⁂ Предчувствие войны В синем небе молодой вожак Журавлей уводит от беды. Князя ждёт скуластая жена, Золотую пряжу теребит. Не вернётся в стольный город князь, Чёрный ворон сядет на копьё. В ноябре у нас обычно грязь. И народ со скуки больше пьёт. 1984 «На кухоньке уютной мы сидим На кухоньке уютной мы сидим четвёртый час, четвёртый час. И уплывает сигаретный дым Вовнутрь нас, вовнутрь нас. А за окном открытым ночь темна, как черновик, как черновик; и в небе невозможная луна сдержала крик. Сдержала крик. По новой! Нам будет молодость дана по новой. Подхватит песенку страна по новой. Забьётся сердце и зажжётся свет. Ребята… Как мы успели жизнь прожить, ребята? И только дружбой дорожить, ребята, мы научились, в этом спору нет. Ещё придут и деньги, и любовь – не унывай, не унывай. А чистый спирт опять согреет кровь. Так наливай, так наливай. Пускай портвейн глотают пацаны, им не понять, им не понять стихов и хлеба истинной цены. Твою же мать. Твою же мать. Наш город из палаток и палат один мираж, один мираж. Наверно, век двадцатый виноват – сменил пейзаж, сменил пейзаж. Не помешают заварить чайку нам силы тьмы, нам силы тьмы. Судьба на стрёме. Вечность на чеку. На страже – мы. На страже мы. Конец 80-х, Ростов-на-Дону «Не в осени дело, не в трезвости счастье…» Не в осени дело, не в трезвости счастье, когда исчезает любовь в одночасье, когда обрываются струны и муки, взлелеянные ожиданьем разлуки. А струны – уставшая память металла. А муки… Давай-ка начнём всё сначала. Попробуем, хватит ли сил и здоровья Залиться портвейном – не собственной кровью. Заснуть и уверовать в пьяные грёзы, В которых Господь справедлив, хоть и грозен. В которых другая и жизнь, и зарплата. В которых любовь изначально крылата. Так выпьем же, братья, стаканы налиты, кабатчики вновь открывают кредиты, и, значит, мы стоим и денег, и славы. Хоть слабо в любви разбираемся. Слабо. 12.12.1993 г. ⁂ Вечер во Львове По-прежнему святая Элижбета Изменчивое небо стережёт. Я не благодарю её за это, Судьба такая – мне опять везёт. Иначе в этот город возвратиться Не смог бы я в лихие времена, Когда легли забытые границы Меж чашами славянского вина. Чаруют звуки украинской речи, И улицы запутывают след По всем приметам вроде человечий (Кто проверял удачу тех примет?). Над крышей месяц ясный, как улыбка Любимых губ. И тают облака. И призрак друга закачался зыбко Под вывеской пивного погребка. Сейчас зайду и, взявши пару кружек, Присяду незаметно в уголке. И пусть снаружи вечный вечер кружит. Под песню не на русском языке. 17. 04. 1995 г. ⁂ Осень-93
1. Сусальным золотом горят кресты на куполах собора, и ангелов голодных свора кружит в пространстве октября. Тоска осенняя теснит хмельное общество собратьев. Какая мука – вновь собраться, покуда смерть меж нами спит! Приходит чертовщина-ночь и трогает предметы быта. Вино дешёвое – сердито, Но трудно трезвость превозмочь. Прощай, последняя звезда, – звенят рассветные трамваи… Воспоминания о мае И даром некому раздать. 2. Пока Россия спорит с Богом, я озираю этот мир, как пьяный старенький сатир, разбивший морду об дорогу. Не ищет мой звериный взор ни справедливости, ни счастья; слова похмельных давних ссор на ум приходят в одночасье. Лишь осени прозрачный свет Чуть слышно душу согревает, И давний друг прошедших лет Мои стихи ещё читает. 2.11.1993 г. «Последняя осень тысячелетья…» Последняя осень тысячелетья, Прозрачная, словно мечты новобранца. Наверное, мог бы на выход успеть я, Когда бы не полное сердце багрянца. Когда бы не тяжесть изжитых любовей, Не черная метка партийной печати, Покладистый пленник свободы и воли, Нетленную летопись смог бы начать я. Мы петь остаемся в двадцатом столетьи, Товарищи игрищ кровавых и строек. В лицо улыбнутся подросшие дети Былым королям разудалых попоек И сами возьмутся выращивать стебель Надежды и веры, любви и пшеницы. А нам остается лишь блеклая небыль, Прожитая на пожелтевших страницах. 2000 г. |
