А еще бывает такое – чем больше времени проходит, тем ближе кажется злоба минувших дней, тем понятнее суть и значение поворотных моментов, яснее образы и судьбы живших тогда людей, их мысли и поступки. В этом я не раз убеждался, когда приходилось заново учить обычаи и нравы других народов, писать в газеты то ли новый очерк, то ли статью по случаю очередной годовщины. Но бывает и такое, что иные моменты твоей собственной жизни улетают от тебя стремительно куда-то в космическую даль, как удаляются от нас звезды иных галактик. Одни уже погасли, другие летят прочь от Земли со скоростью света вот уже миллиарды лет, но все еще остаются видны на темном небосклоне, мерцая в ночи как свидетельство того, что ничто не проходит бесследно.
***
О бесконечности мироздания Юрик любил рассуждать с младенчества. В шестом классе мог часами рассказывать о жизни загадочных планет, целых созвездий, черпая информацию из журналов «Наука и жизнь», «Знание – сила», которые брал в сельской библиотеке или покупал на свои деньги. Мне больше нравилась политика, я покупал «Новое время», собирая к концу года у себя на этажерке все 52 номера. Но Юрик не отставал и по этой части. Он без запинки в любой момент, если спросить, мог назвать имя того или иного президента, министра иностранных дел, столицу какого-нибудь редкого государства в Черной Африке.
В Кудиновском машиностроительном техникуме (КМТ), где мы учились на разных курсах, преподаватель сопромата Виктор Михайлович Соловьев всем рассказывал, что у него в группе был ученик с «дикой памятью» и со странной фамилией Ундруль, Юрий по имени. Он якобы вытворял невероятное – с закрытыми глазами безошибочно писал на доске любую формулу. Хоть – Журавского для определения касательного напряжения при изгибе, возникающего в точках поперечных сечений балки, находящихся на расстоянии от нейтральной оси икс. Хоть – Эйлера для определения теоретической нагрузки, при которой происходит потеря устойчивости стержня. Хоть – Симпсона для определения линейного и углового перемещения балки и момента инерции при параллельном переносе осей координат. Действительно, дико: каждая из формул имела десятки знаков, и не всякая умещалась в одну строку на доске от стенки до стенки.
Откуда такая фамилия, неизвестно. Все мы, дети войны и третьего интернационала, патриоты в душе и космополиты по натуре, на этот счет голову не ломали. Но Юрик как-то сказал мне, что его далекие предки – выходцы то ли из Литвы, то ли из Польши. Оставаясь православными, они якобы хранили свою веру, которую в Москве – Третьем Риме – тогда называли не иначе, как «жидовствующая ересь».
С ней истово боролся великий князь Московский, государь всея Руси Иван III, а окончательно истребил ее как вражескую скверну уже его внук Иван IV, в чем можно убедиться, почитав переписку грозного царя со своим идейным оппонентом – Андреем Курбским. В советской науке это религиозное недоразумение на Руси признавалось одним из ярких примеров классовой борьбы нарождавшейся буржуазии. Что заставило моего друга так углубился в тему, отыскивая корни своего генеалогического древа, как он почуял еврейскую кровь, я не знаю. Но легенда такова. Бедный Юрик, никогда не было…
И вот опять, словно демонстрируя необычайные качества своего безбрежного ума, он признался, что его память, как бабушкин чулан, хранит все подряд – лица, выражение глаз, звуки, детали крестьянского быта, семейного очага, убранство комнат, занавески на окнах, гвозди в половицах, дверные косяки, трещины в стенах…
– И что ты делаешь с этим хламом? – спросил я, начав волноваться за его здоровье.
– Ничего, живу вместе с ним, он мне не мешает. Как говорится, все мое ношу с собой. Ты знаешь, я даже гимн, когда играют по радио, пою на старый манер:
Сквозь годы сияло нам солнце свободы,
И Ленин великий нам путь озарил.
Нас вырастил Сталин на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил…
– Точно, я тоже не могу избавиться от этого анахронизма. Как ни крути. Вроде, пытаюсь запеть про «твое достоянье на все времена», а язык мой – враг мой – не поворачивается. Все норовит свернуть в другую степь – про Ленина, про Сталина. Уж, видно, так втемяшилось, что не вырубишь топором.
– А у кого-то звуки гимна пробуждают иные ассоциации – запах мочи и фикалий из туалета коммуналки, куда по утрам выстраивалась длинная очередь. Читал, небось?
– Не читал и не буду, – сказал я. – Мало ли, о чем сегодня пишут. Кто про что, а эти про баню.
Еще вспомнили, как рыдали учителя в школе, когда умер Сталин, как Берия потерял доверие, хрущевскую кукурузу, которую вдруг начали сажать в совхозе в таком количестве, что не хватало картошки. Порой и не верится, что все это было. Давно, казалось бы, миновали шестидесятые, «лихие девяностые», промчались нулевые, на дворе уж третий десяток XXI века, а ты все о том же.
***
А если глянуть, с каким усердием народ кинулся писать о времени и о себе, былое и думы, каким я был и что со мною сталось, делается как-то не по себе. Сбылось пророчество первой леди революционного культпросвета – литература и искусство стали уделом широких масс. О таком размахе народного творчества Надежда Константиновна, наверно, и не мечтала. Но желание оставить на скрижалях уходящей натуры свой росчерк перед тем, как пришельцам новым место дать, одолевает не каждого.
В этом смысле мы с Юриком антиподы. Он, человек практичный, всю жизнь занимался коммерцией, торговал со странами «третьего мира», гнал в Африку и Латинскую Америку наше добро – оборудование, технику, оружие… На склоне лет угомонился и осел в собственном доме, который построил на Кудиновской слободке.
– К тому же, – говорил деревенский старожил, – я не тщеславный. И что за удовольствие – издать за свои деньги опус, который никто и читать-то не будет. Разве что близкая родня.
Юрик сразу прикинул, почем это удовольствие и выложил мне смету расходов. Оказалось, с тиражом до 1000 экз. в каком-нибудь захолустном издательстве надо заплатить минимум 5000 долларов. А потом тебе будет капать по 100 руб. с каждой книжки, если, конечно, найдутся охотники ее купить.
– Вот ты у нас писучий, тебе и ложки в руки, – издевалась надо мной литературная бездарь. – Не зря мы читали тебя в газетах. Тебе там сейчас в этой богадельне, я вижу, делать нечего. Как говорится, царствуй, лежа на боку. Давай, отрази эпоху.
Я уж пожалел, что заикнулся. Сам не люблю графоманов, которые только и знают, что поют о себе любимом и ругают конкурентов. К тому же обленился изрядно, браться за что-то эпическое уже нет ни сил, ни желания. Спасибо, дорогой, не стану я будить прошлое, сочинять красивую биографию, врать без зазрения совести и мучить наивного читателя плохой беллетристикой. И без меня книжный рынок завален дурным ширпотребом. А что касается больничной темы, то, на мой взгляд, нет ничего более изъезженного. Нет, друг любезный, уволь.
И впрямь, кого только она не завлекала – классиков и дилетантов, прозаиков и поэтов. Как в литературе, начиная с Мигеля де Сервантеса с его Дон Кихотом Ламанчским, Артура Хейли с его «Госпиталем» и до Антона Павловича Чехова с его злосчастной палатой. Я уж не говорю о нынешних – Дарье Донцовой с ее детективами, Людмиле Улицкой с ее «Казусом» и Олеге Басилашвили с его хвалебной песней в адрес Ельцина, Чубайса и Гайдара. Кстати, еще один феномен – великолепный актер, любимец публики, обаятельнейший из обаятельных, интеллигентнейший из интеллигентов, а поди ж ты – любил и продолжает беззаветно любить Бориса Николаевича за то, что дал народу долгожданную свободу и демократию. До сих не сложил оружия и все еще воюет за демократические убеждения, правда, неизвестно с кем. Ну прямо, как японец Онода в джунглях Индонезии.
Тож и в кинематографе. Начиная с «Пролетая над гнездом кукушки» с Джеком Николсоном, с «Больницы Никербокер» с Клайвом Оуэном и кончая нашим «Ультиматумом» с целой плеядой любимых актеров – Щербаков, Кокшенов, Панкратов-Черный, Куравлев… Не говоря уже о таких лентах, как, например, сериал «Доктор Хаус» с Хью Лори или триллер Мартина Скорсезе «Остров проклятых» с Леонардо ДиКаприо. Мало ли чего не привидится в бреду горячечном или состоянии комы. Тот случай, когда говорят: все промелькнули перед нами, все побывали тут. Не надо, не пробуждай воспоминаний минувших дней…
