Пораскинув мозгами, я согласился. Пошёл в политотдел академии, наобещал там комиссарам с три короба, и вскоре таганковцы Наталья Сайко, Иван Дыховичный, Дмитрий Межевич и Леонид Филатов выступили в клубе академии с тематической программой: «Советская и русская поэзия и её влияние на творчество актёра». Конечно, мне хотелось другой программы: «Артисты театра на сцене и в жизни», где выступал Высоцкий. Но дарёному коню ведь в зубы не смотрят. И я не стал заглядывать. За это мероприятие Кислицкий выдал мне десять контрамарок на спектакль «Товарищ, верь!» и пять на «Доброго человека из Сезуана». Ими я и отчитался на заседании бюро в ВТО. И все поняли, что, несмотря на жуткие, драконовские условия, царящие в «любимовской вотчине», старлей Захарчук все же продолжает тихой сапой рыть подходы к горделивой крепости Таганки. И вот тут не было бы счастья, да несчастье мне существенно помогло.

Амбициозному Любимову и не менее деятельному Дупаку со временем стало тесно в старом театральном здании, где зрительный зал имел всего лишь 700 мест. Решено было строить новое. С немалыми потугами руководство театра пробило решение городских властей и документацию на снос почти целого квартала ветхих строений для возведения театрального комплекса. Попутно в Финляндии были заказаны стулья для зрительного зала. Финны, известно, народ аккуратный. В указанный срок они отгрузили в СССР по адресу театра на Таганке несколько сот стульев, сбитых в секции. Но наше строительство очага культуры просто по определению должно было превратиться в долгострой и оно им благополучно стало. Стулья сгрузили в подвал жилого дома. Принадлежал тот подвал какой-то московской фабрике, по-моему, чулочной. Прошло пять лет. Директора фабрики то ли уволили, то ли даже посадили. Новый руководитель начал обходить свои владения. Увидел стулья и обрадовался. Приказал срочно заменить ими старые в фабричном клубе. Дальше случился курьезный диалог, который впоследствии таганковцами живо обсуждался как легенда:

– Извините, товарищ директор, – говорит секретарь парткома предприятия, – но это стулья не наши, а Театра на Таганке.

– А что, разве есть такой театр? По-моему, на Таганке только тюрьма.

– Ну, как же, там еще Высоцкий играет!

– Какой такой Высоцкий?

Короче, подал директор – профан в театральных делах – жалобу в арбитражный суд, и тот постановил: в течение 24 часов стулья из подвала убрать. В противном случае они переходят во владение фабрики. Весь коллектив театра, начиная с Любимова и кончая вахтершей, на служебном входе жутко пригорюнился. Кроме всего прочего, деревяшки те в плюшевой обшивке были оплачены валютой! А это уже попахивало скандалом международным и даже политическим. И тут появляюсь я, весь в зелёной форме, и говорю, как тот мультяшный Карлсон: «Спокойствие, граждане, только спокойствие!»

Если же кроме шуток, то свой элегантный экспромт я довольно тщательно подготовил. Был у меня на ту пору знакомый командир строительной части полковник Виктор Николаевич Новиков. У него я выпросил на день роту солдат. А в дирекции театра заявил: если вы мне обеспечите два большегрузных автомобиля, то за световую субботу я все стулья доставлю в только что выстроенную, ещё без окон и дверей коробку театра. Что и сделал. И сразу же стал в театре уважаемым старшим лейтенантом, с которым все почтительно здоровались, как с полковником. Дупак на очередном совещании охарактеризовал мои действия, как «неоценимую помощь театру». Говорят, даже Любимов одобрительно обо мне отозвался, но контактов у нас по-прежнему не наблюдалось. Заходил я после случившегося «подвига» в театр уже только через служебный вход. И вообще стал в коллективе своим человеком. И не раз слышал за своей спиной: «Это самый Захарчук, что стулья спас». Тогда же я впервые пообщался и с Высоцким. Но подробностей нашего первого разговора не помню…

Под занавес восьмидесятых слава Высоцкого достигла своего пика. Им восторгались жители огромного Советского Союза и почти всех социалистических стран. Отбросив ложную скромность, могу смело утверждать, что и я в те времена уже отдавал себе отчёт в том, сколь велика эта фигура в мире театральном и, особенно, в мире поэтическом. Разумеется, я жаждал с ним общения. Рано или поздно цели своей добился бы всенепременно. И вот почему. С ним давно уже дружил мой начальник редакторского отделения полковник Анатолий Григорьевич Утыльев. Личность эта по-своему легендарная. Службу свою офицерскую он начинал в первом отряде космонавтов в должности начальника ПДС (парашютно-десантная служба). Все космонавты первого набора: Иван Аникеев, Валерий Быковский, Борис Волынов, Юрий Гагарин, Виктор Горбатко, Владимир Комаров, Алексей Леонов, Григорий Нелюбов, Андриян Николаев, Павел Попович, Герман Титов, Георгий Шонин, Евгений Хрунов были поэтому его лучшими друзьями. Уйдя на повышение и став помощником начальника политуправления ВВС по комсомольской работе, Утыльев продолжал курировать отряд космонавтов.

Рассказчик Утыльев был знатный и одновременно задушевный. Никакого артистизма, тем более – нарциссизма, никаких пережимов. Говорил юморно, тихо, почти застенчиво, а всегда – заслушаешься. Ещё бы: «Космос всегда находился под семью печатями секретности. Те, кто слетал, сразу становились героями, и весь мир о них узнавал. Но о тех, кому ещё предстояли полёты, даже родные слыхом ничего не слышали. Попасть в отряд космонавтов было сложнее, чем на ракетно-ядерную базу. И вот мы с Женей Тяжельниковым (первый секретарь ЦК ВЛКСМ) решили ломануть эту замшелую систему. На одном из закрытых мероприятий подошли вдвоём к Брежневу и наперебой пожаловались, что у наших космонавтом среди развлечений: кино, бильярд и домино. Леонид Ильич подозвал министра обороны Гречко: «Андрей Антонович, ребята тут сетуют и, по-моему, справедливо. Ты разберись и мне потом доложишь». Мы давай ковать железо, пока оно горячее. Говорим: надо для космонавтов регулярно устраивать концерты с участием лучших артистов страны. А для этого желательно и платить им соответственно. Короче, с тех пор в Звёздном городке кто только ни побывал. Многие шли, конечно, из-за хорошего гонорара – мы вдвое, иногда и втрое больше платили, чем на гражданке. Но большинство – по соображениям престижности. Ты спроси тех же Высоцкого, Ротару, Пугачёву, Гнатюка, да даже Кобзона и они тебе скажут: выступление перед космонавтами приравнивалось тогда к знаку качества и открывало потом практически неограниченные возможности перед деятелями культуры. Мы, в самом деле, приглашали только и исключительно лучших из лучших.

… А Высоцкого и Гагарина я как познакомил. Новый 1965 год мы встречали в квартире инженера Валерия Сергейчика в Звёздном городке. Он временно «холостяковал» – домочадцы уехали на родину. Компания собралась шумная и многолюдная: Николаев, Хрунов, Горбатко, Быковский – да всех разве упомнишь. У Вали мы и заночевали – кто где. Проснулся я по привычке раненько, все ещё дрыхли. Звонок в дверь. Открываю – Юрий Гагарин: «Толя, мне вчера подарили необычную кассету: какой-то парень поёт просто потрясающе. У вас же есть магнитофон. Давай послушаем». И Юра врубил магнитофон на всю катушку – ребята как очумелые вскочили. Ну а я по первым аккордам узнал, кто поёт. У меня солдатом служил Толя Васильев, которого мы призвали из «Таганки». Он меня со своим поющим коллегой и свёл. «Так это ж Высоцкий, – говорю. Юра зажёгся. – Обязательно познакомь меня с ним!» На следующий день была суббота, и они оба прибыли ко мне на квартиру. Гагарин ещё кого-то привёз с собой на «Волге» – тоже не помню. Зато железно знаю, что они понравились друг другу. Само собой, сели за стол. Пошли тосты. Володя, правда, даже не нюхал спиртного, находился «в завязке». Но как он пел! «Пока вы здесь в ванночке с кафелем…», «Тот, кто раньше с нею был», «Серебряные струны», «Не уводите меня из весны», «Бал-маскарад», «Зека Васильев и Петров зека», «Про Серёжку Фомина». И ещё другие песни, которые я, естественно, запамятовал. Мишаня, ведь почти сорок лет минуло с тех пор! Я много раз слушал его в разных аудитория, но такого исполнения, как тогда и не припомню. Виделись ли Гагарин с Высоцким после той встречи? Это вряд ли. Кто-то из них мне бы обязательно сообщил. А вот в Звёздном городке Володя побывал. Он давно мечтал посмотреть центрифугу, барокамеру другие аппараты, на которых тренировались космонавты – не раз мне о том говорил. Но в те времена центрифуга считалась суперсекретным объектом. В пристально охраняемом Звёздном её ещё и специально охраняли. И я об этом Высоцкого предупреждал. Но однажды он меня, что называется, припёр к стенке: «Веди, а то обижусь!» Ну как тут откажешь? Потолковал я с начальником отдела генералом Газенко. У него, между прочим, Юра Сенкевич тогда ещё капитаном работал. Олег Георгиевич с трудом согласился. Кроме Высоцкого я ещё прихватил Борю Хмельницкого и Толю Васильева. Пришлось нам срывать пломбы, снимать часового. Непростая операция, с учётом того, что её ещё надо было сохранить втайне от высокого начальства. Сначала показали гостям трёхплоскостной стенд для тренировки вестибулярного аппарата. Потом пошли на центрифугу – самую мощную по тем временам в мире. Махина на самом деле! Открыли Володе кабину. Он полежал в кресле, в котором ещё Гагарин тренировался, кнопки всякие понажимал. Вылез. Мы запустили аппарат. Предложил Володе покрутиться. «Нет, братцы, малость мандражирую», – признался. Может быть и потому, что мы ему честно рассказали: никто из космонавтов центрифугу не жаловал. А Гагарин, так и просто терпеть её не мог. Однако я очень доволен, что для Высоцкого тот визит на центрифугу не прошёл даром. Помнишь: «Я затаился и затих, и замер./ Мне показалось, я вернулся вдруг/ В бездушье безвоздушных барокамер/ И в замкнутые петли центрифуг».