Морж, оставив мину, устремился за рыбой, подхватил ее на лету и скормил детенышам. Но вот рыба кончилась. Морж поклонился несколько раз невидимой публике, снова подхватил на нос начиненный динамитом шар и медленно стал подплывать к нам поближе.

Мы с Чюпкусом столкнули бочку на воду. Я лихорадочно греб обломком доски, чтобы подальше уйти от этого страшного места. Но морж оказался проворнее, догнал нас и, думая, что бочка тоже входит в программу номера, поднырнул под нее и подбросил нас над водой. Конечно, приводняясь, мы изрядно намокли. Однако бочка показалась моржу слишком тяжелой, и он снова занялся железной памяткой минувшей войны.

— Ты только погляди, Чюпкус, что могут сделать с замечательным животным злые люди. Теперь он ни в море не умеет жить, как подобает морскому зверю, ни в цирк вернуться… Чистая беда…

Но самая большая беда была еще впереди. Морж между тем подплыл к самой льдине, высоко подкинул мину и приготовился поймать ее на нос, как в прошлые разы, но осклизлая от водорослей мина не удержалась на мокром носу и краешком одного из рожков царапнула лед… Я зажмурился, ладонями закрыл глаза, большими пальцами заткнул уши… От страшного взрыва поднялась огромная волна и унесла нас далеко в сторону. Долго еще над водой плавали клубы черного дыма, гремело эхо взрыва и волновалось море. Долго на месте катастрофы метались маленькие моржата, разыскивая своего отца. Но там, кроме обломков льдины, ничего не осталось…

— Видишь, Чюпкус, на что способны злые люди… Вот видишь, чем кончаются эти военные игры, — я до того был расстроен, что даже не заметил, как неподалеку, совсем рядом с нами, всплыла подводная лодка. Она направила на нас пушку и стала подавать какие-то сигналы. Ничего не понимая, я стянул через голову рубаху и принялся размахивать ею, как белым флагом. Все-таки одному не справиться с судном!

Лодка подошла вплотную. Из воды вынырнула похожая на черпак железная рука, подняла бочку, стряхнула с нее воду и разжалась, швырнув бочку в открывшийся трюм. Вместе с нами, понятно.

Шмяк!

В нашей тюрьме было темно и душно, как в волчьей пасти. За стенами беспрестанно гудели моторы каких-то машин, щелкали переключатели, цокали кованые сапоги охранников.

Может, через день, а может, и через два в трюм набилось полным-полно людей. Видеть я их не видел, только слышал приглушенные голоса, грохот передвигаемых стульев, бряцание оружия и пронзительный писк аппаратов. Из бочки я не вылез, потому что пока сидел в ней, никто не имел права считать меня своим пленником. Так полагалось по всемирным правилам мореходства. Тем более, что я привязал к удочке носовой платок и вывесил его взамен флага своей страны.

И вдруг шум утих. Неожиданно в щель ворвались два мощных, как солнце, луча прожектора, осветили меня и заставили зажмуриться. А Чюпкус, тот даже заскулил от боли.

— Вы взяты в плен военно-морскими силами государства Нейлонии, — послышался дребезжащий голос, похожий на старый граммофон.

— Кто-кто меня в плен взял?

— Военно-морские силы.

— Но ведь я ни с кем не воюю.

— Мы воюем.

— А, теперь понял: вам не хватает генералов.

— Всего у нас хватает.

— Как бы не так! Видно, не все у вас дома, раз в открытом море не сельдь, а людей ловите.

— Пленным строго запрещается произносить подобные речи.

Хотя граммофонный голос ничего плохого мне не делал, я все же разозлился и притопнул ногой:

— Я свободный гражданин и ненавижу принуждение. И дома и в гостях. Поэтому предупреждаю: не играйте с огнем! — Я взвел оба курка и приготовился к обороне. — Кроме того, я сижу на своей территории и требую уважения к флагу моей страны.

Машина помолчала, сыграла марш, а потом снова принялась за свое. Триста тридцать три раза расхлябанный граммофон повторял одно и то же, пока наконец я решил сдаться. Разве поспоришь с машиной?

— Вы должны говорить правду, только правду и ничего кроме правды, — предупредил меня граммофон.

— Не знаю я вашей правды, и мне не о чем рассказывать, — разозлился я опять и отвернулся к стене.

— Говорите, что на ум придет, — посоветовала машина. — Мы всё запишем.

Привыкнув к свету прожектора, я увидел странных людей с большими головами. Склонившись над длинным столом возле машины, они нажимали на различные кнопки и допрашивали меня, но не сами, а через машину.

— Фамилия?

— Пупкус.

— Родились?

— В лесу.

— Чем занимаетесь?

— Сижу в плену.

— Прошу соблюдать серьезность, — рассердилась машина и засверкала красными огоньками глаз. — Мои лампы для таких шуток не приспособлены. Если что случится, за каждую поломку с вас сдерут втрое. Повторяю: род занятий?

— Охотник.

— Откуда прибыли?

— Из Балаболкемиса.

— Что намерены делать в Нейлонии?

— Даже не представляю. Вы сами меня сюда затащили, поэтому я должен спрашивать, с какой целью меня схватили и по какому праву допрашиваете?

— Задавать вопросы не разрешается, — снова послышался дребезжащий граммофонный голос. — Полопаются лампы.

— А если мое терпение лопнет? С кого спросят?

— С фабрики запасных частей.

— Нет, так не пойдет. Приятных снов, — и я демонстративно захрапел.

— Спасибо за беседу. Прошу приготовиться к проверке, — ответила вежливая машина, а люди молчали, как восковые мумии, нажимали на кнопки, и их немигающие глаза безо всякого выражения перебегали с кнопок машины на мое лицо.

К бочке подошли два солдата, большеголовые, сухопарые, на тонких мушиных ножках. Они были одеты в убийственно блестящие мундиры из какой-то материи, хрустевшей, как шоколадная обертка, на головах возвышались шлемы из толстого стекла. Оба в очках, с наушниками, антеннами и еще какими-то непонятными приборами, укрепленными на голове и на плечах. Парни приказали нам мигом убраться из бочки.

"А почему бы не убраться, раз так вежливо просят?" — подумал я и вылез совершенно добровольно. Да еще на всякий случай руки поднял. На международном языке солдат и охотников это означает: чего вам пугаться, ребята, если я сам от страха дрожу? Однако никто не обратил ни малейшего внимания на мой благородный жест. Подбежал офицер, отобрал ружье, удочки и прочие охотничьи принадлежности.

— Они будут переданы в научно-расследовательский институт, — объяснила мне ни на минуту не умолкавшая машина. — Кроме того, в нашей стране вооруженным иностранцам бродить строго воспрещается, — добавила она с угрозой, и лампы ее засверкали холодным синим светом.

Без всякой задней мысли я тоже подмигнул ей и попросил объяснить, где мы очутились, что нас ждет и вообще когда нас отпустят домой. Люди молчали. Но машина была умнее людей и тотчас же ответила на мой вопрос:

— Наш флот целую неделю следил через все телескопы, телебинокли и телеочки за вашей дрейфующей шпионской станцией, пока, наконец, удалось установить, чем вы занимаетесь. Одним выстрелом из ружья вы согнали с льдины огромного кита, одним взмахом руки взорвали самый большой в мире айсберг. Это может сделать только тот, кто владеет сверхмощным оружием. Вы — опасные враги.

Что мне оставалось делать? Пожать плечами и усмехнуться. Да и к чему скромничать? Шут их побери, пусть проверяют, ведь и в нашей деревне ни один серьезный мужской разговор не начинается без взаимного прощупывания, то ли крепким словцом, то ли крепким табачком.

Солдаты подскочили ко мне, взяли под руки, повели к очень удобному креслу. Пока шли, я подергался и почувствовал — эти жидконогие солдатики до того тощие, до того хилые, что без большого труда я мог бы их скрутить в бараний рог. Но я человек сознательный, обычаи чужой страны уважаю, поэтому послушно сел в кресло и независимо закинул ногу на ногу. Офицер прикрепил ко всем моим конечностям бесчисленные провода и проводочки, на голову взгромоздил чудовищную шляпу, во все стороны ощетинившуюся разноцветными лампами, к каждому волоску подключил электрический ток, а язык зажал блестящими клещами.