до него дойдёт слух, что княжна едет, он не упустит шанса пленить, да против воли в жёны взять. А так… двумя телегами, с десяток дружинных тоже переодетых по-обычному, и тремя девицами. Глядишь, и не заметят обоза средь других путников-торгашей.
А что, такие часто ходят – торговые, купеческие. Добродько Некифоровича, старого вояку, снарядили батькой. Боянка и Любава, сестрами, а челядина – и есть прислужница.
А вот нянек Глафиру и Авдотью пришлось обмануть, да дома оставить. Телеги загодя снарядили, дружину вперёд отправили, а сами следом бросились, но по отдельности, дабы запутать и со следу сбить.
– Ежели б меня выдали за князя, мне б дела не было до его возраста, – бойко отозвалась Боянка, не разделяя мытарства княжны.
– Да? – с вызовом вскинула брови Любава и тотчас замерла. – Ах, да, тебе же плевать с кем, как и где, – всё же не сдержала язвительной обиды княжна.
– У-у-у, а ты всё желчь в себе вынашиваешь, – не менее ядовито отозвалась боярышня. – Как маленькая, ей богу, – скривила губы, и руки на груди сложила. – Сама на спор пошла, никто не неволил! – Напомнила строго.
– Неволить не неволил, но ты ж подруга мне… была… – задохнулась от негодования Любава.
– Для тебя, может, и была, – сузила зелёные глаза Боянка, – а мне ни один мужик не заменит подруги. И коль знала бы, что ты так… – запнулась на слове, – ни в жизнь не решилась бы охмурять Иванко.
Любава на миг отвернулась от боярышни, уперев взгляд в челядинку, которая сейчас мало чем отличалась от них с подругой. Та же скромная рубаха, понёва, тесьма и плетёная верёвка на талии. Лишь богатство оторочки красной нити выдаёт знатность подруг от прислужницы, да обувь. Кожаные мягкие сапожки супротив поршни грубой выделки.
– А ты чего притихла? – припечатала Марфу хмуро. Прислужница вздрогнула виновато, покраснев:
– Дык я… ж… что… – заминка на заминке: челядина в словах путалась.
– Небось, тоже под ним успела полежать? – голос дрогнул от скрытой угрозы.
Марфа испуганно всхлипнула:
– Что вы, что вы… – глазищи вытаращила да ладошками взмахнула, будто не отнекивалась, а птичка на взлёте.
– Забудь, – качнула устало головой Любава. – С тебя спрос-то какой? – запоздало поняла, что не с той требовала ответа. Челядинка бесправна, даже ежели не захочет – возьмут, а там голоси не голоси – делу не поможет.
В тугом молчании наболевшее пекло сильно, но верно молвила Боянка, как бы ни ругались, да ни обижались – ближе друг друга нет никого. Боярышня с детства рядом. И в проказах, и в учебе. Не осуждала, не обманывала, даже когда огребала по вине Любавы и без раздумий брала вину на себя. Так что она даже сестры роднее. А тут…
– Может и права ты, Боянка. Худа не будет от того брака…
– И я о том, – тотчас улыбнулась боярышня. – Казимир стар уже, – дельно рассудила. – Того глядишь, помрёт скоро. Тебе главное успеть окрепнуть в его землях, – в ее словах был здравый смысл. – Народ к себе расположить, да нового мужа присмотреть. Ведь какая бы умная ни была, бояре не дадут бабе править, – вздохнула с сожалением.
– И то верно, – взгрустнула пуще Любава, уже мыслями витая в непогожих облаках.
– А я, может, соблазню воеводу и замуж за него выйду! – весело заключила подруга, выискивая выгоду.
– А как же Иванко? – тотчас спохватилась Любава и, немного отогнув брезент, с тоской уставилась на красавца Митятича, чинно восседающего на коне близ повозки.
После того, как застала Иванко с подругой, не разговаривала с ним уже больше недели. Боль клокотала и жгла. Ревность душила. От обиды задыхалась. Не могла пока простить любимого – и на Боянку злилась, и на него, но остро ощущала, что ей не хватало их обоих. И в особенности его – его уверенности, спокойного голоса, мудрых советов, осторожных прикосновений.
Митятич поймал её взгляд и чуть виновато, тепло улыбнулся. Любава надменно отвернулась. Вот ещё, удумает, что она на него засмотрелась! Ничего подобного. Вовсе не смотрела… Просто случайно взор упал.
– И на него всё дуешься? – насмешливо блеснули зелёные глаза Боянки. – Ну подумаешь, переспал со мной, – рассуждала ровно, будто не о непристойности говорила, а о погоде, – так то чисто по дружбе, никакой любви! – заверила с такой простотой, что желание шарахнуть ей по голове чем-нибудь тяжёлым, закипело с новой силой.
А ещё прочь прогнать – от себя подальше. С глаз долой – из сердца вон! Обоих!.. Ну или только её!
– Забирай назад, – сладко потянулась боярышня, разминая косточки и выгибая спину, да так, что сверкнула ключицами в длинном вырезе холщовой рубахи под выцветшей красной понёвой. Любава только досадливо головой покачала. Была у подруги слабость – любо ей приковывать взгляды мужей разных, и в отличие от княжны, не отказываться от ухаживаний и «любви», даже если она была на разок. Любава не осуждала нравы Боянки, и время от времени охотно слушала рассказы о вольных поступках молодой боярышни. Наставления, советы и рассуждения. Бывало – хохотала в голос, порой – краснела до кончиков волос и нередко впадала в ступор от красочных откровений. Она жадно запоминала и мечтала когда-нибудь применить в жизнь уроки подруги.
Сама княжна не решалась на подобную непристойность. Она не служанка, не кухонная и не сенная девка. И даже не купеческая дочь, не боярышня… Её положение требовало достойного поведения, разумных поступков – и в этом Любава старалась полностью соответствовать своему княжескому статусу. Всё же потеря невинности молодой простухи – дело обычное, а дочерь князя обязана блюсти честь до замужества.
– Проверено, – мурчала Боянка, подливая масла в огонь, – Митятич – горяч, пылок… Для отдушины самое то! – щедро поделилась мыслями. Любава аж задохнулась от негодования и возмущения. Как можно с такой беззаботностью опошлять то, что было между ней и Иванко!
Но в следующий миг подавила праведный гнев, лишь стиснув кулаки и шумно выдохнув. Не имела права на слабость и мечты… У неё теперь есть жених – князь Казимир Всеволодович! А не какой-то сын кузнеца. Сильный, умелый, ловкий не по годам, уже добравшийся до старшей дружины. Молодой… красавец, богатырь, каких ещё поискать.
Едва не всхлипнув от несправедливости, Любава гордо выпрямила спину и уставилась перед собой. Не покажет как больно. Она порядочная девица и просто обязана выкинуть из своего сердца всех мужчин, которые были ему милы. Ну, если не выкинуть, то хотя бы сделать всё, дабы жених не прознал о её чувствах.
Так что, никаких Иванко Митятичей!
– Слышь, – подруга локтём пихнула в бок Любаву, – а может, сбежим, а? – строго бросила косой взгляд на ойкнувшую челядину. Марфа тотчас в уголок повозки плотнее забилась. – Ты за Иванко замуж выйдешь, а я… за кого-то другого, – словно читая потаённые мысли княжны, ворковала Боянка. – Заживём!
– Сдурела совсем? – шикнула Любава. – Представляю какого будет батюшке! Он и так едва живой. Всё за сердце хватается, а узнай о таком… Да и тебя Степан Радеевич порешит. А коли не твой, так мой… и нас с Иванко, так что… – хотела снова тяжко вздохнуть, но повозка с возмущённым скрипом подозрительно дёрнулась и остановилась так резко, что девицы едва на пол не ухнули с деревянной скамьи, от которой уже седалища ныли.
Вечерело, но вроде ещё рановато ко сну готовиться. Да и команды от Иванко и Добродько не прилетало. Диковато и загадочно.
Любава испуганно замерла.
Настала пугающая тишина и даже переговоров дружинных и фырканья коней не раздавалось. Тихо-тихо… Да так, что не слышно птиц, шелеста деревьев, даже мухи с комарами и те куда-то подевались.
– Почему так… – начала Любава, но Боянка предостерегающе закрыла ей рот ладошкой.