Ужинали действительно трижды. Ели изумительный, немного похожий на Тонин «Немилосердный» острый томатный суп в маленьком полутемном, опутанном какой-то светящейся паутиной погребке, потом – свежую, наскоро запеченную на углях морскую рыбу в освещенном яркими фонарями душистом саду, потом долго плутали по переулкам, подгоняемые внезапно поднявшимся сильным, но по-летнему теплым ветром, ныряли в темные подворотни, Кара смеялась: «Нет-нет, это не мир у нас снова стал зыбким, это я просто давно в «Звездном котле» не была, забыла, куда сворачивать!» – но в конце концов привела к трехэтажному дому, на крышу которого пришлось подниматься по винтовой лестнице. Усилия того стоили, на крыше обнаружилась закусочная, где подавали горячие пироги, порция – девять небольших кусков, чтобы перепробовать все имеющиеся в наличии начинки. После каждого кусочка Эва неуверенно бормотала: «Ну все, я пас», – и приступала к следующему. Случаются в жизни моменты, когда слово держать совершенно не обязательно. И даже крайне нежелательно бывает его держать.
– Самое время пропустить по стаканчику в «Злом Злодее», – решила Кара, когда они спустились вниз и вышли на улицу. – Смешное место и работает допоздна. И находится возле Темной Башни, я имею в виду, возле нашего Маяка, а это, как ни крути, достопримечательность номер один… Ой, смотри, трамвай. Двадцать первый! Нам крупно повезло, он по ночам остается один на маршруте и появляется редко, примерно раз в полтора часа. И остановка через дорогу. Раз так, поехали к морю! Ну его к черту, «Злого Злодея», в другой раз сходим. Первое, второе и третье правило моей жизни: удачей нельзя пренебрегать.
Ехали долго. Эва буквально прилипла к окну, за которым мелькали уличные фонари и неторопливо проплывали жилые дома. По мере приближения к окраине постройки становились все ниже, а окружающие их сады – все пышней. Кара сидела рядом, тоже смотрела в окно, рассказывала:
– Это Разноцветная улица, я тут когда-то почти три года прожила. Специально переехала в тихое место, когда писала диссертацию, чтобы меньше соблазнов было вот прямо под носом, с моим темпераментом трудно подолгу дома сидеть. Но цветущий сад оказался даже худшим соблазном, чем ярмарки, танцы и кабаки, я туда выходила на минутку покурить и проветриться, и, можно сказать, теряла сознание – хлоп! – ничего вроде не делала, сидела на травке, а три часа уже почему-то прошло; в общем, в библиотеке потом дописывала, в дальнем читальном зале, я – герой. А на этой остановке у меня случилось первое любовное свидание. То есть вообще самое-самое первое, нам было примерно по девять лет, я его чмокнула в щеку и убежала, даже имени не узнав. В следующий раз мы встретились почти через тридцать лет, но это уже совсем другая история… А вон там, где белые ставни, совершенно отличная лавка, она работает только по выходным, там можно купить бумажного воздушного змея и самому его прямо на месте расписать, хозяин дает краски и предоставляет место, ну и поможет, если руки не оттуда растут.
Кара говорила, не умолкая, Эва очень внимательно слушала, ловила каждое слово, но, на самом деле, мало что понимала. Просто больше не могла вмещать новую информацию, одновременно обыденную и невозможную, только самые яркие образы пробивались в сознание: разноцветные воздушные змеи, детский поцелуй на остановке трамвая, цветущий сад.
«Надо же, – думала Эва, обмирая от счастья и предпринимая вполне явственные усилия, чтобы нечаянно не взлететь к потолку. – Надо же, я сейчас на изнанке реальности. Я – на изнанке! В нее и поверить-то до конца невозможно, а я вся, целиком тут. Еду в трамвае к морю. К Зыбкому морю я еду в трамвае по изнанке реальности! Это все равно что в книжку живьем попасть. Или даже не в книжку, в легенду. В миф».
– Подъезжаем к конечной, – наконец объявила Кара. – Ты как вообще?
– Счастлива, – коротко ответила Эва. И, помолчав, добавила: – Оказывается, никогда этого не умела. Все, что раньше принимала за счастье, знаешь, как в том анекдоте, «жалкое подобие левой руки».
– То, что тебе сейчас кажется счастьем, естественное следствие состояния материи, – серьезно сказала ей Кара. – В момент перехода с одной стороны на другую материя, из которой мы состоим, трансформируется; кстати, нечто подобное происходит, когда мы заходим к Тони в кафе. У них же там тоже иная реальность. Не такая, как здесь, а вообще ни на что не похожая. За что, собственно, и люблю… А у нас – вот так. Я хочу сказать, мы тут всегда примерно так себя чувствуем. Это считается нормой. Даже в горе, в душевном раздрае, или в моменты сильной усталости фоново присутствует бесшабашная легкость, которая кажется тебе счастьем. Ну, у тебя, конечно, сейчас ощущения гораздо острей, чем у нас, но это просто с непривычки, по контрасту с обычным для тебя состоянием. Прожила бы здесь хотя бы полгода, привыкла бы. И уже с трудом представляла бы, что когда-то было не так. Специально это говорю, чтобы ты знала: не в тебе дело. Не в том, что ты чего-то там всю жизнь не умела, и потом, дома, снова не будешь уметь. Просто свойства материи здесь такие. А у вас, на Другой Стороне, – иные. А нашим базовым психофизическим состоянием командует, в первую очередь, она.
– Значит, мы самим состоянием материи на уныние обречены? – вздохнула Эва. – Нечестно получается.
– Нечестно, – легко согласилась Кара. – Но тут ничего не поделаешь, мир устроен не справедливо, а интересно. И в этом смысле мы все неплохо устроились: интересно везде. И у нас, и у вас, на Другой Стороне. И в совершенно иных невообразимых реальностях, не имеющих к нам отношения. С этой точки зрения, справедливость, получается, все-таки есть.
Трамвай остановился не то чтобы даже на площади, скорей на лесной поляне, освещенной одиноким сиреневым фонарем, под которым стояли две деревянные лавки с резными спинками. Перед тем как выйти, Кара спросила водителя, когда трамвай снова вернется. Водитель, оказавшийся совсем юной курносой девицей с копной белокурых волос, что-то ответил; Эва не разобрала. Да и какая разница, если есть Кара. Она разберется, вовремя назад приведет.
По дорожке, усыпанной мелким гравием, добрались до края поляны, перешли улицу с вымощенной булыжниками мостовой, свернули в узкий проход между домами, почти сразу снова свернули, Эва еще ничего толком не разглядела в темноте, но услышала рокот прибоя. И, глупо улыбаясь от уха до уха, спросила:
– Так ваше море – настоящее море? Оно правда есть?
– Еще как есть, – заверила ее Кара. – Сейчас выйдем на берег. Надеюсь, в последний момент Зыбкое море не решит исчезнуть специально, чтобы нас подразнить. А то, знаешь, случается. Люди такие приходят на пляж с полотенцами, полными торбами пива и несгибаемым намерением хорошо посидеть, а море у них на глазах – бдымц, и нету, привет. Было бы довольно обидно – с учетом, что наш трамвай уже уехал обратно в город и вернется только через полтора часа.
Зыбкое море, спасибо ему за это, проявило великодушие и не стало исчезать. Продравшись сквозь заросли цветущего буйно, как летом, шиповника, они наконец вышли на пляж, и пока Эва, не веря своим глазам и ушам, сомнамбулически брела по сырому песку, размазывая по щекам счастливые слезы, Кара деловито огляделась, торжествующе воскликнула: «Отлично! Еще не закрылся! Ромас Убийца Крабов – величайший из смертных и соль земли!» – и потащила Эву к пляжному бару-палатке с тентом в виде огромного пучеглазого краба, с непередаваемым энтузиазмом повторяя: «Будем пить!» В ее исполнении это обещание звучало натурально, как «будем жить».
– Вот как чувствовал, что не надо мне закрываться, – улыбнулся седой загорелый мужчина, увидев их на пороге палатки. И, подмигнув Каре, добавил: – На самом деле, просто ужасно лень было тент убирать. Знаешь, как некоторые не могут оторваться от компьютера, потому что слишком устали, чтобы дойти до кровати. Вот и я так. На гостей, честно говоря, уже не рассчитывал. Но на то и Граничная полиция, чтобы без предупреждения вламываться в нашу мирную жизнь. Пиво у меня уже теплое, сидр – скажи спасибо, что не вареный. А игристое кончилось еще на закате. И чем вас поить?
