— Он из приличной семьи?

— Живет с отцом.

— А мать? Где она? Развелись?

— Он о ней почти не говорит.

— Вы втроем отмечали?

— Вдвоем. Он был один. В Новый год.

— А что такое? Где его отец был?

Стах не знает толком. Ему не интересно — копаться. И с матерью он это обсуждать не планирует. Она сейчас найдет причины придраться, что у Тима семья неполная, неблагополучная, ребенку мало уделяют времени. Как будто у них дома лучше.

— Стах, почему ты молчишь?

Потому что это Тим. Уже пусть мать скажет: им не по пути, нечего общаться — и закроет тему. Хватит. Не надо Тима пачкать доводами.

Стах уставляется перед собой и без охоты признается:

— Я не хочу, чтобы ты плохо о нем думала. Или говорила. Мне это неприятно. Вот и все.

Мать трет шею рукой. Ей подозрительно, конечно, отчего он так скрытничает. Она говорит:

— Позови его в гости.

— Что?.. — Стах не верит ушам, уставляется на нее, как будто — и в нее не верит.

— Позови его в гости. Я хочу познакомиться. Можешь на выходных. В воскресенье. Я тогда к парикмахеру тебя на утро запишу.

Стах рассказал ей, чтобы запретила общаться. Чтобы было легче, чтобы снять часть ответственности за трусливый поступок с себя. А она говорит: позови его в наш дурдом, покажи ему это место, где находиться хуже нет.

— Аристаша, я только хочу знать, с кем ты общаешься, чтобы мне быть уверенной, что человек хороший. Если это так, тебе не о чем беспокоится, правда?

Она уже решила. Она теперь не отстанет.

Неплохо.

Никак.

Стах держит лицо.

— Я понял.

II

Так… Если Тим не согласится, мать что-то заподозрит — и не сразу, но запретит. Если Тим согласится, он вряд ли ей понравится. Скорее, она тут же, после его ухода скажет завязывать с этой их дружбой. В отношении Тима терять больше нечего — ну дурдом и дурдом. А если Стах подставится, даже если она увидит, что с ним делается, — это теперь все равно: он ведь ставит точку.

Стах ходит между стеллажей после первого же урока, дожидается Тима. Когда тот приходит, Стах пресекает его улыбку видом отстраненным и холодным. Руки в карманы, взгляд свысока. Он говорит, словно бросает вызов:

— Придешь ко мне на ужин в воскресенье?

Тим теряется. Несколько секунд осознает вопрос. Смотрит до странного робко. Но тянет уголок губ и слабо кивает. Тут до Стаха доходит. Как это прозвучало. Вся спесь с него слетает шелухой, и он опять смущается — и потому, что Тим согласился, и потому, что согласился — так.

— Это… мать хочет с тобой познакомиться.

— А… — можно проследить, как Тим медленно, едва заметно стихает. Отводит взгляд и смиряется: — Ладно…

Это слишком очевидно. Все, что происходит между ними, то, с какой честностью Тим к этому относится. Стах просто не понимает, что с его стороны — тоже никакого секрета, когда усмехается:

— Все-то хотят с тобой познакомиться… — и отводит взгляд, вспомнив о чем-то, что все еще режет, какое бы там решение он ни принял. — Шестьдесят седьмая квартира. К пяти.

Стах оживает и проходит мимо. Тим не понимает:

— Уходишь?..

— Да, — на повороте. Застывает на секунду: — До субботы.

— Чего?.. — Тим осторожно улыбается, будто ждет, что он шутит или ошибся.

— Физика же, — Стах делает вид почти правдиво-непоколебимый.

Возобновляет шаг. Слишком торопится уйти. Может, чтобы потрясенный, непонимающий взгляд и губы, разомкнутые в немом вопросе, не застали врасплох чувством вины.

III

Стах на автопилоте идет в их общие места — и в последний момент вспоминает. Ему некуда деться в свободную минуту, и все бесит, и все бесят, хоть берись за двустволку. Учебная неделя без Тима — это каждая секунда с ним, потому что из мыслей его не вытравишь.

Стах не знает, как это работает, пережил же он каникулы. Но тогда каникулы не значили, что все кончено.

Затея больше не кажется хорошей, а может, наоборот — потому и кажется, что отношения переросли в зависимость. Стах не знает. Он ничего не знает, он запутался. Он злится. Он не понимает, что с ним. Вернее, понимать не хочет.

IV

И на этой неделе Стах думает появиться в столовой. Хотя бы раз за четверть. Обедает вроде как с классом, когда на деле — в гордом одиночестве. Аппетит у него в последнее время хромает, и он в тарелке ковыряется едва ли активнее Тима. Тянет сблевать.

Он относит порцию почти нетронутой.

Всплеск.

Стах только успевает зажмуриться. Липко и холодно — капли бегут вниз, щекочет кожу под рубашкой. Кто-то опрокинул на него компот.

— Ой, рыжик. Как же так вышло?

Стах уставляется на старшеклассника больше пораженно, чем как-то еще.

Гогот. Шум в ушах. И Тим — на коленях. И тотальное бессилие.

А еще… злость. Но какая-то чужая. Холодная.

Стах выливает на обидчика содержимое собственного стакана в отместку. И под вопли учительницы на голову ему сверху еще тарелку опрокидывает. Для комплекта.

Его хватают за руку под гогот и ор. Обещают отвести к директору. Но эта злость — ледяная, инородная — не бушует, а разливается в нем. И он понимает явственно, что — наплевать. Морщится, снимая с пиджака размякший кусок абрикоса. Говорит ровно, вклиниваясь в чужие нотации:

— Восьмой «А». Сахарова — моя классная. Обращайтесь.

V

Учительница обращается. Уводит его одного. Десятый никто не трогает. Ну да, а что? Попробуй их потаскать — они как упрутся… Не дети. Здоровые лбы. Еще и выскажут.

Стах тоже какой-то нахал. Классной заявляет с порога:

— Мне липко. Дайте умыться.

— Ваш этот мальчик… — начинает учительница.

— Это что?.. — Сахарова пугается, как если бы к ней вбежали с вестью о ядерной войне. — Стах, что с тобой? Кто это сделал?

— А это вот спросите у… — смотрит на женщину, которая его привела.

— Галина Ивановна, — говорит она ему выразительно, таким тоном, словно он должен знать весь педсостав своей огромной гимназии.

— Она утверждает, что я ее десятиклассников обидел.

— Что же твоя мама скажет?.. — о, Сахарова заранее в ужасе. — Что же она скажет?..

— Он сначала компотом мальчика облил, а потом ему на голову…

— Что? — Сахарова включается. — Мой Сакевич? Вы серьезно?

— Можно умыться?

— Конечно, иди, — отпускает.

На все возмущения недоумевает: она этот класс курирует уже три года, никаких претензий к ребенку — учится на «отлично», из «приличной семьи». А сколько его мать всего для гимназии сделала…

VII

Стах умывается, пытается еще отстирать рубашку, но это бесполезно, конечно. Продумывает заранее, как объясняться…

Когда он возвращается, конфликт улажен. Сахарова переживает:

— Что же маме твоей сказать, Стах?.. Это что же делается? Мы с этим мальчиком еще поговорим. Но твою маму это вряд ли успокоит…

Почти двухметровый «мальчик» оценит. И потом тоже поговорит со Стахом. А то лучшего ученика защитили. Не какой-нибудь там двоечник Лаксин.