От нашего нового товарища мы впервые услышали о расстреле в Екатеринбурге бывшего царя Николая Второго. К известию этому отнеслись мы совершенно равнодушно.
Через два дня пути мы прибыли в Вятку. И тут характер нашего путешествия изменился, и не в лучшую сторону. Стало известно, что совсем недавно в Ярославле и некоторых других городах произошёл мятеж офицеров – монархистов. В жестокой борьбе он был подавлен, но уничтожить всех заговорщиков не удалось. Объединившись в настоящие банды, они терроризировали местное население, нападали на Совдепы, убивали большевиков и сочувствовавших им.
В связи с этим наш эшелон был разделён надвое. Нам предстояло ехать дальше на Вологду, а часть пульманов и второй пассажирский возвращались в Пермь. Им предстояло добираться до Москвы другим маршрутом. Об этом нам сообщил "кудрявый".
Вроде бы удалялись от фронта и шли вглубь Советской России, а обстановка, наоборот, становилась всё более угрожающей, и очень скоро мы в этом убедились. Теперь наш состав состоял из одного паровоза, за ним следовал литерный вагон, а за тем ещё штук шесть – семь дополнительно присоединённых теплушек. Ехали в них беженцы, переселенцы, много молодых парней – призывников, набранных в Красную Гвардию, вернее в РККА. На станциях, где состав останавливался, наш вагон охранялся местными чекистами и бойцами рабочей милиции. Но вот мы прибыли на станцию Шарья. У здания вокзала и на путях была толчея, и никакого охранения не было. "Кудрявый" отправился искать коменданта, узнать, в чём дело и какова обстановка в городе. Я и доктор находились с молодым человеком, а Семёныч с Иваном встали с двух сторон в тамбурах, у входных дверей. Вдруг большая толпа людей ринулась от вокзала через пути в нашу сторону. Их было человек сто, в основном старики, женщины, дети. Они тащили на руках свои пожитки, какие-то узлы, торбы. Всё это сопровождалось громкими криками, воплями и почти нечеловеческим воем. Я вышел в коридор и наблюдал за всем этим в окно. Дверь в купе оставалась открытой. Неожиданно сзади раздался звон разбитого стекла. На ходу выхватывая револьвер из-за пояса, я кинулся в купе. Была единственная мысль, что наш пленник, воспользовавшись всей этой суматохой, пытается бежать. Но всё обстояло совсем не так. И доктор, и парень находились в купе. Подскочив к окну, я увидел стоявших под ним на платформе двух мужчин. Они были в гражданском платье, на головах, однако, офицерские фуражки без кокард. Один бил по оконному стеклу железным прутом, а второй, с пистолетом в руке, стоял рядом, озираясь по сторонам. Увидев меня, бандит с пистолетом выстрелил, но промахнулся. Пуля, никого не задев, ударила в потолок. Не раздумывая ни секунды, я начал стрелять в ответ. Даже за грохотом выстрелов, послышался вопль одного из нападавших и его крик: "Беги, спасайся!" Зазвучали выстрелы слева и справа, это стреляли Семёныч и Иван. Я осторожно выглянул в разбитое окно. На платформе, скрючившись, держась за живот, лежал один из бандитов. Второй, пригнувшись и петляя, убегал в сторону каких-то привокзальных построек. Вдалеке, рядом с будкой обходчиков, я разглядел фигуру человека в кожаной куртке, наблюдавшего за всем происходящим. Что-то в этом человеке показалось мне знакомым.
Одному удалось скрыться, а второй умер буквально через минуту после того, как к нему подбежали Семёныч и Иван. Кто были эти люди, и каковы были их планы – мы так и не узнали.
Толпа народа, заслышав нашу стрельбу, хлынула в обратную сторону. Тут же прибежал от вокзала запыхавшийся "кудрявый". И совсем скоро наш эшелон продолжил путь. Пленника переселили в другое купе. Разбитое окно кое-как завесили одеялом, а на следующей станции Галич заколотили досками.
Через день, миновав Вологду, прибыли в Ярославль. При подавлении мятежа белых офицеров город сильно пострадал. Вокзал был полностью разрушен, и "кудрявый" отправился в город, чтобы связаться с Москвой и получить дальнейшие указания. Вернулся он очень скоро и объявил, что поезд мы оставляем и ехать дальше предстоит на лошадях.
К вечеру прибыла пролётка с кучером и одна верховая. Перекусив на скорую руку, тронулись в путь. Направлением нашим был Иваново – Вознесенск. Ехали просёлочными дорогами, узнавая путь где у местных жителей, где у сельских властей.
Спустя день пути произошло следующее: "кудрявый", ехавший верхом подотстал, спешившись и поправляя подпругу, а мы на пролётке въехали в небольшую берёзовую рощу. Семёныч сидел рядом с возницей, мы с Иваном за их спинами, а напротив нас – доктор и молодой человек. Вдруг дорогу нам преградили трое вооружённых людей. Спросили, кто мы и куда держим путь. После ответа Семёныча, что едут представители Советской власти, троица направила на нас пистолеты, а один из них, видимо, старший, потребовал сойти с пролётки. Семёныч попытался выхватить револьвер, но тут же был сражён выстрелами. Убитым оказался и наш кучер. Вдруг, как из под земли, возник на своей кобыле "кудрявый". На скаку, спрыгнув с лошади, он начал стрелять по нападавшим разом с двух рук. Такая его ловкость была для меня полной неожиданностью. Мы с Иваном достали револьверы и тоже открыли огонь. Это было что-то ужасное. Гремели выстрелы, свистели пули, кричали раненые. Казалось, никто не выживет в этом аду. Громко вскрикнул доктор, который старался закрыть собой молодого человека. Схватившись за грудь, упал Иван. А мы с "кудрявым" продолжали бить и бить из револьверов. Потом – звенящая тишина. Все трое нападавших были мертвы. Мы потеряли Семёныча, Ивана и кучера. Доктор был легко ранен в плечо, а арестант наш вообще не пострадал, только был сильно напуган. Тела убитых спрятали в придорожных кустах, укрыв срезанными ветками берёз. Добравшись до какого-то городка, обо всём рассказали в местной милиции, там пообещали позаботиться о захоронении наших боевых товарищей. По телефону "кудрявый" дозвонился до Москвы и доложил в ВЧК обо всех наших бедах. Приказано было ждать дальнейших указаний. К вечеру вызвали к аппарату "кудрявого" и, переговорив с начальством, он сообщил мне, что мы практически у цели. На следующий день надо было выехать на Московский тракт и, двигаясь в сторону столицы, у деревни Кресты свернуть на юг. Дальше, спрашивая дорогу у местного населения, надо было разыскать какой-то санаторий для душевнобольных. Название его "кудрявый" мне не сообщил, как он выразился: "В целях сохранения революционной секретности". Ко времени прибытия нас там уже должны были ждать.
Через день мы были на месте. Санаторий оказался обыкновенным сумасшедшим домом в несколько обветшалых строений, обнесённых высоким забором. Нас четверых проводили в отдельно стоящий двухэтажный каменный домик, также за высоким забором. Дом охранялся вооружёнными людьми и имел большее сходство с тюрьмой, чем с лечебницей. На какое-то время, пока "кудрявый" с доктором были в кабинете врача, мы остались один на один с арестантом. Видимо, понимая, что скоро мы расстанемся и, скорее всего, навсегда, парень очень сбивчиво, скороговоркой, с трудом подбирая слова, начал благодарить меня за заботу, за всё доброе, что я смог сделать для него за время этого опасного путешествия. Потом он достал из кармана брюк тот самый медальон с портретом женщины. Он сказал, что это подарок самого дорогого ему человека, что это единственная ниточка, связывающая его с прежней счастливой жизнью. Но теперь всё кончено, сохранить этот символ прошлого здесь, конечно же, не удастся. И поэтому пусть он останется в руках достойного и доброго человека. С этими словами парень протянул мне медальон. Я даже не пытался противиться, только пообещал сохранить его и при первой же возможности вернуть. В ответ молодой человек только грустно и как-то обречённо улыбнулся. Похоже, он знал свою судьбу наперёд.
Затем пришли двое здоровенных мужиков в белых халатах и увели моего невольного друга. Больше нам не суждено было встретиться.
Наш раненый доктор остался при больнице, а мы с "кудрявым" отправились в Москву, где обо всём, что с нами случилось, доложили одному из заместителей самого Дзержинского. Потом нас обоих отправили в особый отдел одной из армий Южного (его ещё называли деникинским) фронта. В июне девятнадцатого, Василий Петрович Осенев, которого мы называли "кудрявый", погиб от шального снаряда. Мне повезло дожить до нашей победы. Гражданскую закончил командиром роты. По ранению комиссовался из Красной Армии и вместе с женой, служившей врачом в нашем полевом лазарете, остался в Поволжье, под Царицыном. Жена Ольга работала в инфекционном отделении больницы, а я учился в местном техникуме.
