Деревня Терешата, затерявшаяся в глубине таёжных лесов, располагалась вдали от шоссейных, гравийных прочих, хорошо проходимых дорог. Видимо, первопоселенцам здесь понравились высокие жёлтые, гладкоствольные сосны, колючие тёмные ели, весёлые полянки с густым разнотравьем, да широкое болото, полное брусники и клюквы. Вокруг болота петляла узенькая речушка с тёмным дном и холодной прозрачной водой. Жители называли речушку Чёрной, хотя речка не заслужила к себе такого названия: её рыбой в голодные годы жители деревни спасались от голода. К её берегам примыкало десяток полянок, на которых колхозники, втайне от начальства, выращивали рожь. Речку упрямо называли Чёрной и плели про неё небылицы, пугая ими детей, чтобы они далеко не бегали, и местных властей, скрывая от них свои тайные припасы. Эта же речушка выбегала на волю в шести километрах от деревни и называлась уже Светлой. От её многочисленных притоков речка становилась глубже и шире: по ней Акаринский леспромхоз весной, по большой воде сплавлял брёвна в область.

В деревеньке насчитывалось около тридцати дворов, входивших в колхоз «Заветы Ленина» и соединялась она со всем миром через узкоколейку.

Маломощный паровозик доставлял лес до посёлка Акарино, за одним он и подбрасывал туда и местный люд. Деревенские жители махали рукой Игнату- машинисту, он тормозил, и они карабкались на брёвна, цепляясь за сучья, за железные поручни и скобы.

Намечали было вдоль железного полотна проложить грунтовую дорогу для проезда машин и тракторов, да председатель колхоза, Сергей Фёдорович вяло, но настойчиво тормозил этот проект.

– Да, да, конечно, хорошо бы провести дорогу. – Наклонял он в знак согласия лобастую голову, посаженную на крепкую короткую шею. Серые узкие глаза смотрели на собеседника настороженно, тонкие губы сердито сжимались. Не поймёшь: сердится он на плохие дороги или на собеседника-начальника? – Да, вот финансов нет, колхоз наш маленький – всего – то одна овцеводческая ферма. – И он горестно разводил сильными руками с плоскими крепкими ладонями.

А, если и находились деньги, то председателю удавалось убедить начальство в острой необходимости постройки новой овчарни, починки крыши амбара, ремонта техники. Его всегда поддерживал счетовод, парторг, бобыль Савелий. Специально для деловых разговоров надевал он свой единственный чёрный костюм, единственные ботинки натирал чёрной ваксой, надевал белую рубашку, от долгого применения выглядевшую чуть желтоватой, надевал узкий чёрный галстук, приглаживал расчёской тёмные и густые (постепенно седеющие и редеющие) волосы и смело выступал вперёд. Ростом он намного меньше председателя, гораздо уже в плечах, тонкогубый, с маленькими голубенькими глазками, он задиристо поднимал голову, распрямлял плечи, руками упирался в бок и начинал.

– Как намечала нам наша партия на очередном пленуме и, руководствуясь её указаниями о заботе народа… – все решения партии ему удавалось поставить на службу своему председателю. В последнее время, после войны, специально надевал он все свои ордена и медали, выставлял вперёд свою ногу на протезе

Родился Савелий маленьким, слабеньким, в детстве много болел, рос тихим, молчаливым, ребята не принимал его в свои игры, над его немощью обидно смеялись. Ни одна девушка в деревне не хотела с ним гулять и тем более выходить за него замуж. Он смирился со своей участью. Ему достаточно было любить свой край, свою деревеньку, сильных и работящих в ней людей. Савелий окончил курсы счетоводов и нашёл своё спасение в программе партии. Знание и устав партии, её постановлений и решений, а главное умение применить их на пользу своему колхозу, снискали к нему уважение деревенских людей, примешанное всё же на большой дозе страха. Что думал Савелий о партии, о колхозах – не известно, а только люди на него не обижались. В трудные предвоенные годы «кулаков» в деревне не нашли, за «колоски» ни кого не посадили. Колхозники всегда, хоть и по немного, а получали на трудодни. Вдвоём с председателем им удавалось отбиться от секретаря райкома Цыплакова, от разных уполномоченных: задержать ранний сев, чтобы почва успела прогреться, повременить с уборкой урожая, понизить сверхплановую сдачу хлеба и шерсти. Цыплакову требовался план, а им важнее был хлеб и благополучие деревенских жителей.

За Чёрной речкой они засевали не учтённые полянки с рожью, там же, да ещё на мелким прудиком у самой деревни ловили рыбу. Лес снабжал их грибами и ягодами. Иногда местному охотнику Митрофану удавалось завалить медведя или лося, учил он пареньков ставить петли на зайцев. Начальству сюда добраться труднее, а потому и труднее разобраться, где луг колхозный, а где полянку тишком и крадучись подкашивают для себя колхозники? Где лес валит леспромхоз, а где деревья свалены на хлевушок, на баньки? Леспромхоз вывозит в основном ель и сосну. Высокие мачтовые сосновые боры тянутся вдоль узкоколейки, вблизи болота, за Лузуковскими лугами. Ближе к деревне растут берёзки, осинки, ольховник, редкий ельник с зарослями колючего шиповника, да мелкого рябинника. Луга перегорожены перелесками с муравьиными кучами, гнёздами птиц, завалами хвороста, да россыпью земляники на прогретой земле. По другую сторону деревни, ближе к посёлку Акарино, тоже тянется лес, но его уже порядком проредили: там много полянок, где пасутся овцы и огорожена поскотина для коров.

Тихо-смирно жили в Терешатах. Весной сеяли хлеб, выращивали картошку и другие овощи, осенью убирали урожай. Сеновали, держали коров, овец, поросят и куриц. Влюблялись, женились, растили детей, которых старались отправить в город, или хотя бы устроить в Акарино, на валяную фабрику, а то и в леспромхоз.

Возле каждого дома росли заросли черёмух и рябин. Возле клуба и конторы ютятся берёзки, у амбара, у трёх овчарен, стоящих в ряд, темнеют липы, теснится мелкий ольховник с осинником, у магазина высятся пять тополей.

Охраняли спокойствие в Терешатах Сергей Фёдорович и Савелий. После войны, после сентябрьского пленума вышло послабление колхозам. Меньше наседал на них Цыплаков, не теребили уполномоченные, снизили налоги и разрешили держать больше скотины. Тут и показали себя «частнособственные интересы» колхозников. Кроме коровы держали поросят, кучу овец, много куриц и обязательно выращивали телёнка. Мясо сдавали на мясокомбинат, а вырученные деньги тратили на большие покупки, вроде пальто, сапоги, мебели или инструмента. На крупу, соль, сахар и сладости детям хватало денег, полученных за трудодни.

Раньше одежду выбирали лишь бы она была теплая и крепкая, а сейчас про размер толкуют, про цвет и фасон. Кто новую кастрюлю купил, кто шапку, пальто, сапоги, или радиоприёмник, плитку, утюг. А Вовка с Валькой обошли всех – купили телевизор! Вовка пыхтел, с вагона его снимал, тяжело кряхтел, тащил вдоль по улице, с передышками затаскивал на высокие сени, поднимал на тумбочку.

– Осторожно, осторожно! Уйдите, ради бога с дороги уйдите! – Валька крутилась рядом, убирая с дороги мужа чурочки, камешки, отгоняя досаждавшую ребятню.

– Что там опять Вовка с Валькой привезли! – Старая Катерина как раз вышла на улицу прогуляться, ткнула палкой в картонный короб, – мыло или соль ящиком поволокли?

– Сама ты мыло, – грубо отпихнула её Валька с дороги, – кино в ящике! – А почему не в клуб? – Катерина растерянно осталась стоять на дороге. Длинное коричневое, вытертое по швам и с бахромой на концах рукавов старого пальто, доходило у неё почти до пят: старушка сейчас «росла» вниз. Худые ноги одеты в серые шерстяные носки и просторные галоши. Серый платок укрывает седые волосы.

Она подслеповато, прижав худую ладошку к поблёкшим серым глазам, смотрит вслед Вовке и Вальке. Мальчишки, одетые в старые обноски отцов и старших братьев, наперебой, спеша показать свои знания, объясняют старушке, что такое телевизор. Это, как кино в клубе, но там ещё и поют, пляшут, новости рассказывают, как по радио.

– Ну! – удивляется старушка, – и это чудо всё им, одним?