Она не смывается. Я мылю ее со всей силы, вздувая, как нарывы, розовую пену. Руки плачут разводами на раковину — ни разу не белую, хотя, наверное, когда-то она такой была. Я тру кожу под крики родителей. Пока мать не переносит ругань с отца на меня. Как через трафарет.

— Что ты делаешь?!

Пытаюсь смыть. Красные чернила. Чью-то кровь, чью-то суть. Тебя.

Сука. Ты не смываешься.

IX

Ты издеваешься. Ты стоишь передо мной в столовой. Ты пялишься. И ты молчишь. Твой ровный нос не дает мне покоя.

Почему ты молчишь? Если ты не боишься. А даже если боишься — я клятвопреступник. У меня такой возраст. Вчера я сказал, что сломаю, сегодня — я говорю:

— Ты когда-нибудь пытался покончить с собой? — чтобы спросить — о тебе. Но почти сразу перевожу на себя: — Я бы с тобой покончил.

Мне дважды по восемь — хватит на две бесконечности, хватит на четыре петли. Я соврал тебе, когда потерял одну из них. Я не шучу — четыре попытки, четыре незаживших рубца. У меня есть шрамы на ногах и на руках. Память о таблетках и рвоте.

Что есть у тебя? Поделись.

Ты не делишься. Ты всего лишь ждал свою очередь. А теперь — ничего не берешь. Даже того, что даю тебе я. Особенного того, что даю тебе я.

Снова уходишь голодным? Не хочешь куска — от меня? Я от тебя — хочу. И думаю: «Ты офигел».

X

Мне насрать. Ты бы не прижился. Я бы отравил тебя насмерть. До синевы твоих губ. Я бы тебя захоронил, чтоб навещать твою могилу, тосковать и насмехаться над погибшей юностью. Впрочем, такое я могу — и без тебя, и без того, чтобы тебя захоронить.

— Зацени, — я выдыхаю петлю дыма.

Она должна разбиться об твое лицо, но ты разгоняешь ее раньше — такой рукой, что как будто нетленной. Мраморной рукой — ее не похоронить: она, кажется, тянется ко мне из античности. Чтобы отобрать мою быстротечность, мой источник дыма, мой источник иллюзий, иллюзорный источник опоры. Я отшатываюсь.

Ты ничего не понял. Надо было сделать вдох. Это был мой дар. Вроде рака легких, не знаю. Я похож на опухоль? На метастазу?

Ты похож. Разрастаешься.

— Хочешь напиться?

Ты киваешь. Не рак, так цирроз печени. Я чем-нибудь тебя возьму. И беру. Со школьного угла. На темную сторону разрухи и тлена.

XI

Я нахожу это интимным. Как ты припадаешь к горлышку — после меня. Обхватываешь губами — после моих. Это как целоваться, не касаясь губами. Я хочу — касаясь. Но ты больше не пялишься, чтобы мне разрешить.

Я знаю, как прогнать тебя — и насовсем. И я уже решил. Освободить тебя. Представил. Как буду смеяться, когда ты начнешь — кривиться, ругаться и вытираться античной рукой. Я тянусь к тебе — и собираюсь подпустить так близко, чтобы прогнать.

Ты уставляешься. Ты пялишься.

Ты тянешься в ответ.

Что-то пошло не по плану. Никто не будет смеяться.

Не хочешь?.. Быть свободным…

XII

Мы все время гуляем по брошенкам. Кто-нибудь так говорит — о зданиях? То ли их не достроили, то ли не доразрушили. А нас?

— Ты нашел себе дом?

Ты пялишься. Молча. Тупо. Бесперспективно. Я развлекаю тебя. Развлеки и меня.

— Ты похож на танк, знаешь?

Если стреляет, то закладывает уши. Но обычно просто прет — и тарахтит: одно дыхание — и больше ничего. Одно дыхание: ты шумно дышишь. Особенно когда приходится со мной — идти туда, куда бы лучше не ходить, чтобы остаться целее и не ломать себе ноги.

И я чувствую тебя — по дыханию в спину. Но это не то, что я хочу слушать. Мне все время что-то затирают — и все время хочется оглохнуть. Я не верю, что с тобой будет так же, и хочу, чтобы ты говорил.

Переубеди меня. Пусть с тобой будет — так же.

Почему ты молчишь?

Делишь со мной слюну, но не делишь со мной — себя. Я думаю: «Ты офигел».

XIII

Ты кидаешь вниз очередную сигарету. Нахер ты это делаешь?

— Ты знаешь, сколько они стоят?

— Знаю. А ты?

Что за вопросы. Что у тебя за вопросы. Мне хочется с тобой подраться. Мне хочется тебя завалить — во всех смыслах. После меня — тебе лишь умирать. В пыльной бетонной коробке, в грязи, среди стен, исписанных граффити, и в моем отчаянии.

Ты — согласишься? На такое.

Я не соглашаюсь.

XIV

Ты тянешь мне руку. Я ее игнорирую и спрыгиваю сам. Я тебе повторяю — и снова только мысленно: тебе не нужна — моя рука, мне не нужна — твоя.

— Так почему ты никого не подпускаешь?

— Нахер?

Такие вопросы.

— Ради прыжка веры.

Я покажу тебе прыжок веры, когда соберусь — сигануть вниз. С ума сошедший и себя вообразивший птицей. Пусть про меня напишут в газетах. Будет трагичней, чем в песне. Будет без тебя. Танк нельзя столкнуть в пропасть: ты не поедешь, ты застрянешь еще перед тем, как подняться.

— Я не верю им, никому из людей.

— А мне?

Да, молодец. Хороший кот. Прогнись — сейчас поглажу.

Надо было задать этот вопрос — ради моего взгляда. Чтобы поломка в системе. Чтобы слушать, как трещат железные установки — по швам. Потом я расставляю по местам повыпадавшие гайки, закручиваю — намертво. И говорю:

— А тебе — больше прочих.

XV

Мы сидим, свесив ноги — почти в невесомость. Ты не вдыхаешь, ты вздыхаешь. Не принимаешь мой дар. Я кидаю последнюю — вместе с пустой пачкой, не докурив до половины, кидаю вниз — и смотрю, как летит.

Я говорю тебе:

— Я переспал с девчонкой.

Мы были пьяные, она не получила удовольствия, меня не отпустило, но этого — не говорю. Ты пялишься. Молча. Тупо. Бесперспективно.

Так было всегда — молча, тупо и бесперспективно. Я все еще пытаюсь прогнать тебя. Ты все еще не хочешь уходить.

— Понравилось?

— Нет.

Я бы хотел с тобой. Но я боюсь перепачкать. И залить все кровью.

Ты кладешь голову мне на плечо. Нахер ты это делаешь?

Хочу, чтобы ты заорал. И столкнул меня. Или ушел. Чтобы покончить с этим. Я бы с тобой покончил. Почему ты со мной — нет?

XVI

Не возвращаюсь в квартиру. Глотаю дым, расстилая ядовитую туманность по подъезду. Пытаюсь вытолкнуть себя в момент. Из темноты. Но темноты так много, что негде спрятаться от собственных мыслей.

Ты садишься рядом, угнетая мое одиночество.

— Какого лешего ты здесь забыл?

Ты не отвечаешь. Не отбираешь моих сигарет. Ты остаешься. Когда другой бы ушел.

Теперь мы молчим. Я думаю, что я хреновый собеседник. Просто потому, что говорить нет сил.

Ты пододвигаешься ближе.

Нахер ты это делаешь?

Я чувствую твое тепло. И мне начинает казаться: нет нужды в разговорах. В твоем идиотском молчании столько всего, что хочется повторить, но уже без напора, с досадой: «Ты офигел».

Ты больше не пялишься. Но я только что разобрал — с какой интонацией. Она о сочувствии, она — обо мне. Я ненавижу тебя. Я ненавижу себя. Не принимаю ничего из этого.

Не принимаю ничего.

Как и того, что ты существуешь только в моей голове.