– Прости, начальник. Помочь тебе нечем. Ты б поспал. Есть и пить всё равно нечего.

Мягким жестом она уложила его обратно на каменный пол, помогла поправить одежду, сняла свои штаны и сложила из них подушку. Больше они не произнесли ни слова, и вскоре начальник снова ушёл в сон.

Четвёртый зайчик. Вода – единственное, что занимало её мысли. Рыть. Болтать обо всём с безответным дроу и снова рыть. Обнюхивать стены, кричать, или, правильнее – пищать, рыть. Какому богу молятся в этой болотистой местности? Может, уже пора? Голод отступил перед жаждой. Постоянно хотелось спать. А вдруг отдушина не обеспечивает стопроцентную замену воздуха на двоих? Эта мысль вызвала очередной приступ паники. Когда дроу приходил в сознание, она сначала рассказывала ему о том, что успело произойти, пока он спал, не особо надеясь на ответ, – привычка, полученная при общении с Ринни-то.

– Прикинь, начальник, а лунка уже с мою руку, но воды всё нет. Чую, ещё один «зайчик», и начнём пить вон ту пахучую дрянь. Если она ещё не высохла. Ты пить хочешь? И я хочу.

Оба были слабы, каждый вдох жёг сухие глотки. Интенсивные старания в борьбе за жизнь при реализации оказывались медленными и неуклюжими.

Привыкаешь ко всему. Только к жажде привыкнуть невозможно. Потому, когда она услышала журчание, то сначала подумала, что ей отказал слух. Но оно не прекращалось, и, боясь и надеясь одновременно, Ира пошла вдоль стены на звук. Её пальцы тронули мокрую стену. Отдушина! Из неё текла вода! Тонкой струйкой! Она припала к каменной стене языком, руками, стараясь поймать каждую каплю. У воды был вкус посвежевшего леса. Дождь! Наверху шёл дождь! Она жадно пила, пока не прошёл первый порыв. Странно, прежде даже в самую дождливую погоду отдушины оставались сухими. Может, этот обвал что-то сдвинул в конструкции и получилась протечка? Да какая, к чёрту, разница! Вода!

Теперь она вспомнила о дроу. Как собрать воду? Он не дотянется до этой стены! Ни миски, ни плошки, ни ложки! Потом сообразила. Рубаха! Она метнулась за тканью, разрезала свою бывшую одежду пополам, быстро ополоснула руки и вытерла их как могла о голое тело. Потом приложила кусок полотна к стене и вытирала-вытирала-вытирала. Пока с ткани не потекло. Затем следующий кусок. Она специально собирала воду частями, промачивая насквозь, чтобы её можно было выжимать в рот. Когда тряпка полностью пропиталась водой, бросилась к раненому, в темноте чуть не полетев носом. Вытирала его лицо, губы, шею. От холодного прикосновения он проснулся и, едва осознав, что происходит, набросился на воду, чуть не захлёбываясь, жадно высасывая её из ткани. Утолив первую жажду и напоив «соседа», Ира оторвала от полотна кусок, вытерла своё тело и помогла ему снять камзол и сделать то же самое. Оба молчали, когда она обтирала его. И без слов было понятно, что он испытывает, осознавая, насколько беспомощен. Потом дала ему ещё кусок ткани и вложила в руку, аккуратно тронув место около живота. Промывать рану сама не решилась. Он сделал это на ощупь, в темноте было слышно, как иногда поскрипывают его зубы в попытке сдержать возглас боли или стон. Ира набрала ещё воды и соорудила из камней что-то типа лунки, во всяком случае, на ощупь она таковой казалась, и положила туда рубаху, сложенную в несколько раз. Надеялась, что подобным способом убережёт воду от избыточного испарения. Неизвестно, сколько продлится дождь наверху. Потом бросилась напиваться, слизывая воду со стены. Пила, пока вода не опротивела. Предложила ещё одну порцию дроу. Делая очередной глоток, он блаженно выдохнул и вырубился. Ира укрыла его оставшимся сухим куском ткани, «наполнила» второй кусок водой и убрала в лунку.

Какое же это удовольствие – попить воды! Умыться. Помыть руки. Когда язык снова обрёл подвижное состояние, её будто прорвало. Было в собственном голосе что-то успокаивающее. Говорила обо всём на свете. Сопровождала фразами каждое действие. Пока язык не устал настолько, что не смогла произнести ни слова. Решила немного поспать. Когда проснулась, то услышала, что дроу активно шевелится. Она дала ему очередную порцию воды, которую он выпил, шумно всасываясь в ткань.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Эти слова на языке дроу она произносила уже без акцента. Температура, которую проверяла у дроу всякий раз, когда он просыпался, спала и пока не поднималась. Приступов рвоты больше не было, но садиться начальник с тех пор не пытался. Возможно, рана на животе доставляла неудобства. Желудки громогласно урчали у обоих. Им бы проспать это долгое время ожидания, но уснуть уже получалось с трудом. В какой-то момент Ира не выдержала. Промочив горло, она присела рядом с дроу и, издав полузадушенный смешок, спросила:

– Эй, начальник, хочешь спою, а? Правда пою паршиво, медведь в детстве на ухо наступил и потоптался. Но если буду тихо-тихо, то, может, попаду через две ноты на третью. Спи давай! И ради бога, поправляйся! Не вздумай коньки мне тут отбросить! Ладно? – почти жалобно закончила она, устраиваясь рядом поудобнее, насколько это вообще было возможно на камнях и голой земле.

– Спи, моя радость, усни… – запела она тихим голосом первое, что пришло в голову, впервые в жизни тщательно выводя каждую ноту, параллельно массируя сведённые судорогой ноги раненого. Через несколько минут дроу расслабился и забылся беспокойным сном.

– Давай спою? – эта фраза означала, что Ира в очередной раз дошла до ручки от бесконечного ожидания.

Заводила песню, звучавшую, скорее всего, страшно. Одну за другой перебирала все, что знала, стараясь выбирать мелодичные. «Спи, моя радость, усни» , «Тонкая рябина» , «Ты слышишь, море?» , «Лирическая» Высоцкого про рай в шалаше и даже «Чёрный ворон» . Старые русские напевы, романсы, те песни, что учили в школе, те, что пели на студенческих гулянках, из мультфильмов и кино, колыбельные, напетые на ушко в детстве мамой. О любви. О радости. О надежде. Тягучие и певучие, они преследовали только одну цель – помочь её «сокамернику» уснуть в этой каменной тюрьме. Когда ей казалось, что добилась своего, она сворачивалась в комочек и слушала тишину, считая его дыхание. Вспоминала семью, друзей, родных. Сейчас мысли о них напоминали волшебную сказку, которую слышала когда-то давно. Очень давно.

Шестой «зайчик». А может, их уже было десять? Теперь, когда потребность в воде удовлетворена, нещадно терзал голод. Говорят, в случае беды выжить можно и на дождевых червях, но, как назло, в пещере не оказалось ни одного. Она продолжала копать. Голод был таков, что мысль о содержимом тоненького червячного тела не вызывала ничего, кроме слюноотделения. И как назло! Благодатный дождь, принёсший им спасение от жажды, еды не дал. Может, черви тут не водятся? Человек способен выжить без еды. Сколько? Она старательно напрягала память, пытаясь вспомнить эту важную цифру. И кто, кто заставлял страдать бездельем на уроках ОБЖ ?! Всё же это учили! Вроде семь дней. Плюс-минус. Вроде. А дроу? А раненый?

Начальник тоже не лежал без дела. Едва просыпаясь, он начинал шевелить ногами и массировал их везде, где дотягивался. «Разумное решение, застой крови – вещь опасная. Эх, жаль, что он не может выбраться из-под камней, что-нибудь бы придумал…» Ира как могла помогала ему разминать ноги, проводя часы за этим занятием. Когда она трогала его, он весь напрягался, а она едва касалась, опасаясь причинить лишнюю боль.

Их каменной тюрьмы она уже не боялась. Привыкаешь ко всему. И хотя страх продолжал её терзать, от былой истерики «первого солнечного зайчика» не осталось и следа. За заботами о дроу, песнями, криками о помощи минуты терялись. В абсолютной тишине и темноте слух обострился донельзя, поэтому она чётко услышала, когда упала последняя капля. Ручей перестал течь. Полотно было насквозь мокрым и могло какое-то время удерживать воду. Решила поберечь её, пила, облизывая стену и камни под ней, которые ещё не успели высохнуть, оставляя «рубаху» для дроу. Ткань складывала в несколько раз, чтобы сохла медленнее. Это помогало, хотя уже откровенно чувствовалось, что вода на ткани становится гнилой. Всё равно вкусная. Ей совершенно не нравилось, что приходится поить раненого гнилью, а самой пить свежую, но иного способа перенести воду от стены с отдушиной не было.