И делалось это, как ни парадоксально, в интересах самих грешников. Августин Блаженный, например, в труде «О граде Божьем» так аргументировал необходимость насилия: «Еретик, конечно, наш враг. Но по христианскому учению надо и врага любить и творить добро. Вот почему нельзя еретика оставить в покое и предоставить его собственному заблуждению и неизбежной гибели в геенне огненной. Заботясь о его душе и спасая его даже вопреки его собственной воле, мы совершаем богоугодное дело и спасаем человеческую душу от конечной гибели в руках дьявола. Пусть лучше погибнет тело еретика, чем его душа. Мы предадим его мучениям и страхом пыток и смертной казни вынудим отреченье от ереси и всех заблуждений его ума. Если же упрямый еретик, твердость духа которого, несомненно, поддерживает сам дьявол, будет упорствовать в своем заблуждении, мы предадим его в руки светской власти, которая решит дело костром. И огненным очищением мы спасем все же душу грешника и возвратим его в лоно вечной истины. Терпимость в данном случае была бы преступлением. Спасем грешника железом и огнем»[23].
Приходится констатировать, что сегодняшние властители так и не научились осторожности при определении человеческих судеб и готовы, как и прежде, огнем и мечом навязывать собственное представление о счастье целым народам. Война в Ираке, эхо которой не смолкло до сих пор, – лучшее тому подтверждение.
Другой важный вывод: приведенная выше позиция, жестко противопоставляющая представителей различных вероисповеданий, крайне опасна, и последствия ее распространения сегодня, в век ядерного оружия, могут оказаться губительными для всего человечества. Это тем более нужно учитывать в таком многоконфессиональном государстве, как Россия, где христиане и мусульмане живут бок о бок. В рядах отцов церкви находились высокие умы, боровшиеся против внешнего принуждения в религиозных вопросах. Среди них можно назвать Оригена, допускавшего религиозную победу только путем убеждения; Тертуллиана, считавшего, что свобода следовать той или иной вере основывается на праве естественном и человеческом, так как образ исповедания одного лица не может причинить ни зла, ни добра другому – вера не имеет надобности противодействовать кому-либо, поскольку она должна быть свободна, а не внушена силой;
Лактанция, убежденного, что веру надо защищать не убивая, а умирая за нее – людей можно вести только убеждением, разумом и любовью.
Как заметил В. С. Соловьев, «при действительной вере в истину Христову предполагается, что она сильнее царствующего в мире зла и может сама собственной своей духовной нравственной силой покорить зло, т. е. привести его к добру; предполагать же, что истина Христова, т. е. истина вечной любви и безусловной благости, для своего осуществления нуждается в чуждых и даже прямо противных ей средствах насилия и обмана, значит признавать эту истину бессильной, значит признавать, что зло сильнее добра, значит не верить в добро, не верить в Бога»[24].
Напомним, что в соответствии со ст. 13-14 Конституции нашей страны[25], Россия – светское государство, где никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной, а религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом. При этом запрещены создание и деятельность общественных объединений, цели или действия которых направлены на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации, подрыв безопасности государства, создание вооруженных формирований, разжигание социальной, расовой, национальной и религиозной розни. В свою очередь, совершение какого-либо преступления по мотиву национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды признается отягчающим наказание обстоятельством (п. «е» ч. 1 ст. 63 Уголовного кодекса РФ).
Заслуженное внимание проблемам добра и зла уделялось не только в религиозных, но и в этических учениях. Так, еще древнеиндийские материалисты – чарваки, отвергая религиозное воззрение о божественном происхождении добра, видели добро в отсутствии страдания, в достижении чувственных удовольствий. Источник зла на земле чарваки усматривали не в свойствах человеческой природы, не в неизбежных страданиях, якобы предопределенных свыше, а в жестокости и несправедливости, существующих в обществе[26].
В схожем ключе развивали учение о добре древнекитайские материалисты. Так, Ян Чжу понимал добро как осуществление человеком его природных склонностей. Дороже всего для человека его жизнь, которую не могут заменить никакие богатства. Стремление к идеалу морального совершенства Ян Чжу считал бессмысленным, поскольку во имя одобрения потомков оно заставляет отказываться от наслаждения, составляющего единственный смысл жизни[27]. Мудрец Лао Цзы высказывался против всякого насильственного стремления что-либо изменить в природе или в жизни людей. Люди должны придерживаться принципа не-делания, бездействия, поскольку отказ от агрессии, уступка – лучший способ разрешения проблем. При этом не-делание не следует понимать как призыв к сдаче и подчинению – нужно стремиться овладеть ситуацией, прилагая как можно меньше усилий. Лао Цзы обращал внимание на взаимосвязь добра и зла: «Когда все люди узнают, что красивое является красивым, появляется и безобразное. Когда узнают, что добро является добром, возникает и зло»[28].
Другой древнекитайский философ – Конфуций высшей мироустроительной силой Вселенной считал божественное Небо (тянь), посылающее людям «предопределение» (мин), познав которое, человек может стать «благородным, совершенным мужем» (цзюнь-цзы), т.е. высоконравственной, образцовой личностью. Беседы и рассуждения Конфуция сводились главным образом к раскрытию морального и социального облика «благородного мужа», способов достижения им совершенства. Конфуций выделял пять постоянств праведного человека: человеколюбие, стремление к справедливости, верность обычаям, благоразумие и искренность («доброе намерение»). По его учению, каждый человек, изначально обладая этически нейтральными качествами, должен преодолевать в себе возможные дурные наклонности и стремиться к «благопристойности» (ли). Результатом воспитания должно стать обретение человеком внутреннего состояния подлинного «человеколюбия», «человечности» (жень), которое отличает благородного мужа от его антипода – низкого в моральном плане человека (сяо жень). Если «благопристойность» (соблюдение ритуала должного поведения) философ рассматривал как внешнюю норму социального поведения человека, то любовь к ближнему составляла внутреннее содержание этого поведения: «Что же такое человеколюбивый? Если он хочет крепко стоять на ногах, то делает так, чтобы и другие крепко стояли на ногах. Если он хочет, чтобы его дела шли хорошо, он делает так, чтобы и у других дела шли хорошо. Быть в состоянии смотреть на других, как на самого себя, – вот кого можно назвать овладевшим искусством человеколюбия!»[29] Желая подчеркнуть особое значение человеколюбия, Конфуций утверждал, что для народа оно нужнее, чем огонь и вода: «Я видел, как люди погибали от огня и воды, но не видел умирающих от того, что они были гуманны»[30].
Не могли обойти вниманием вопросы диалектики добра и зла и древнегреческие философы. Знакомство с изречениями Пифагора, Гераклита, Демокрита и других мыслителей открывает современному читателю всю глубину и непреходящее значение их суждений. Пифагору, например, принадлежит такое наблюдение: «Кубок жизни был бы сладок до приторности, если бы не падало в него горьких слез». Мудрец полагал, что лишь две вещи делают человека богоподобным: жизнь для блага общества и правдивость[31]. Гераклит, в свою очередь, отмечал взаимозависимость жизни и смерти, дня и ночи, добра и зла: «Болезнь приятным делает здоровье, зло – добро, голод – насыщение, усталость – отдых»[32]. А по Демокриту, от того же самого, от чего человек получает добро, он может получить и зло, а также средство этого зла избежать[33].
