— Видал? Прогресс.

— Что?.. — не понимает тот.

— В первый раз попал в третью попытку, а в этот раз — во вторую.

— Что ты не считаешь?..

Стах усмехается — действительно.

Тут окно открывается, и Соколов высовывает голову, и смотрит на них.

— Какого Вольта вы творите?

— Работаете, Андрей Васильевич? — спрашивает Стах. — Допоздна сидите?

— Работаю, Лофицкий, а ты, я вижу, прохлаждаешься.

— А меня дома ждут. Мы уходим, — поднимает рюкзак. — Приятной вам работы.

— Я тебе двойку ставлю, так и знай, — оскорбляется Соколов. Бросает вдогонку: — Одной меньше, одной больше — тебе ведь не важно уже?

Стах смеется, наклоняется к Тиму, говорит:

— Оно того стоило.

— И тебе, Лаксин, за компанию. С голода он умирал, конечно.

На секунду Стаху кажется, что он опять облажался и добавил Тиму проблем. Но тот оскорбляется тоже — следом, оживает, спрашивает шепотом:

— Арис?.. А ты с первой попытки попадешь?..

— Что, в Соколова? — усмехается — и не верит. Тянет укоризненно: — Котофей Алексеич…

— Ну что?.. — обижается Тим.

— Подержи, — отдает рюкзак.

Тим прогибается под весом знаний, устает держать сразу — ставит на снег. Смотрит на Стаха в панике: тот лепит еще один снежок.

— Арис, я пошутил…

— Да не дрейфь, Котофей. Какова вероятность?

— Сейчас вероятность над тобой пошутит…

— Это математика. Математика не шутит. Успокойся.

— Арис, он тебя убьет… — шепчет Тим.

Стах усмехается. Если бы Тим знал, что остановит, разве бы он просил? Теперь, когда прошло уже столько времени, чтобы убедиться: Стах сделает.

И он зовет снизу:

— Андрей Васильевич?

— Ну давай, Лофицкий, рискни.

Улыбка застывает на его губах, когда он начинает целиться. Застывает больше по привычке, по инерции, чем от того, что ему весело. И напоследок он решает как будто бы оправдаться:

— Это за сопромат в моих заданиях!

Снежок проносится над светлой учительской головой, частично задевая. Соколов пригибается и оборачивается на то, что, надо полагать, шмякнулось посреди его кабинета и скоро превратится в лужу.

Стах косится на Тима пораженно: едва пронесло. Тот открывает рот в обалделой улыбке. Хватает за руку, тянет за собой. Стах только успевает подхватить рюкзак за лямку, надевает уже в дороге. Обернувшись, отдает Соколову честь двумя пальцами, и поддается, и убегает за Тимом.

VII

Они замедляются, когда выходят за территорию гимназии. Отдышавшись, смеются. Толкаются. Тим отпускает: у него впервые рука теплей, чем у Стаха. Выдыхает в небо:

— Почти…

— Почти не считается.

Тим немного серьезнеет, смотрит на него. Нет, не смотрит, скорее — любуется. Улыбается. Может, благодарно. Может, просто… Это не важно. Он невозможный, когда улыбается.

Стах унимает веселье, глядя на него, и стихает. Все, задача выполнена — больше незачем быть громким. Тим словно чувствует. И замедляет шаг. Стах, примагниченный, замедляется тоже.

На секунду перестает падать снег, перестают шуметь машины. Но эта секунда разлетается, когда улица вспыхивает хохотом какой-то компании. Стах разрывает зрительный контакт. Они неохотно возвращаются к прежнему темпу.

— Интересно, что он сделает?.. — это с Тима сошел азарт.

— Замечание напишет? «Бросался в учителя снегом».

— Это будет второе твое замечание?.. — тянет уголок губ.

— Нет. У меня же по литературе есть.

— «Неправильно понял»?

— Нет, там не так было написано. Там было по-другому: «Мешает вести урок и подрывает авторитет учителя».

— Серьезно?.. — улыбается Тим.

— Нет. Я не думаю, что это серьезно. Было… пока мать не пошла разбираться.

— Арис… — смеется.

— Что?

Тим смотрит на него несколько секунд, отводит взгляд, качает головой и прячет улыбку за воротник куртки.

— Что? — спрашивает Стах снова.

— Ничего. Просто…

— Что просто?

— С тобой весело.

Вместо «Мне с тобой хорошо»?..

— И с тобой.

— Со мной?..

— Да.

— Мне кажется — наоборот…

— Тебе кажется.

Тим блестит обсидиановыми глазами. Наблюдает, как Стах дышит на руки, пытаясь их отогреть, и прячет в карманы.

— Почему ты без перчаток?

— А ты? — усмехается.

— Я за снег не хватаюсь…

— Для такого у тебя есть я.

Они идут по дороге, то и дело переглядываясь. Тима еще странно не слушаются ноги, как будто он опьянел, и он все время задевает Стаха — и снова отходит. Причем это не выходит слишком нарочито и часто. Выходит естественно. Хочется его поймать. Удержать. Не отпускать.

— Что это, Тиша, тебя штормит? Голова не кружится?

— От чего?

— От недоедания? — бросает навскидку. Опережает реакцию: — Только не обижайся.

— Обижусь, — и показательно сникает.

— Ты сегодня очень ранимый. Даже Соколов под раздачу попал.

— Под твою…

— Это все равно, — отрезает.

Тим тянет уголок губ, снова стыкуется плечом. Стах толкает его в ответ. Тим отплывает. Возвращается.

Они уже прошли развилку, и Стах делает вид, что не заметил, и пялится на Тима.

— Как поживает круг твоих доверенных лиц?

Тим сначала не понимает вопроса. Потом слабо морщится, мол, дурак, что ли.

— Я думаю, Арис, это даже не круг…

— А что?

— Ну… — зажимает между пальцами пару миллиметров. — Точка?..

Стах усмехается. Но спрашивает серьезно:

— А папа?

— А ты много говоришь родителям?

— Я вообще стараюсь с ними лишний раз не общаться.

— Ну вот…

— У тебя же есть «Мари», — говорит с придыханием.

Тим умоляет взглядом.

— Что? Ее ты тоже прогнал?

— Попробуй ее прогнать…

Стах смеется. Потом унимает веселье: они уже дошли до дома Тима. И тот затихает. Останавливается. Стах чувствует, что не хватило. Он смотрит на Тима и ждет, что тот хоть что-нибудь скажет. Но Тим молчит.

Стах тянет ему руку на прощание. Тим, помедлив, решается — и Стах удерживает худенькие пальцы с чувством, что ничего важнее больше нет. Тим терпит несколько секунд, потом хочет улизнуть, но Стах — не разрешает. Усмехается:

— Ты меня не отпускаешь, — словно не он.

Тим расслабляет пальцы, но Стах — нет. Тим прячется за воротником.

— Я скучаю.

Стах видит только по изломанному изгибу бровей — Тима задело.

Тим все-таки вырывается — и уходит.

Стах смотрит ему вслед с чувством утраты и повторяет про себя строчки, чтобы не свихнуться — от мыслей.

========== Глава 40. Символ мира ==========

I

Соколов вызывает Стаха. Тот уже планирует отвечать: «Третий закон Ньютона. За что боролись». Но в кабинете стоит тишина. Соколов кладет на стол черную тетрадь — в изломах, с пожелтевшими страницами. Стах знает, чья она, каким-то шестым чувством. Он поднимает взгляд. Соколов говорит:

— Думаю, лучше ты вернешь, чем я на педсовете… Будет, чем утешить.

— Как вы нашли?..

— Да тут как-то прибегала… девочка с химбио, бойкая такая. Начала меня отчитывать, как мальчишку, за Лаксина, и говорит, мол, к нему не надо лезть, если хочу разговорить кого-то — любую мразь, а чтобы Лаксина не трогал. Ну я так подумал… Если любую… да по отдельности.

Где ж метла-то Маринина? Под подушкой, наверное, прячет… Везде успела…

II

Стах кладет тетрадь в рюкзак. Думает о ней целый день. Может, там есть ответы. На часть вопросов. Но Стах не станет читать.

Каким бы образом этот дневник ни попал в руки шакалов, Стах — не шакал, чтобы вонзать клыки в чужую покалеченную жизнь. И если Тим когда-нибудь будет готов рассказать, он расскажет…

III

Стах ищет Маришку в дыме у гимназического двора. Она замечает, улыбается, машет ему рукой. Он подходит, угождает в объятия, а потом не пускает ее. Шепчет на ухо:

— После педсовета — сразу к Тиму, ладно? И дождетесь меня.

— А что случилось?

— Мы уедем. Я его увезу.

Она останавливает Стаха, который уже спешит.