Клеменс тоже покосился в сторону Голика. Не следует ли прервать его рассуждения? Вроде бы пока ничего особенного он не говорит, но врач уже имел опыт общения с этим типом.
Голик отодвинул занавеску.
- У меня было много хороших девушек... Там, тогда, еще до Ярости...
Теперь Рипли были видны кисти его рук. Они нервно сжимались и разжимались какими-то странными движениями: не то оглаживая что-то, не то терзая.
- Они любили меня... Во всяком случае, какое-то время.
Наступило молчание. Было слышно, как звенит стекло о металл: Клеменс готовил шприц к уколу.
- Ты тоже умрешь!.. - провозгласил Голик совершенно неожиданно. И Рипли увидела, как при этих словах его пальцы одновременно сжались хищным движением, словно перехватывая чью-то шею.
- Ну, достаточно, - сказал Клеменс негромко, но тоном, не сулящим ничего хорошего.
Он задернул перед носом Голика занавеску, не подозревая, что тем самым опять спасает ему жизнь.
Рипли облокотилась на стену, с трудом сдерживая вновь подступающий кашель. Когда врач подошел к ней, она уже справилась с собой.
- Ну, как дела?
- Что? - будто не поняв вопроса, спросила Рипли и улыбнулась. Улыбка вышла слегка принужденной.
- С тобой все в порядке?
- Да.
Клеменс обломил одну из ампул, которые он держал в руке, поднес к ней шприц.
- По-моему, ты мне лжешь, - сказал он тихо, чтобы не услышал Голик. Причем делаешь это абсолютно напрасно.
- А по-моему, лжешь ты. И тоже напрасно. - Рипли говорила еще тише. Клеменсу самому пришлось напрячь слух. - Как-то ты сказал мне, что я несколько раз подряд уклонилась от ответа. А о себе что скажешь? Ты ведь тоже уклонился, когда я спросила тебя, каким образом тебе досталось такое завидное назначение. И повторно уклонился, когда был тебе задан вопрос о татуировке - вот об этой. - Она коснулась пальцем его затылка. - Может быть, хоть сейчас ты мне расскажешь правду?
Клеменс надолго задумался, позабыв об уколе. Наконец он принял решение:
- В общем-то ты права. Я должен был рассказать об этом раньше... И рассказал бы, клянусь, если бы не боялся тебя потерять!
Он тяжело дышал, крупные капли пота выступали у него на лбу, словно у человека, собственноручно подписывающего себе приговор.
- Это долгая, тяжелая история...
Клеменс снова запнулся. Но когда он, наконец, заговорил, его голосу мог бы позавидовать ушедший в небытие Бишоп: из него напрочь исчезли все эмоции.
- Я был самым способным студентом на медицинском факультете нашего университета. Ты не поверишь, но профессора буквально дрались за право называться моим Учителем. Довольно рано я пристрастился к наркотикам - это случается с врачами гораздо чаще, чем готов официально признаться любой из них. Тут все перемешивается: сверхнагрузки, вид человеческих страданий, доступность наркотических средств - морфий, алкоголь в чистом виде... А самое худшее - кастовая уверенность медиков в том, что любой врачебный препарат сохраняет покорность тебе, что ты властвуешь над ним, а не он над тобой. Самообман... Скажи, тебе действительно хочется дослушать эту длинную и бездарную мелодраму?
Рипли коротко кивнула:
- Ничего. Я выдержу.
- Ну, воля твоя. Короче, несмотря на все это, меня все равно считали молодым гением, врачом будущего и так далее, в том же духе. Причем, скажу тебе честно, считали не зря! Но как-то раз, уже на первом году моей самостоятельной практики, случилось то, чего не могло не случиться. Я как раз отбывал 36-часовое врачебное дежурство - знаешь, такое бывает у молодых медиков: им специально устраивают проверки на прочность. Короче говоря, "чтоб служба медом не казалась..." Ну и, как ты уже догадалась, все эти тридцать шесть часов я провел "под кайфом", да еще и спирт хлестал, словно лошадь - воду... А когда я проснулся, мне рассказали... Именно рассказали, сам я не помню ничего, хотя участвовал во всех этих событиях и, возможно, даже и не совершил ошибок... - Он перевел дыхание: В общем, на ближайшем заводе произошел взрыв, и к нам в больницу привезли свыше сотни пострадавших. Тридцать человек из них погибли. По официальной версии из-за того, что я назначил им неправильную дозу болеутоляющего. Возможно, конечно, что они умерли от последствий взрыва... Впрочем, одно другому не мешает. Я оказался в положении стрелочника, который во всем виноват. Я и был виноват, наверное...
На губах Клеменса мелькнула легкая усмешка.
- Вот так я и получил семь лет. И считаю, что еще легко отделался.
Усмешка сменилась гримасой, похожей на оскал.
- Во всяком случае, от морфия меня отучили, - резко закончил он.
- Ты сидел здесь?
Врач ответил, не повернувшись к Рипли. Казалось, он, впав в транс, разговаривает сам с собой, и этот вопрос он, наверное, воспринял как прозвучавший изнутри.
- Да... Поэтому я хорошо знаю этих ребят. Когда они решили остаться остался и я. По крайней мере, среди изгоев я сам себя изгоем не чувствую. А приличного назначения мне бы все равно не получить...
И - все. Бесстрастность исчезла из голоса. Клеменс встряхнул головой, словно сбрасывая оцепенение.
- Ну что? - он посмотрел на Рипли затравленным взглядом. - Теперь, когда ты узнала все это, позволишь ли ты мне сделать вот эту инъекцию?
Вместо ответа Рипли, закатав рукав куртки, протянула ему руку для укола. Торопясь, врач поднес к коже старинный игольчатый шприц. Пальцы его слегка дрожали.
- А теперь я тоже расскажу тебе мою собственную тайну, Клеменс. Слушай...
Она вдруг остановилась, почуяв неладное. Трудно сказать, зрение, слух или острый запах чужой плоти предупреждали ее об опасности.
Запах чужой плоти...
Чужой...
В это время Голик уже мелко трясся отчаянной дрожью в своем блоке. Он раньше всех заметил, как из квадрата вентиляционного хода под потолком бесшумно опустилась на жгутах щупалец громадная туша, бесформенная и вместе с тем сохраняющая какое-то жуткое изящество. Дикий страх чуть не швырнул его с воплем к выходу, но инстинкт самосохранения сработал безошибочно, пригвоздив к месту и сковав ужасом готовую заорать глотку. Лишь высокий, беспомощный писк срывался с его закушенных губ, но он, должно быть, оказался неслышим для чудовища, воспринимавшего звуки в ином регистре.
