Себе, любимому, посвящает эти строки автор Четыре. Тяжелые, как удар. «Кесарево кесарю – богу богово». А такому, как я, ткнуться куда? Где для меня уготовано логово? Если б был я маленький, как Великий океан, – на цыпочки б волн встал, приливом ласкался к луне бы. Где любимую найти мне, такую, как и я? Такая не уместилась бы в крохотное небо! О, если б я нищ был! Как миллиардер! Что деньги душе? Ненасытный вор в ней. Моих желаний разнузданной орде не хватит золота всех Калифорний. Если б быть мне косноязычным, или Петрарка! Душу к одной зажечь! Стихами велеть истлеть ей! И слова и любовь моя – триумфальная арка: пышно, бесследно пройдут сквозь нее любовницы всех столетий. О, если б был я тихий, как гром, – ныл бы, дрожью объял бы земли одряхлевший скит. Я если всей его мощью выреву голос огромный – кометы заломят горящие руки, бросятся вниз с тоски. Я бы глаз лучами грыз ночи – о, если б был я тусклый, как солнце! Очень мне надо сияньем моим поить земли отощавшее лонце! Пройду, любовищу мою волоча. В какой ночи́, бредово́й, недужной, какими Голиафами я зача́т – такой большой и такой ненужный? 1916 Последняя петербургская сказка Стоит император Петр Великий, думает: «Запирую на просторе я!» – а рядом под пьяные клики строится гостиница «Астория». Сияет гостиница, за обедом обед она дает. Завистью с гранита снят, слез император. слазят тихо, чтоб не спугнуть Сенат. {26}Прохожие стремились войти и выйти. Швейцар в поклоне не уменьшил рост. Кто-то рассеянный бросил: «Извините», наступив нечаянно на змеин хвост. Император, лошадь и змей неловко по карточке Шума язык не смолк, немея. Из пивших и евших не обернулся ни один. И только когда над пачкой соломинок в коне заговорила привычка древняя, толпа сорва́лась, криком сломана: – Жует! – Не знает, зачем они. Деревня! Стыдом овихрены шаги коня. Выбелена грива от уличного газа. Обратно по Набережной гонит гиканье последнюю из петербургских сказок. И вновь император стоит без скипетра. Змей. Унынье у лошади на морде. И никто не поймет тоски Петра – узника, закованного в собственном городе. [1916] Революция Поэтохроника 26 февраля. Пьяные, смешанные с полицией, солдаты стреляли в народ. Разли́лся по блескам дул и лезвий рассвет. Рдел багрян и до́лог. В промозглой казарме, суровый, трезвый, молился Волынский полк {28}. Жестоким солдатским богом божились роты, бились об пол головой многолобой. Кровь разжигалась, висками жилясь. Руки в железо сжимались злобой. Первому же, приказавшему – «Стрелять за голод!» – заткнули пулей орущий рот.  Чье-то – «Смирно!» Не кончил. Заколот. Вырвалась городу буря рот. На своем постоянном месте в Военной автомобильной школе {29}стоим, зажатые казарм оградою. Рассвет растет, сомненьем колет, предчувствием страша и радуя. Окну! Вижу – оттуда, где режется небо дворцов иззубленной линией, взлетел, простерся орел самодержца, черней, чем раньше, злей, орлинее. Сразу – люди, лошади, фонари, дома и моя казарма толпами по́ сто ринулись на улицу. Шагами ломаемая, звенит мостовая. Уши крушит невероятная поступь. И вот неведомо, из пенья толпы ль, из рвущейся меди ли труб гвардейцев нерукотворный, сияньем пробивая пыль, образ возрос. Горит. Рдеется. Шире и шире крыл окружие. Хлеба нужней, воды изжажданней, вот она: «Граждане, за ружья! К оружию, граждане!» На крыльях флагов стоглавой лавою из горла города ввысь взлетела. Штыков зубами вгрызлась в двуглавое орла императорского черное тело. Граждане! Сегодня рушится тысячелетнее «Прежде». Сегодня пересматривается миров основа. Сегодня до последней пуговицы в одежде жизнь переделаем снова. Граждане! Это первый день рабочего потопа. Идем запутавшемуся миру на выручу! Пусть толпы в небо вбивают топот! Пусть флоты ярость сиренами вырычут! Горе двуглавому! Пенится пенье. Пьянит толпу. Площади плещут. На крохотном форде мчим, обгоняя погони пуль. Взрывом гудков продираемся в городе. В тумане. Улиц река дымит. Как в бурю дюжина груженых барж, над баррикадами плывет, громыхая, марсельский марш. Первого дня огневое ядро, жужжа, скатилось за купол Думы. Нового утра новую дрожь встречаем у новых сомнений в бреду мы. Что будет? Их ли из оков выломим, или на нарах вернутьсяДант / или Петрарка. – Данте Алигьери (1265–1331) – крупнейший поэт позднего Средневековья, создатель итальянского литературного языка. Петрарка Франческо (1304–1374) – наиболее значительный поэт Раннего итальянского Возрождения, родоначальник гуманистической культуры. вернутьсяТрое медных – бронзовая группа, составляющая памятник Петру Первому (Медный всадник): фигура Петра, вздыбленный конь и попираемая им змея (аллегория побежденного зла, враждебного начала). вернутьсяСенат – здание Сената и Синода (архитектор К. И. Росси). По-среди Сенатской площади установлен памятник Петру Первому. У Маяковского «не спугнуть Сенат» метонимически означает «не спугнуть сенаторов». вернутьсяГренадин – прохладительный напиток, обычно пьется через соломинку. вернутьсяВолынский полк – первый полк Петроградского гарнизона, в феврале 1917 года перешедший на сторону революции. вернутьсяВ Военной автомобильной школе во время мировой войны проходил службу Маяковский. |
