Шуты, безумцы, сифилитики, владыки, Ну что Парижу, этой девке, весь ваш сброд И ваша плоть, и дух, и яд, и ваши крики? Вас, гниль свирепую, с себя она стряхнет!

Когда падете вы, вопя от униженья И в страхе требуя вернуть вам кошельки, Заблещет красной куртизанки грудь сражений, Над вами грозные сожмутся кулаки!"

Когда так яростно твои плясали ноги, Париж, когда ножом был весь изранен ты, Когда ты распростерт и так светлы и строги Зрачки твои, где свет мерцает доброты,

О город страждущий, о город полумертвый, По-прежнему твой взор в Грядущее глядит! И мрак Минувшего, о город распростертый, Из глубины веков тебя благословит!

Ты, плоть которого воскрешена для муки, Ты жизнь чудовищную снова пьешь! И вновь Тебя холодные ощупывают руки, И черви бледные в твою проникли кровь.

Ну что же! Тем червям позора и обиды Твое дыхание Прогресса не прервать, И не погасит Стикс глаза Кариатиды, В которых золоту астральному сверкать.

Пусть никогда еще такой зловонной раной Среди Природы не гляделись города, Пусть твой ужасен вид, но будет неустанно Поэт тебе твердить: "Прекрасен ты всегда!"

Ты вознесен грозой к поэзии высокой, Игра великих сил тебе подмогу шлет, Грохочет смерть, но ждет твое творенье срока, О город избранный, ты слышишь? Горн зовет!

Поэт возьмет с собой Отверженных рыданья, Проклятья Каторжников, ненависти шквал, Лучи его любви, сверкая, женщин ранят, И строфы загремят: "Бандиты! Час настал!"

-- Порядок вновь царит...-- И снова слышен в старых Домах терпимости хрип оргий после бурь. Охвачен бредом газ и с фонарей усталых Зловеще рвется ввысь, в туманную лазурь.

Май 1871

Руки Жанн-Мари

Они могучи, эти руки, Они темны в лучах зари, Они бледны, как после муки Предсмертной, руки Жанн-Мари.

Или в озерах сладострастья Им темный крем дарован был? В пруды безоблачного счастья Они свой погружали пыл?

Покоясь на коленях нежных, Случалось ли им небо пить, Сигары скручивать прилежно, И продавать кораллов нить,

И к пламенным ногам Мадонны Класть золотой цветок весны? Нет! Черной кровью белладонны Ладони их озарены!

Или грозя бедой диптерам, Что над нектарником жужжат, Перед рассветом бледно-серым Они процеживали яд?

Какой мечтой они в экстазе Ввысь были взметены порой? Мечтой неслыханною Азий Иль кенгаварскою мечтой?

О, эти руки потемнели Не о подножия богов, Не у бессонной колыбели И не от сорванных плодов!

Они -- не руки примадонны, Не руки женщин заводских, Чье солнце пьяно от гудрона И опаляет лица их.

Они в дугу сгибают спины, Они добры, как светоч дня, Они фатальнее машины, Сильнее дикого коня.

Стряхнув с себя остатки дрожи, Дыша, как жар в печи, их плоть Петь только Марсельезу может И никогда "Спаси, господь".

Вас, женщин злых, они б схватили За горло, раздробили б вам В кармине и белее лилий Запястья благородных дам.

Сиянье этих рук любимых Мозги туманит у ягнят, И солнца яркого рубины На пальцах этих рук горят.

Они темны от пятен черни, Как вздыбленный вчерашний вал, И не один их в час вечерний Повстанец гордый целовал.

Они бледны в тумане рыжем, Под солнцем гнева и любви, Среди восставшего Парижа, На бронзе митральез в крови.

И все же иногда, о Руки, Вы, на которых сохранен Губ наших трепет в час разлуки,-Вы слышите кандальный звон.

И нет для нас ужасней муки, Нет потрясения сильней, Когда вам, о святые Руки, Пускают кровь из-под ногтей.

Сестры милосердия

Мужчина молодой, чей взор блестит, а тело Двадцатилетнее пленяло б наготой Или которого представить можно смело В одежде мага под персидскою луной,

Порывистый, неукротимый, непорочный И гордый первою причастностью своей, Подобный морю молодому, вздохам ночи На древнем ложе из брильянтовых камней,

Мужчина молодой грязь видит и увечье, Уродство мира, содрогаясь, узнает, И в сердце раненный навеки, только встречи Теперь с сестрою милосердия он ждет.

Но женщина, тебе, о груда плоти жаркой, Не быть сестрою милосердия вовек, Хоть пальцы легки у тебя, и губы ярки, И пылок черный взор, и грудь бела, как снег.

Непробужденная, с огромными зрачками! Наш каждый поцелуй таит вопрос немой, И убаюкивать тебя должны мы сами, И это ты к нам льнешь, окутанная тьмой.

Всю ненависть свою, и слабость, и томленье, И все, что вытерпела в прошлом, вновь и вновь Ты возвращаешь нам, без гнева и сомненья, Как ежемесячно свою теряя кровь.

Мужчина устрашен, поняв, что ты -- обуза. Одно мгновение тебя он нес, и вот, Как наваждение, его теряет Муза И пламя высшей Справедливости зовет.

Все время жаждущий простора и покоя, Сполна познав неумолимость двух Сестер, Он обращает вдруг со стоном и тоскою К природе благостной измученный свой взор.

Но мрак алхимии, но святость познаванья Ему внушают отвращенье неспроста: Он тяжко ранен был, вокруг него молчанье, И одиночество не разомкнет уста.

Пусть верил он в мечту, пусть долгой шел дорогой Сквозь ночи Истины, но настает пора, Когда взывает он к таинственной и строгой, К тебе, о смерть, о милосердия сестра!

Июнь 1871

Искательницы вшей

Когда ребенка лоб горит от вихрей красных И к стае смутных грез взор обращен с мольбой, Приходят две сестры, две женщины прекрасных, Приходят в комнату, окутанную мглой.

Они перед окном садятся с ним, где воздух Пропитан запахом цветов и где слегка Ребенка волосы в ночной росе и в звездах Ласкает нежная и грозная рука.

Он слышит, как поет их робкое дыханье, Благоухающее медом и листвой, И как слюну с их губ иль целовать желанье Смывает судорожный вздох своей волной.

Он видит, как дрожат их черные ресницы И как, потрескивая в сумрачной тиши, От нежных пальцев их, в которых ток струится, Под царственным ногтем покорно гибнут вши.

Ребенок опьянен вином блаженной Лени, Дыханьем музыки, чей бред не разгадать, И, ласкам подчиняясь, согласно их веленью, Горит и меркнут в нем желанье зарыдать.

Первые причастия

I

Церквушки в деревнях, какая глупость, право! Собрав там дюжину уродливых ребят, Гротескный поп творит молитву величаво, И малыши за ним бормочут невпопад; А солнце сквозь листву пробилось, и на славу Цветные витражи над головой горят.