Эпидемия нарушила заведённые порядки. Как-то вечером в комнату лазарета вошли врач, начальник и три человека охраны. Начальник коротко выдал фразу, из которой Ира разобрала только знакомое слово «таллика». В ответ на реплику Карра вскочил и, сжав кулаки и повышая голос, начал возмущаться. Под конец его тирады разве что стены не дрожали. Дроу ничего ему не ответил, но пара охранников сделали шаг вперед. Карра сплюнул им под ноги, поднял свою сумку и швырнул одному из них в лицо. Тот спокойно поймал её в двух сантиметрах от носа, совершенно не обратив внимания на агрессию человека. Ира поразилась такому поведению. Да что же такое! Ещё б вторую щёку подставил, честное слово! Будь она на его месте, наверное бы не сдержалась. Почему они так себя ведут? Почему позволяют так к себе относиться, если на их стороне сила? И судя по тому, что бежать никто не пытается, силу эту рабы знают. Почему?! Непонятное и нелогичное поведение.
Тем временем охранник раскрыл сумку и вытащил из нее все до единого листа таллики, отдав врачу. Тот упаковал их в небольшую коробочку. Охранник перешёл к следующему мужчине. Тот тоже огрызнулся, правда не так буйно, как Карра, но тоже отдал свои листья, пихнув свою сумку ногой по направлению к дроу. Женщина и эльфийка молча отошли в сторону от своих сумок, так что охранники вынуждены были наклоняться за ними сами, поднимать и копаться внутри. Ира не стала дожидаться, когда её попросят. Она достала свою часть растений и отдала сама. В принципе, перераспределение ценного лекарственного средства в условиях эпидемии было разумно. Ей самой корь не грозила, трава была нужнее больным. Они не стали задерживаться, и через минуту она услышала из соседней комнаты вопли Минэ, который был так же не рад изъятию лекарства, как и его приятель. Ко всем прочим переменам, на следующий день норма еды у здоровых была уменьшена до двух с половиной лепёшек в сутки.
Люди начали роптать. За всё лето она не слышала столько разговоров рядом с собой, сколько было после окончания каждого рабочего дня в течение эпидемии. Рык Карры, переговоры мужчин и даже робкие голоса женщин, некоторые из которых она услышала впервые. Жители комнат не сидели взаперти, им теперь только на улицу выходить не позволялось, опасались заразы. Часто они собирались то в одной, то в другой комнате и говорили, говорили, говорили. Когда «гости» приходили к ним, она старалась не пропустить ни единого звука, сидя на своём половичке, но так и не узнала ничего нового для себя. Сокамерники уже некоторое время относились к ней как к пустому месту. Первое время на неё презрительно оглядывались, но со временем позабылись и стычка с Каррой, и её жалкие попытки пообщаться. Во всяком случае, она так думала. Сейчас, три месяца спустя после её появления в камере, все делали вид, что её тут нет, и не обращали внимания на лишние уши в помещении.
Полная чаша презрения со стороны людей, помимо дроу, доставалась Маяти. Люди зло косились на неё, когда она ходила в сопровождении охраны и врача, разнося лекарство. Было совершенно непонятно, что именно вызывает такое отношение, ведь девушка не жалела сил, чтобы заботиться о больных, о людях, в том числе. И об эльфийке, которая заболела и была переведена обратно в барак. Во время перерывов между работами больных сажали подальше от здоровых, но Утёс был один на всех, и Ира часто видела, как Маяти ходила с небольшим подносом и раздавала горячее питьё, подбадривая добрым словом и улыбкой ребятишек и подростков, которые смотрели на неё ясными глазами. Периодически ей помогал сая, богатырское здоровье которого явно не могла поколебать какая-то там бацилла.
Всеобщее напряжение и нервозность не могли не спровоцировать взрыва рано или поздно. И он бахнул в то время, когда эпидемия вроде бы пошла на спад. Дело было в таллике. Во время повального заболевания всех и каждого ценная трава улетала молниеносно. Заготовкой занимались все, кто был свободен. Детишки, не участвовавшие в раскопках, приносили целые вороха трав в небольших корзинках, отправляясь за ней в глубь болота с самого утра. «Как их матери только одних-то отпускают?» – думалось Ире, необъятное болото внушало ей ужас. Остававшиеся в селении старухи и свободные женщины разбирали принесённую детьми добычу. Пожилые, не способные добывать порух мужчины мастерили дополнительные сушильные рамки, но сам процесс заготовки это ускорить не могло. На вымачивание травы в растворе и сушку требовалось определённое количество времени. В итоге запасы начали иссякать. И настал тот момент, когда количество листьев стало можно пересчитать по пальцам, а новая партия ещё не была готова.
В тот вечер после работ охрана из двух «кнутоносцев» собрала всех больных в кучку на Утёсе. Их было уже не такое дикое количество, как в середине эпидемии, да и только что заразившихся она не видела уже дня три, но всё равно зрелище было печальным. Пришли врач и Маяти, последняя держала поднос с заваренным напитком. Врач ходил от одного больного к другому, слушая и проверяя температуру. Большую часть рабочих, чья болезнь достигла стадии пигментных пятен или пика сыпи, он отправлял по домам. Когда больных осталось всего шестеро, он махнул рукой охранникам, которые коротко поклонились и ушли помогать своим коллегам.
Ира не сводила взгляда с больных. Это были те, кто заболел совсем недавно, на лицах горел нездоровый румянец, сыпь у кого-то только начиналась, у кого-то отсутствовала вообще. Они стояли чуть на отшибе, и доктор жестом пригласил их присесть для более тщательного осмотра. Шесть. Две немолодых женщины и пара пожилых мужчин дроу, одна рабыня, ребёнок (не разберёшь с такого расстояния, девочка или мальчик). Поодаль стоял Минэ, задумчиво пожевывая травинку и не спуская глаз с врача. Доктор действовал медленно и методично, осматривая очаги сыпи очень внимательно. Глаза стоявшей рядом Маяти были опущены в землю, она словно не дышала. Это показалось Ире странным, и она решила подойти поддержать хоть жестом, хоть словом эту отзывчивую и заботливую девушку. В тот момент она совсем не думала, что её поступок могут как-то не так понять, ведь приказ здоровым держаться от больных подальше – касался всех. Но она так привыкла к мысли о собственной неуязвимости против кори, что приблизилась к ним без всякой задней мысли и боязни.
Она не дошла каких-то трёх десятков шагов, когда доктор отдал приказ Маяти раздать напитки. Девушка дрожащей рукой начала протягивать кружки. И вот тут Ира заметила… стаканов было пять. Четыре она протянула взрослым дроу, которые тут же выпили их большими глотками, и уже собралась передать последний ребёнку, когда Минэ угрожающе прошипел что-то на своём языке и начал приближаться к ним. Ира замерла. Она впервые видела этого раба в таком виде: глаза горят ненавистью, мышцы, нажитые долгими днями рабства, перекатываются буграми и собираются в узлы, кулаки сжаты. Это была опасность во плоти, и она приближалась. Минэ повторил свою фразу, и Маяти, подняв на него бесстрашное лицо, ответила ему. Каторжник озверел. Он в два прыжка преодолел расстояние от него до девушки и молниеносным движением выбил у неё из рук стакан, второй рукой влепив ей такую мощную пощёчину, что у той слёзы брызнули из глаз. Маяти упала, не сумев удержаться на ногах от такого удара. Первым её порывом после падения было дёрнуться за упавшим стаканом, но… Драгоценная жидкость безвозвратно впитывалась в землю.
– Ты что творишь, ублюдок недорезанный! – закричала Ира, и её голос смешался с возмущением доктора, криками попятившихся женщин и негодованием подскочивших мужчин. Но Минэ, казалось, даже не заметил этого, он надвигался на Маяти, словно собираясь продолжить начатое избиение.
