– Пато, сынок… – она всхлипнула несколько раз и уткнулась ему в грудь.

Постояв так с минуту, крепко прижимаясь к сыну и ощупывая его одной рукой, уверяясь в сохранности драгоценного чада, она отступила на несколько шагов. Окинув его взглядом и придя к заключению, что все в порядке, окончательно успокоилась.

– Ты бы присел с дороги-то, сынок.

Пато шагнул к столу и уселся на привычное место. Давно уже его братья не живут в этом доме, разъехавшись по миру, а привычка у него занимать это место в углу стола так и осталась.

Пато – это значит последыш. Последний ребенок в семье. И пока он не заслужит полного, так и будет оставаться с этим, детским именем. Но как его получишь-то? Если бы он учился, допустим, гончарному делу, то уже года полтора как ходил бы с полным, мужским именем, а не с подростковым. В шестнадцать лет он стал учеником Тао Гана.

Даже теперь, после двух долгих лет, Пато в мельчайших деталях помнил тот день, когда отворилась дверь, и в дом их вошел мастер Тао. О такой чести можно было только мечтать: сын вождя и единственный оплот в защите селения от «зверя», Тао Ган был почитаем настолько высоко, насколько можно было себе только представить, и уступал лишь духам ушедших в мир странствий предков. Зайдя в дом к кузнецу по своей воле, без хитроумных всяческих зазываний (чем не брезговали многие из их деревни), он оказал их семье невиданную честь. А следующими словами поверг в дикий восторг самого Пато и в тихий ужас его мать. Отец же его оставался спокоен, как, впрочем, всегда. Ничто не могло удивить или испугать его. Крепкий и жилистый, словно вырубил его некий художник из твердого и благородного мрамора, он испускал такую уверенность в себе и окружающем его мире, что невольно заражал ею всех, кто был рядом. Большие и твердые от мозолей ладони его способны были гнуть железные подковы с легкостью, которая могла испугать даже заядлых драчунов и зачинщиков ссор. Спина, привыкшая к огромным нагрузкам, чуть искривилась и подкидывала этим несколько лишних лет его фигуре. В остальном же это был обычный человек: отец, муж и господин.

– В добрый ли час я пришел, хозяин? – Тао чуть склонил голову и застыл в ожидании приглашения войти или же изгнания из этого дома.

– Любой час станет добрым под этой крышей, как только шагнет под нее такой славный человек, как ты, Тао! – поднявшись со своего места во главе стола, откликнулся отец Пато. – Оказав нам честь своим визитом, окажи и еще одну – раздели обед с нами, как того велит обычай и завет предков.

– А и разделю, – махнул рукой Тао, и добавил: – Знатные пироги печет твоя хозяйка. Сам вождь ищет и придумывает повод для того, чтобы заглянуть в этом дом, потому как знает он, да и все на нашей земле, что лучших пирогов и лепешек нигде не сыскать. И накормят в доме этом, и словом ласковым согреют. Спасибо тебе, Тало Кас.

Такой длинной речи от мастера Гана Пато за последующие два года больше не слышал. Обычно Тао говорил короткими фразами, как плетью щелкал. И паузы между этими фразами могли растягиваться на часы, а иногда и на целый день.

Тало вышел из-за стола, уступая гостю свое место главы. И этот жест искреннего радушия зажег в глазах Тао Гана неподдельную благодарность за оказанную честь. В ответ на это «охотник» снял с себя пояс и вручил его старому Касу, вверяя ему тем самым свою честь и жизнь. Вздумай вдруг Тало погубить Гана, достаточно было просто выбросить за дверь его боевой пояс. Такого позора не может пережить никто. Оставалось только наложить на себя руки, сохраняя хоть каплю достоинства.

Когда с официальной частью визита было покончено, и последний пирог запит свежим пивом, Тало Кас поинтересовался у гостя:

– Что привело тебя в мой дом, храбрый Тао?

Мастер Ган посмотрел ему в глаза и ответил:

– Твой сын.

Тало чуть с лавки не упал, но, совладав с собой и метнув строгий взгляд на сыновей (неужто натворили что?), хлопнул в ладоши.

– Мой сын… Который? У меня их три.

Тао посмотрел на сидящих в рядок братьев. Те походили друг на дружку, как игрушки на лотке торговца. «Найди три отличия, – говорил тот, – и забирай бесплатно». Трое сидели и, казалось, не дышали. Широкие в плечах, с густыми бровями, нависшими над цепкими глазами, мощными руками, способными разорвать пасть медведю, они отличались только ростом.

– Пато.

– Пато? – удивился отец. – И что он натворил? Он-то последыш у нас, – тут же добавил он, как будто возраст его мог оправдать в случае какой-либо вины. – Уж коли в чем провинился, то не суди строго, дозволь отцу наказать.

Пато готов был поклясться в том, что ничего дурного не делал и даже не помышлял. Отец и братья уставились на него с таким видом, что, казалось, видят его впервые в жизни. Мальчику стало не по себе от этих взглядов и он, опустив голову, принялся изучать свои сапоги. С удивлением обнаружив на них дыру, он поспешил спрятать ногу под лавку, на которой сидел, и оглянулся на мать – не заметила ли она? Та выглядела озабоченной и от непонимания всего происходящего не знала, чем себя занять. Не выдержав напряжения, она встала и, поднеся гостю кружку с пивом, вернулась на свое место.

– Он ничего не натворил, – покачал головой Тао. – Мне нужен ученик. Вы не согласитесь отдать Пато мне?

«Что? – удивился юноша. – Я буду учеником Тао Гана? Лучшего в мире «охотника на зверя?»» – и он дернул себя за нос, не веря своему счастью. Еще пришлось ущипнуть себя за ногу, проверяя, не сон ли это.

Теперь уже отец и братья смотрели на Пато иначе: с каким-то восхищенным неверием на лицах.

– Если Пато согласен, то он твой, Тао, – только и смог произнести Тало Кас.

Затем, после ухода мастера, в доме не прекращались разговоры до самого утра. Все гадали о том, что подвигло Гана взять в ученики сына кузнеца, а не воина, и почему тот не сказал ничего об оплате за обучение. И не просто не сказал, а еще и запретил (в вежливой форме) упоминать при разговоре с ним о деньгах.

Так и стал Пато учеником гана, и уже два года как «учится», да только все без толку.

Два долгих года каждое утро начиналось с жестокого «избиения» на тренировках, если это можно так назвать. После пробуждения мастер Ган, как некий таинственный ритуал, повторял всегда одно и то же. Пато вынужден был повторять все в точности: размашистыми движениями рук разгонять кровь по конечностям, высоко подпрыгивать, резко наклонятся до приятного покалывания в позвоночнике и утыкаться при этом лбом в колени. После такой зарядки следовал стремительный бег, и чем больше было на пути препятствий, тем более был доволен неутомимый Тао Ган. Не успевал Пато отдышаться после изнурительного кросса, как ему торжественно вручали в руки шест длинною в пять локтей и призывали к нападению… Это было больно. Прогресс Пато за все время измерялся тем, что в самом начале своего пути к достижению звания охотника он мог выдержать не более нескольких мгновений такого поединка. Теперь же Пато способен был продержаться гораздо дольше, а именно в последний раз он успел насчитать целых двенадцать ударов сердца прежде того, как свет в его глазах погас…

Открылась входная дверь, и в дом вошел отец, на секунду задержавшись перед входом для того, чтобы сказать Круту все, что он о нем думает.

– Ну, погоди! – погрозив пальцем невидимому для Пато псу. – Что за шутку придумал? Где это видано, что бы собака летом в дом просилась? Совесть где твоя?

И тут же заулыбался. Пато знал, почему: пес, как всегда, когда его ругают, упал там, где стоял, и закрыл морду лапами. Хоть и не видел всего этого, но прекрасно помнил, как это происходит. И не один раз сам вот так, отругав Крута, сменял гнев на милость после таких «извинений».

– Пато! – отвернувшись от двери и окинув взглядом жилище, воскликнул отец, заметив сына. Направившись к нему, он раскинул руки в стороны, приглашая того в свои объятья.

Постояли, крепко сжимая друг друга и тихонько раскачиваясь, задумались каждый о своем: сын о том, что отец еще очень крепок, отец о том, что сын крепчает с каждым годом все больше и больше, и, видимо, благодаря тренировкам стал сильнее настолько, что без труда справится со старшими братьями. Да и с ним.