Мать входит, прежде чем они ответят, как чувствует. А у него щиплет в носу, потому что они молчат и потому что она опять здесь, и спрашивает, где он, а потом выдергивает его из маленького обиталища, впуская свет в прохладную темноту между окном и тканью.

— Что это такое ты делаешь? — беспокоится мать. — Зачем ты прячешься? С кем ты говоришь?

— Сташа… — это другой мир пытается протиснуться — и не может.

— Что же ты молчишь?.. — мать пытается вырвать трубку.

— Это бабушка и дедушкой…

— Да? Они позвонили? Я не слышала. Дай-ка мне.

Он сдается и слезает с подоконника. Садится за письменный стол с видом, будто занимается. Слушает вполуха ответы матери. Вдруг они поговорят с ней? Он надеется до последнего. Но когда они пробуют, становится только хуже:

— Грустный?.. — пугается мать. — Аристаша, посмотри на меня…

Он не хочет. Видеть ее не хочет. Как ей об этом сказать?.. Он не знает. Он поворачивается и защищается улыбкой. Она спрашивает, точно ли все в порядке. Он смотрит на нее и думает, сколько не случилось нобелевских лауреатов, потому что никто не говорил им, как Тим сказал недавно, что он — не его семья, он отдельная личность.

А еще он вспоминает, что хотел позвонить, чтобы спросить на Тимов манер: «Я запутался. Я не знаю, чего хочу. Я знаю, чего не хочу — служить. Я даже думаю из страны потом уехать. В Европу. Лучше в Германию. Это очень стыдно? Мне отец никогда не простит».

VI

Я все думаю о том, что ты сказал. Это банальщина и гуманизм, конечно. Но почему, если мы все такие непохожие, мы не хотим признать уникальность еще за кем-то, кроме себя? А.

Почему не хотим? Т.

Потому что все друг друга учат, как «правильно», а как правильно — не знает никто. А.

Мне кажется, каждый живет не в мире, но в знании о нем… Ты говорил мне, помнишь? все, что не важно, провисает в вакууме, и поэтому, когда ты смотришь на других, ты смотришь сквозь раму, на кусок видимой одному тебе картины, потому что остальное ты даже не всегда способен осознать… но, если ты выйдешь за пределы, если ты пройдешь дальше, если ты зайдешь внутрь, ты не потеряешься в масштабах? Т.

Может, я хочу. Потеряться. А.

VII

Как-то после обеда Софья застает Тима, как обычно, на полу. С книгой в руках. Читает он не книгу. Кусает костяшку большого пальца и стекает вниз с отчаянно смущенным видом и больше болезненной, чем радостной, улыбкой, какой-то надрывной. Она тихо зовет его:

— Тимофей?

Он вздрагивает, закрывает лицо книгой и сползает еще ниже. Он не общается с ней уже пять лет, с тех пор, как она пришла работать и впервые его увидела, замкнутого и забитого. Она столько лет пыталась с ним сблизиться — и никогда не замечала, чтобы он на что-то — реагировал, особенно — так.

— Что там?.. — она осторожно улыбается.

Он снимает с лица защиту от ее взгляда, уже серьезный и отрешенный. Неторопливо собирается, поднимается с места. Хочет пройти — молча, когда Софья интересуется:

— Ничего не ответишь?

Он оборачивается и смотрит на нее без интереса, с непониманием.

— Да. Кажется, это не ваше дело… — и произносит тихо, без напора, с такой простотой — перед правдой, что Софье сложно сразу понять, что именно ее укололо.

========== Глава 22. В антураже квантовых заметок ==========

I

Тим молчит. Забрал записку. Но Стах и без того помнит, что там было написано.

Ему редко было интересно с другими: он считал, что будет искать глубину, а наткнется на мелководье. Он думал: Тим другой. Может. А может, он каждого пихает в раму. В точку, размерами которой можно пренебречь…

Стах сидит в столовой напротив Антоши и усмехается на его вопросительный взгляд. Спрашивает, как будто они прервали разговор минуту назад:

— А знаешь, какой самый крутой раздел в физике?

— Квантовая механика, — отзывается убежденно — и подается вперед. — Физики сами признаются, что не понимают, как это работает. Берешься выяснять, и у тебя в голове диссонанс — а что мы вообще знаем о Вселенной?

Стах серьезнеет. Не из-за ответа. А из-за Тима. Как будто тот может отпирать замурованные намертво двери.

II

Стах отвлекается на Антошу. Или на квантовую физику: с Тимом такого не обсудишь. Может, сейчас ему больше, чем обычно, нужно отвлечься. Как ни странно, от Тима.

Стах ходит воодушевленный, как будто все у него в порядке. Они с Антошей все перемены обсуждают квантовые скачки, интерференцию, корпускулярно-волновой дуализм и коллапс волновой функции, спин и суперпозицию, квантовую запутанность и, конечно, теорию струн. Одноклассники косятся на них, как на безумных: они говорят на другом языке.

В какой-то момент у них рождается идея запустить учебный проект и подтвердить теорию на практике. Здорово, конечно, в книжках все описали, но своими глазами посмотреть интересней. А еще им так много для двоих, что они решают вынести это на публику. Окружают Соколова с двух сторон:

— До нашей конференции неделя, кажется? — спрашивает один.

— Давайте ошеломим жюри интерференционной картиной? — предлагает другой.

— Займемся популяризацией квантовой механики.

— Используем бизеркала Френеля?

— Бипризму или билинзу?

— Мы еще не решили…

— Можно показать кольца Ньютона.

— Или провести опыт Юнга.

— В чем актуальность? — Соколов с трудом вклинивается в их потоковое состояние.

— Привяжем к голографии? — бросает Стах навскидку. Думает: — Конечно, было бы самым интересным рассказать о квантовой компьютере… или возможности телепортации, но тогда пришлось бы показать квантовую запутанность… Блин, это тоже интересно…

Стах, как в огромном магазине, где есть все, что он хочет, но он может выбрать только одно, — и он застывает в нерешительности, и смотрит на Антошу в ожидании, а тот — в таком же состоянии и загорается еще больше.

Соколов всучивает им листок:

— Сядьте где-нибудь сзади, тезисы набросайте. Только народу не мешайте.

Обернувшись, Стах замечает Тима, кивает ему и садится на другую парту. Антоша двоечника Лаксина демонстративно игнорирует и увлекает Стаха в разговор.

Естественно, они мешают. Шумят возбужденным шепотом, отвлекая других. Соколов журит их, что они срывают ему урок своим энтузиазмом, но все время улыбается. Может, вспоминает себя в их возрасте, может, по-доброму завидует, может, их одержимость напоминает ему, ради чего он подался в преподаватели, ради чего вообще стоит.

В любом случае, по всему видно, что он не хочет их остановить. И, едва закрыв тему, он дает практику остальному классу, чтобы вместе с ними впасть в это ребячество — и вот они уже втроем, одержимые мальчишки, решают, как им впечатлять жюри.

III

Тим сидит, подперев рукой голову. То и дело смотрит на Стаха — как запрокидывает голову в усмешке или хохоте, как щурится от удовольствия, как пылко говорит. И забывает, что Стах с ним общается точно так же, только на другие темы — такой он яркий со стороны вдруг становится, когда чужой, когда с кем-то другим.

Тим сдает пустой листок и думает удрать незамеченным. Соколов говорит ему всерьез:

— Лаксин, приходи на конференцию, покажем тебе, что физика — не только страшные формулы.