Он вскинул на плечо свой молот. Смерил взглядом Толпу огромную, которая с ним рядом Хмелела, и тогда по залам и дворам, Где бушевал Париж, где задыхался, -- там Вдруг трепет пробежал по черни непокорной: Кузнец своей рукой великолепно черной, Хоть потом исходил пред ним король-толстяк, Швырнул ему на лоб фригийский свой колпак.

Солнце и плоть

I

Источник нежности и жизни, Солнце властно Льет жаркую любовь на грудь земли прекрасной; И, лежа на лугу, вы чувствуете вновь, Что расцвела земля и что бурлит в ней кровь, Что дышит грудь ее, когда вы к ней прильнете; Она, как женщина, сотворена из плоти, Как бог, полна любви; и соками полна, Таит кишение зародышей она.

Все зреет, все растет!

Венера! Юность мира! Я сожаленья полн о временах Кибелы, Что больше фавнов нет, похожих на зверей, Богов, которые грызут кору ветвей И белокурых нимф целуют среди лилий. Я сожаленья полн, что минул век сатира, Под взглядом радостного Пана соки всей Вселенной -- воды рек, кровь листьев и корней; Когда дрожала под стопой его козлиной Земля зеленая и лился над долиной Из сладостной его цевницы гимн любви. Прислушивался Пан и слышал, как вдали Его призыву вся Природа отвечала, И роща на ветвях поющих птиц качала, Земля баюкала людей, и всем зверям Любовь, всесильный бог, свой открывала храм. Я сожаленья полн о днях, когда бурлили [?] Которая неслась на колеснице белой, Сверкая красотой средь блеска городов; Жизнь вечная лилась из двух ее сосцов, Струями чистыми пространство наполняя; К ее святой груди блаженно припадая, Был счастлив Человек, и так как сильным был, Он целомудрие и доброту хранил.

О горе! Он теперь твердит: "Мне все известно". А сам и слеп и глух. Исчезли повсеместно Все боги. Нет богов. Стал Человек царем, Стал богом. Но любовь уже угасла в нем. О, если бы опять к твоим сосцам посмел он Припасть, о мать богов и всех людей, Кибела! О, если б не забыл Астарту навсегда, Богиню, что могла в минувшие года Из волн возникнуть вдруг, окутанная пеной, Сверкая красотой, извечной и нетленной, И черных глаз ее победоносный взор Будил в душе любовь, а в роще -- птичий хор.

II

Я верю лишь в тебя, морская Афродита, Божественная мать! О, наша жизнь разбита С тех пор, как бог другой нас к своему кресту Смог привязать. Но я... я лишь Венеру чту. Уродлив человек, и дни его печальны, Одежду носит он, поскольку изначальной Лишился чистоты. Себя он запятнал, И рабству грязному одеть оковы дал На гордое свое, божественное тело. На тьму грядущую взирая оробело, Он хочет одного: и после смерти жить... А та, в которую всю чистоту вложить Стремились мы, чтоб в ней плоть наша стала свята, Та, что смогла наш дух, смятением объятый, Любовью озарить, чтоб из земной тюрьмы Однажды вознеслись к сиянью света мы, -Отвыкла Женщина быть куртизанкой даже! "Какой печальный фарс!" -- с усмешкой горькой скажет Мир, помнящий богинь святые имена...

III

О если бы вернуть былые времена! Да! Кончен человек! Им сыграны все роли! Но, идолов разбив при свете дня и воли, Отвергнув всех богов, он оживет опять. Сын неба, будет он секреты постигать Небес и мудрости, проникнет в их глубины, И бог, что в нем живет под слоем плотской глины, Ввысь устремится, ввысь, пожаром озарен! Когда увидишь ты, что иго сбросил он И в небеса проник, и страха в нем -- ни тени, Даруешь ты ему святое Искупленье! Великолепная, из глубины морей Возникнешь ты, сверкнув улыбкою своей; И бесконечную любовь даруя миру, Ты трепетать его заставишь, словно лиру, Когда твой поцелуй, дрожа, нарушит тишь.

Как жаждет мир любви! Ты жажду утолишь.

И гордо Человек главу поднимет снова! Луч дверней красоты, вдруг разорвав оковы, Храм плоти озарит и в трепет приведет В нем бога спящего... Очнувшись от невзгод, Счастливый Человек все знать и видеть хочет. Мысль, словно резвый конь, что был во власти ночи, Освободясь от пут, бросается вперед, Мысль, став свободною, на все ответ найдет. Зачем и почему пространство бесконечно, И звезды -- как песок, и Путь сверкает Млечный? И если ввысь лететь все время -- что тогда? И гонит ли Пастух огромные стада Миров, блуждающих средь ужасов пространства? И все эти миры хранят ли постоянство В их отклике на звук извечных голосов? А смертный человек? Что видеть он готов? И голос разума -- не просто ль плод мечтанья? Коль жизнь так коротка, откуда в мирозданье Явился человек? Не погрузится ль он В глубокий Океан, где будет окружен Зародышами, эмбрионами, ростками? И в том горниле, где всегда бушует пламя, Не воскресит ли вновь его Природа-Мать, Чтоб в травах и цветах ему произрастать?

Нет, знать нам не дано! Химеры и незнанье Отягощают нас. Глядя на мирозданье, Нам бесконечности не довелось постичь. Над нами вознесло Сомнение свой бич, Оно нас бьет крылом, кружа зловещей птицей, И вечно горизонт бежит и хочет скрыться.

Открыты небеса! И тайны все мертвы Пред тем, кто не клонил покорной головы! Стоит он, окружен сверканием Природы, И песнь поет... Леса поют, струятся воды, Чей радостный напев приветствует восход... То Искупление! Любовь, любовь грядет!

IV

О, плоти торжество! О, праздник идеальный! О, шествие любви дорогой триумфальной! Склонив к своим ногам героев и богов, Они, несущие из белых роз покров, Малютки Эросы и Каллипига с ними, Коснутся женщин вдруг коленями своими... О Ариадна, чьи рыдания слышны На тихом берегу, когда из-за волны Мелькает вдалеке Тезея парус белый! О девушка-дитя, не плачь! Взгляни, как смело Вакх с колесницею своею золотой, Влекомой тиграми, что похотью слепой Объяты, рыжими пантерами влекомой, Несется вдоль реки, дорогой незнакомой... Европу голую Зевс, превратясь в быка, Качает, как дитя, и белая рука За шею трепетную бога обнимает; Он, среди волн плывя, на деву обращает Свой помутневший взор; к теплу его чела Льнет девичье лицо; ей очи застит мгла, Когда сливаются их губы в поцелуе; И пеной золотой вокруг сверкают струи... Средь пышных лотосов скользя по лону вод, Влюбленный Лебедь вдаль задумчиво плывет И белизной крыла объемлет Леду страстно... Киприда шествует, немыслимо прекрасна; И, стан свой изогнув, она в который раз Не прячет грудь свою от посторонних глаз, Ни золотистый пух под чревом белоснежным... Геракл на мощный торс движением небрежным Накинул шкуру льва и грозный вид обрел, А над его челом сверкает ореол...