Весь август прошел незаметно. Вместо Василия Ш. санитаром у нас работал уже харьковчанин старшина-пилот Петр Галагура.

Проходил сентябрь, узнали об осаде и падении Киева. Немцы своими полчищами всё глубже врывались в сердце России и Украины.

От создавшегося тяжелого положения на фронте для нас вдвое тяжелее переносить плен. Мучают уколы совести, что лежишь здесь, по эту сторону фронта, хотя и раненый, но бездейственный и никому не нужный. А так… Там люди отдают последнее, проливают кровь, сражаясь за счастье своей родины. Иногда хотелось умереть. Но это слабость – просто уйти из жизни. Надо бороться, постараться преодолеть все трудности. Победа должна быть за нами. Тогда ты, имея только желание, сможешь загладить и исправить всё то, что произошло.

На место Леонида положили мл. лейтенанта Парфенова Н. А., высокого худого человека с очень неприятным хищным лицом. Во всех его поступках и словах проскальзывает хищная и подлая натура. Однажды он просунул мне под чехол свернутую бумажку и таинственно сказал: «Переведи на немецкий».

Я не подумав перевел. Записка была написана корявым почерком и очень безграмотно: «Г-н комендант, прошу Вас предоставить мне возможность свидания с Вами. Я имею кое- что Вам сообщить».

Прошло два или три дня. Он снова сует мне свернутую бумажку. Я прочитал. Так же безграмотно, как и первая, было написано:

«Г-н комендант, я вторично прошу Вас о свидании и об оказании мне помощи. Я – немецкий шпион. Работал по выполнению задания коменданта Картуз-Березы, я был в том районе ошибочно ранен немецкими солдатами. Прошу у Вас свидания, оказания мне помощи и улучшения питания».

Я отказался переводить. Парфенов стал уговаривать меня, говоря, что он вовсе не шпион, а это только тактический шаг, чтобы получить возможность хорошо питаться. Обещал делиться со мной, если ему этот трюк удастся. Я категорически отказался и перестал с ним разговаривать. Он тоже замолчал и злобно посматривал на меня.

Эпидемия дизентерии принимает всё более широкие размеры. С полмесяца назад появились первые случаи дизентерии, и теперь ежедневно умирают сотни людей.

В госпитале нет бани. Завшивленность возрастает ото дня ко дню. Вшей завезли к нам из прифронтовых лазаретов в Житомире и в Шепетовке.

У Парфенова в гипсе на ноге появились вши; они кишат целыми роями. На мое счастье, он лежит через проход от меня. Вшей у себя я еще не находил, но зато в складках тюля образовались громадные гнёзда клопов. Я в течение двух дней охотился на них и почти полностью добил врага.

В наш госпиталь прибыла группа военнопленных женщин: врачей, фельдшеров и санитарок. Их распределили по корпусам. В палатках стало как-то чище и светлее.

В нашу палату попали две Нади: одна – врач Надежда Васильевна Шумская из Винницы, другая – санитарка, попросту Надя. Ни отчества, ни фамилии, ни откуда она, мы не знали.

Шумская за несколько дней сумела завоевать себе авторитет и любовь среди раненых. Надя же была несколько легкомысленна и недобросовестно относилась к своей работе. Раненые были недовольны.

Несколько раз были различные немецкие комиссии. Осматривали раненых. Особенно заинтересовались раненым К. (у него оторвана была нижняя челюсть, и доктор Семин сделал ему совершенно новую) и мной, так как я лежал ничком, как зверь в клетке, и больше чем на половине спины было обожженное мясо. Голова, лицо и руки тоже носили следы ожогов.

1-е октября. В последний раз были у нас брестские жители с передачами. Теперь это строжайше запрещено. До этого мы имели возможность получать один или два раза в неделю какие-нибудь фрукты или овощи и лишний кусочек хлеба. Все передачи равномерно распределялись между ранеными.

Немцы отняли у нас уже последнее – заботу наших соотечественников, которые имели сами немного, но старались поделиться со своими ранеными, хотя зачастую вовсе не знали их.

В госпитале возрастали завшивленность и смертность. Свирепствовала дизентерия. Врачи начали опасаться вспышки тифа. Положение становилось всё более серьезным и безвыходным. Медикаментов было мало. Запасы, захваченные немцами в наших складах, иссякали. Своих медикаментов немцы давали мало. Перевязочный материал был в основном бумажным.

Ходячие раненые по ночам лазали по мусорным кучам, ели лишайники, выброшенное мясо и другие отбросы, увеличивая тем число желудочных заболеваний. Приостановить это не было никакой возможности.

Немцы всё гуще и гуще опутывали госпиталь проволокой. Ходить на работы из госпиталя перестали, боясь занести тиф: в других лагерях он начал уже свирепствовать.

В нашей палате появились свежие раненые. Они рассказывают о тех боях, в которых им приходилось участвовать. Сначала не понимаешь значения некоторых употребляемых ими слов: «Катюша», «Кукурузник» и другие.

Узнали, что «Катюша» – новое оружие конструктора Костикова (если не перепутали). А «Кукурузник» – это известный всем самолет У-2. Мы очень удивлены, что наша авиация не показывается. Один из раненых рассказывает об «Уменьской яме». Ужасы, которые он изобразил в своем рассказе, значительно превосходят всё до сих пор мною слышанное о лагерях в Бяло-Подляске и в Бресте на аэродроме.

Всё чаще в рассказах раненых слышится имя Жукова. Мы знаем его только по боям на Халхин-Голе. Раненые рассказывают, что, несмотря на все неудачи на фронте, народ еще теснее сплотился вокруг Правительства, что в тылу идет гигантская героическая работа по созданию новых заводов для обеспечения фронта, что доверие народа к Правительству за период этих невзгод только окрепло. Это внушает нам новые надежды. Значит, недолог тот час, когда народ сумеет остановить немцев, разбить их наголову, выгнать со своей территории и прекратить существование фашистского строя.

Находясь далеко, за сотни километров от своих, мы даже по этим, зачастую несвязанным рассказам, чувствуем, какая великая сила пробуждается в нашем народе. Чувствуем, на какие трудности и самопожертвования идут наши отцы, матери, жёны, братья и сёстры. По рассказам об отдельных бойцах, командирах Красной Армии и партизанах видно, что героизм русского народа, известный испокон веков, не пропал – нет, вырос с порой тысячекратной силой. Но в такие минуты, когда слушаешь рассказы о наших новых героях и героинях, сердце охватывает глубокая тоска по родине, хочется быть там вместе со всеми, сражаться за ее независимость. После таких порывов чувствуешь себя еще обездоленней и несчастней. Возможно, там тебя считают изменником и предателем. В такие мгновения не хочешь спать, и ночь тянется жуткая, длинная, прерываемая только стонами раненых и хрипом умирающих.

Все мои близкие товарищи постепенно устроились на работу (в лагере). Это немного облегчает существование: немного больше хлеба, немного больше супа.

Я принимаю твердое решение во что бы то ни стало вырваться из моей клетки и устроиться работать. Начинаю хлопотать через Леонида. Упрашиваю Шумскую и старшего врача, чтобы они мне разрешили встать с койки. Прошу начать мне делать снова повязки, так как рана на спине еще не закрылась, а процесс заживания будет длиться еще многие месяцы. Я говорю Шумской прямо: «Лежать дальше – это смерть. Пойти работать – это шанс остаться жить».

25-е. Вчера получил наконец разрешение работать. Сегодня мне сделают перевязку, и смогу ходить.

11 часов. Вернулся только что из перевязочной. Принимаюсь за разборку моей клетки. Сильно устал и ложусь на койку. Меня ничто теперь не стесняет: вся палата перед моим взором. Я чувствую, что я в своей клетке немного одичал, так как иногда даже забываю необходимые мне слова.

Помогаю Леониду в составлении списков (пишу медленно, чтобы было четко и аккуратно написано, правая рука почти не работает). Он мне приносит взамен кое-что поесть. Иногда это кусочек хлеба, иногда это немного супа. Всё же легче.

Близится 7-е ноября. С нетерпением ждем его. Надеемся, что наши отметят этот день каким-нибудь мощным ударом по немцам.