Наоборот, предугадывая его реакцию, говорю, что ещё и в армию сходил.

– Ох, даже так? – говорит он, поражаясь: – А там как?

И в этот момент насмешка пропадает, остается только интерес, потому что сам он в армии не был: испугался, получил билет по состоянию здоровья, а теперь вот тренирует.

– Круто, – говорю. – Лучший год в жизни.

Спек смотрит на меня с недоверием.

– Да ну? А если честно?

Говорю, что так вообще-то и есть.

Он кивает, шепчет: ясно. Не верит мне. Но что я могу объяснить тому, у кого нет ни образования, ни дисциплины? Мне становится жалко его, мы ещё немного болтаем.

– Ладно, – говорит Спек в итоге. – Мне работать надо. Сам-то куда?

– На работу, – говорю не задумываясь

Он оттягивает резинку на рукаве куртки, бросает взгляд на часы.

– Ну, бывай, – говорит и спрашивает напоследок. – Ты здесь живёшь что ли?

– Вроде того, – говорю. – Проездом.

Он спрашивает: а как же тот район, где я жил раньше.

– У тебя же там, – говорит, – квартира вроде была, нет?

– Не думай об этом, – говорю. – Хорошо покататься.

Я машу рукой девчонкам, которых он учит кататься. Они недоумевают.

Спек возвращается на склон, а я иду на автобусную остановку, думая о том, сколько именно мы не виделись с ним. Суммирую в уме годы совместной учебы и получается, что не виделись мы больше, чем вообще общались с ним за жизнь. Не страшно, думаю.

Комментарии без текста

Если я не ищу вакансии в Сети, не рассылаю своё резюме, кому попало, не достаю Кукол звонками по поводу своей кандидатуры, не хожу по собеседованиям или просто не шатаюсь без дела – значит, я сижу дома у Евы. Предаюсь нехорошим фантазиям, погружаюсь всё глубже в пучину собственного смятения. Или работаю над книгой Янни Плака, моего бывшего лучшего друга, но на самом деле вообще-то моей книгой, так как название, идея и финал той истории, которую он написал, принадлежат мне. Это моя заслуга.

Если вернуться на какое-то время назад, когда меня ещё не взяли стажёром в фирму "ПостельКа", и большую часть свободного времени я проводил, сидя в пустой квартире (когда она ещё у меня была, моя квартира). Я читал статьи о расследовании убийств, просматривал криминальную хронику, залипал в документальные фильмы, посвящённые всё тем же темам, и вроде как собирал материал для своего собственного произведения, но по факту: впервые после возвращения из армии по-настоящему во что-то врубался. Вот тогда, где-то посреди этого полуночного безумия, мне позвонил Янни Плак, пьяный, расстроенный, может, в слезах, я не помню, но это было бы очень на него похоже.

Он позвонил мне, чтобы в очередной раз спросить совета о том, как ему быть с девчонкой, за которой он таскался в ту пору, точно собачонка. Но, как и положено любой собачонке, таскающейся за сексуальной девчонкой, у него не было права даже потрахать её ногу, не говоря уже о чём-то большем. Я слушал его, не перебивая.

– Я не знаю, что мне делать, Блабл, – сказал Янни Плак, признавая своё поражение. – Я не интересен ей, это понятно. Я не хочу быть у неё на поводу. Я вроде как забиваю на неё. Но потом скучаю. Быстро успокаиваюсь и сам выхожу на связь. А когда она объявляется, а она всегда объявляется, даже после долгого молчания, я не могу прогнать её. В общем, я совсем запутался. Потерялся где-то в себе. Не знаю, что и делать. Мы провели с ней столько времени вместе, много где были. Но я вижу, что для неё это ничего не значит. Путь в никуда, как ты говоришь. Я не интересен ей, как парень. Она не хочет быть со мной, как с мужчиной. Я для неё кто-то вроде друга. Мне начинает казаться, что она проводит со мной время не потому, что хочет этого. А потому, что не знает, с кем ещё ей пообщаться. Она нелюдимая, как ты. И ненормальная. Недавно у неё умер отец, и она совсем умом поехала. Так она говорит. Короче, я не знаю, что делать. Подскажи, Блабл.

– Как её хоть зовут? – спросил я.

– Ева, – ответил он. – Её зовут Ева.

В те времена Янни Плак мог рассказывать мне о своей жизни часами. Потому что: а) я хороший слушатель, который знает, где нужно вставлять все эти "ага", "да ну?", "что дальше?", так что вам и в голову не придёт, что вы мне неинтересны; б) по натуре своей очень сентиментальный Янни Плак видел себя главным героем собственной мелодрамы, где все остальные действующие лица-статисты по непонятным мне причинам пекутся о его счастье; в) он доверял мне, что в корне нелепо, учитывая, что я сам себе не доверяю. Скажу честно: мы были хорошими друзьями, но в тот момент судьба Янни Плака волновала меня меньше, чем когда-либо прежде. Я злился на него за то, что он бросил меня, когда я вернулся из армии. Янни променял наш общий интерес к тому, чтобы вырваться вперёд в жизни, на сиюминутные щенячьи бега за какой-то девчонкой. Писать, публиковаться, реализовываться – всё это отошло на второй план. А в те редкие моменты, когда Янни снисходил до того, чтобы навестить меня, то он не хотел говорить о делах, не хотел обсуждать стратегию к действию. Янни больше не хотел писать песни, как это было до армии. Не хотел работать над сценариями видеоклипов, которые, как мы надеялись, помогут нам забрать своё, выбиться в люди. Теперь он хотел говорить лишь об этой девчонке.

В общем, Янни Плак, сам того не ведая, настраивал меня против себя. Спрашивая у меня совета, как понравится Еве, он вкладывал свою судьбу в мои скользкие, трясущиеся от бессильной ненависти руки. Может немного, но я всё-таки завидовал ему, признаюсь.

Вот вырезка из прошлой жизни: смазанная, но довольно точная:

Я: Ты хочешь заявить о себе на весь мир, пацан, или нет? Если да, то кончай тратить наше время в пустую.

Он: (слишком воодушевлённый, наверное, под чем-то): Конечно, хочу. Но ещё я просто хочу быть счастливым.

Я: А если бы пришлось выбирать?

Он: (трезвея, как-то неуверенно): Я выбрал бы то, что посчитал наиболее подходящим для себя в этот конкретный момент.

И я учу Янни Плака писать. Учу всему, что знаю сам. Теперь мы развиваем мысль вместе. Мы ведь друзья, верно? Столько лет знаем друг друга. Но это быстро проходит.

– Ева не такая, как все, – говорит Янни Плак в другой раз. – Она особенная. Она путает слова "лестница" и "скамейка". Она носит только чёрную одежду, но при этом выглядит стильно. Она ходит в караоке, где поёт песни, которые найдёшь только на сборниках вроде "Лучшие хиты девяностых" или "Главные песни нулевых". Она ходит к психиатру, и никак не может перестать плакать после смерти отца. Она другая. Она снимает забавные ролики в Сети. Вот, посмотри, Блабл. Но Ева не поколение, чтобы ты понимал.

И Янни Плак показывает мне профиль Евы в Сети. Я листаю её фотографии с его телефона, смотрю какие-то её видеозаписи. А потом говорю:

– Быть не таким как все, и быть особенным – это две разные вещи.

– Не надо, Блабл, только не начинай.

– Не начинать – что?

– То, что ты любишь больше всего.

– И что же я так люблю, мой невнятный друг?

Янни Плак говорит осторожно:

– Ненавидеть всех? Искать изъяны? Не знаю.

Янни Плак говорит:

– Иногда мне кажется, что тебе нравится всё портить.

Я молчу.

Опомнившись, он пытается вернуть моё расположение.

– Лучше скажи, как ей понравится, – говорит он. Просит меня о помощи, значит. Как будто мне это важно.

– Тогда начинай говорить по делу, – отвечаю я. Так, чтобы он понял: мне плевать на него и всех вокруг.

И потому, что Янни Плак рассказывает мне об этой девушке дальше, исходя из их переписок, которые он мне показывает, я скоро понимаю: эта девушка ему не по зубам.

Она не косит под сумасшедшую, как ошибочно полагает Янни. Она отчаянно пытается вырваться из собственного страдания. Но я не говорю этого другу. Это знание я оставляю себе. На всякий случай.

…страдание ломает людей, опустошает их, поселяет в груди ангела, который поёт день и ночь, пока не умрёт молодым.