Казначей попробовал смерить молодого гнома строгим взглядом, хотя с гномами подобная тактика усмирения никогда не работала: там и мерить-то было особо нечего.

– Правда? – наконец буркнул казначей. – Как интересно… – Он пробежал взглядом лист.

И выпучил глаза.

– Но это же… Когда я говорил… Я ж только что это сказал… Как вы узнали, о чем я буду говорить… Мои точные слова… – заикаясь, забормотал казначей.

– Точные и совсем не оправданные, – добавил Хорошагора.

– Минуточку… – тут же вскинулся казначей. Вильям оставил их спорить дальше и отправился в экскурсию по словопечатне. Вот отпечатная плита – большой плоский камень, используемый в качестве верстака. Это понятно, все граверы пользуются таким. Вот гномы снимают листы бумаги с металлических букв, и это тоже понятно. Кстати, слова казначея были действительно ничем не оправданны. Душа у металла? Это же просто смешно.

Вильям заглянул через голову гнома, который усердно собирал буквы в маленьком железном лотке – короткие пальцы так и летали над подносом со шрифтом. Все прописные буквы лежали в коробочках в верхней части подноса, строчные – в нижней. По движениям рук можно было догадаться о том, какой текст набирал гном.

– $-$-$-а-р-а-б-о-т-а-й-В-С-в-о-б-о-д-н-о-е-В-р-е-м-я… – пробормотал Вильям.

Вдруг его посетила догадка. Нет, не догадка – это была абсолютная уверенность. Вильям опустил взгляд на грязные листы бумаги, лежащие рядом с лотком.

Мелкий остроконечный почерк безошибочно идентифицировал автора как хапужного прощелыгу, напрочь лишенного деловой хватки.

На Себя-Режу-Без-Ножа никогда не садились мухи – боялись, что он сдерет с них арендную плату.

Вильям машинально достал из кармана блокнот и аккуратно записал в нем, используя придуманные им самим сокращения:

«Поразт. соб. нач. прсх. в Грд. в свз. с откр. Слвпчтни гнм. Г. Хорошагорой (пд. вывес. «Ведра»), чт. вызв. знч. инт. у мн. гржн., вкл. вед. торгвц.».

Прервавшись, он прислушался. Разговор в другом конце комнаты явно приобретал более дружелюбный характер.

– Сколько-сколько? И это за тысячу штук? – переспросил казначей.

– Чем партия больше, тем дешевле, – откликнулся Хорошагора. – Но мы работаем и с маленькими тиражами.

Лицо казначея засветилось теплотой, как у человека, который привык иметь дело с числами и который вдруг увидел, что некое огромное и очень неприятное число буквально на глазах уменьшается до незначительных размеров. В таких обстоятельствах у принципов нет ни единого шанса. А на видимой части лица Хорошагоры появилась жадная ухмылка, как у человека, который только что научился превращать свинец в еще большее количество золота.

– Конечно, такие большие контракты утверждает лично аркканцлер, – промолвил казначей, – но смею тебя уверить: он очень внимательно прислушивается ко всему, что я скажу.

– Нисколько не сомневаюсь в этом, ваша волшебность, – радостно откликнулся Хорошагора.

– Гм, кстати, – задумчиво произнес казначей, – у вас тут существует такая вещь, как ежегодный банкет?

– Да, определенно, – ответил гном.

– И когда он состоится?

– А когда надо?

«Сд. по всму, вт-вт. бдт. закл. круп. сдлк. с 1 Образ. Учр. Грд.», – написал Вильям, а потом, поскольку был честным человеком, добавил: «Инф. из Дов. Ист.».

Совсем неплохо. Только сегодня утром он разослал письма, а на руках уже важная информация для следующего послания…

…Которое заказчики ожидают получить не раньше через месяц. Однако к тому времени важная информация станет не столь уж важной – есть такое смутное, но вполне определенное ощущение. С другой стороны, если он не донесет эти новости, кто-нибудь обязательно выкажет недовольство. Как в прошлом году с тем дождем из собак, случившимся на улице Паточной Шахты. Ладно бы забыл сообщить, так ведь дождя и вовсе не было!

Можно, конечно, попросить гномов подобрать буквы покрупнее… Но одной сплетни маловато будет.

Проклятье.

Нужно подсуетиться и найти что-нибудь еще. Действуя скорее импульсивно, Вильям подскочил к уже собиравшемуся уходить казначею.

– Э-э, прошу прощения…

Казначей, пребывая в бодром и радостном расположении духа, доброжелательно поднял бровь.

– Гм? – вопросил он. – Господин де Словв, если не ошибаюсь?

– Да, он самый… Я…

– Спасибо за предложение, но Университет располагает собственными записными кадрами, – отмахнулся казначей.

– Э-э… Я просто хотел узнать, что ты думаешь о новой отпечатной машине господина Хорошагоры, – сказал Вильям.

– Зачем?

– Э-э… Ну, я просто хотел бы знать. Чтобы рассказать об этом в своем новостном письме. Понимаешь? Точка зрения ведущего специалиста анк-морпоркского чарологического учреждения и всякое такое.

– О? – Казначей задумался. – Ты имеешь в виду те писульки, которые ты рассылаешь герцогине Щеботанской, герцогу Сто Гелитскому и прочим подобным людям?

– Именно, господин, – подтвердил Вильям. Волшебники были такими снобами.

– Гм… Что ж, пожалуй, ты можешь написать, что, по моему мнению, это шаг в нужном направлении, который… будет приветствован всеми прогрессивно мыслящими людьми и который наконец втащит наш брыкающийся и вопящий город в век Летучей Мыши. – Под орлиным взором казначея Вильям прилежно зафиксировал эти слова в своем блокнотике. – Кстати, мое полное имя – доктор А. А. Круттивертти, доктор математики (седьмой), доктор чарологии, бакалавр оккультизма, магистр кулинарии… Круттивертти через «о».

– Конечно, доктор Круттивертти. Вот только, э-э, век Летучей Мыши уже подходит к концу. Может, ты хочешь, чтобы наш брыкающийся и вопящий город наконец вытащили из века Летучей Мыши?

– Несомненно.

Вильям записал и это. Для него всегда было загадкой, почему кого-то, кто тем временем брыкается и вопит, обязательно нужно тащить. Почему нельзя просто взять за руку и повести?

– Надеюсь, ты пришлешь мне экземпляр своего письма? – осведомился казначей.

– Конечно, доктор Круттивертти.

– Если еще что-нибудь понадобится, спрашивай, не стесняйся.

– Спасибо, доктор. Кстати, насколько мне известно, Незримый Университет всегда выступал против использования наборного шрифта.

– О, я думаю, настало время раскрыть свои объятия волнующим перспективам, которые сулит нам наступающий век Летучей Мыши, – пояснил казначей.

– Мы… Э-э, как я упоминал, доктор, он уже вовсю отступает.

– Стало быть, нужно поторопиться, не так ли?

– Верно подмечено.

– Что ж, мне пора лететь, – сказал казначей. – Жаль только, нельзя.

Лорд Витинари, патриций Анк-Морпорка, потыкал пером в чернильницу, проламывая покрывающую чернила тонкую корочку льда.

– Почему ты не заведешь себе нормальный камин? – спросил Гьюнон Чудакулли, первосвященник Слепого Ио и неофициальный представитель городского религиозного истэблишмента. – Я, конечно, не сторонник душных помещений, но здесь откровенно холодно!

– Слегка свежо, не без этого, – согласился лорд Витинари. – Странно, но лед светлее чернил. Чем это вызвано, как думаешь?

– Вероятно, наукой, – расплывчато изрек Гьюнон.

Подобно своему брату Наверну, волшебнику и аркканцлеру НУ, Гьюнон не любил занимать свою голову заведомо дурацкими вопросами. И боги, и магия нуждались в разумных, непоколебимых людях, а братья Чудакулли были непоколебимы, как скалы. И примерно так же разумны.

– А. Неважно… О чем мы там говорили?

– Хэвлок, ты должен положить этому конец, понимаешь? У нас ведь была договоренность.

Витинари, похоже, занимали только чернила.

– Должен, ваше преосвященство? – переспросил он спокойным тоном, не поднимая головы.

– Ты же знаешь, все мы дружно выступаем против этой чепухи с подвижными литерами!

– Напомни мне еще раз… Смотри, смотри, он постоянно всплывает на поверхность!

Гьюнон вздохнул.

– Слова слишком важны, чтобы доверить заботу о них механизмам. Мы ничего не имеем против граверов. Ничего не имеем против слов, которые надежно закреплены. Но слова, которые можно разобрать, а потом сделать из них другие слова… Это же чрезвычайно опасно! Мне казалось, ты тоже это не одобряешь?