– Простите, мне американо с сахаром, пожалуйста. И послаще.

– Сладким как грех да-а-а, понимаю, хотя грех слово не люблю, да и сладкий с ним никак не сочетается.

– Вы…, ваше имя Блэкоф?

– Ну, я бы не сказал, что это имя, которое мне дала моя матушка, но в миру меня знают таким, – протягивая мне чашку с зелёным, стилизованным изображением звездолёта ответил Блэкоф. – Вы же здесь, как я пониманию будете пить? Или всё-таки нужно было в стаканчик?

– Здесь, благодарю. – Присев за соседний с компанией столик я, смакуя напиток, занимающий почётное второе место после чая, в рейтинге моих фаворитов, согревающих как душу, так и тело, принялся рассматривать рисунок. Что-то очень знакомое казалось в очертаниях звездолёта. Версию с Энтерпрайзом я отбросил сразу. Здесь был образ знакомый с детства, образ, ломающий стены склепа взрослой души и выводящий в сад, где ты бегал в шортиках и майке, забывая о еде, забывая о времени. Не думая о времени, времени которое с неумолимостью быстрины в реке несёт тебя прочь от берегов беззаботности. И снова я вспомнил свой стих, что-то слишком часто в последнее время я о них вспоминаю:

У каждого в душе есть,

ступени истёртые,

сорняком поросшие,

ведут они в

парк заброшенный,

где краска на лавках

с лучами флиртовала,

дорожки, где

золотистый песок украшал,

клумбы жизнь источали,

а деревья богам

пятки щекотали…

Новый глоток кофе прогнал амнезию как пса оскалившего клыки, инкрустированные в пену, вокруг морды. Это же звездолёт «ЗАРЯ» – Звездолёт Аннигиляционный Релятивистский Ядерный. Боже, как же я мог забыть об этой любимой поколениями диалоги Ричарда Викторова, человека который подарил вселенной кинематографа три прекрасных планеты – «Москва-Кассиопея», «Отроки во вселенной» и «Сквозь тернии к звёздам». Даже, если опустить перечень наград, которые снискали эти шедевры, они навеки останутся в сердцах поколений, которые еще помнят каково это жить среди людей, а не хищников, готовых разорвать тебя ради лакомой косточки. Хищников, жаждущих видеть твоих детей глупыми, алчными, тщеславными рабами потребления.

Разом, допив кофе, я заказал вторую порцию и, пытаясь вызвать в душе штиль, прислушался к разговору компании. Друзей звали Абрам, Жорж Бувиль, Аннет Багрэс и Люк Селезнёв. Они делились впечатлениями от концерта известного композитора и мультиинструменталиста Катти Буддоматилиста.

– Вы знаете, если даже в эпоху тотального бесчувствия, божественная музыка остаётся в почёте, значит, этот мир всё ещё имеет шанс шагнуть прочь от рыхлого края Тартара, на котором давным-давно качается. – Сказала Аннет.

– О, слова не бога, но психолога, – улыбаясь, с акцентом сказал Жорж.

– А всё-таки жаль…,– не договорив, Аннет, уставилась в паутину трещин на поверхности овсяного печенья.

– Кого тебе жаль Аннет? – Спросил парень в очках с линзами коньячного цвета.

– Если мир сравнить с музыкой, он был бы бездарно написанной симфонией, вот поэтому, Абрам, мне и жаль.

– Вы знаете друзья, я когда-то был вынужден терроризировать свой чувствительный нос ароматами нужника, на одной из пригородных станций. И вот там, значит, поверх всякой похабщины, типичной наскальной живописи современных австралопитеков, я увидел это, – он, пролистав в рукафоне несколько фотографий показал друзьям снимок.

– Та не дёргай ты, я не вижу – попросил Жорж.

– Та давайте я прочту, – предложила Аннет.

Люди разучились слышать,

и слушать не хотят,

люди отказались думать,

в тени шаблонов проще жить.

И смысл людям

более не нужен,

им зрелища повсюду

подавай.

– Доказательство того, что среди неандертальцев живут и кроманьонцы, – улыбаясь, произнесла Аннет.

– Ну не все же подонкам отмечаться на стенах нужников пещер, это ж вам станция всё-таки. А дорога не только прибежище для негодяев. – Снова взялась солировать психолог Аннет. – Дорога и человек – вечные любовники, их отношения насчитывают миллионы лет.

– И как бы там ни было лучших любовников им не найти рассмеялся Абрам. – Знаете, я как то в сети набрел на такие строки, кажись какой-то Псиночка написал.

– А, слушайте это тот Псиночка, чьи стихи я видел арОтАЗисе.

– Точно я-то, думаю, что за ник такой знакомый, вот слушайте, нашёл, – Абрам, удобнорасположив рукафонпрочёл:

Я по заброшенным людьми дорогам,

чрез сад, запущенный давно,

к холму приехал, рядом с домом,

отлитых из метала птиц.

Покоя плед меня укутал,

котёнок размышлений

оставил мыслей клубок,

на время выпрямился я,

душа рыдала в темнице,

бытия несостоявшегося себя

Жизнь как стол

где пир в разгаре,

одни из первых рук

едят, другие подъедаются,

третьи как шакалы

всё и всех едят,

четвертые ж давно

клюют крохи одни,

чтоб младые воплощения

к столу вплотную подвести.

Увлёкшись разговором друзей, я не заметил, что людей то в зале прибавилось, и среди них выделялся мужчина, который сидел за дальним столиком. По словам компании, он всегда сидел только в конце зала и никогда ни с кем не общался, предпочитая пить кофе, оградившись от мира крепостной стеной наушников.

За столиком рядом со мной сели двое, и без стеснения принялись разговаривать на повышенных тонах. Типичная ситуация, когда два друга приблизились к закономерной трещине. Сами понимаете, люди как дикобразы, долго иглы друг друга терпеть не умеют.

Я уже собирался уходить, решив, что Шира не смогла прийти, а эти два олуха своим «ты должен» меня заколебали, когда Люк сказал, и не думая понижать тона, словно хотел чтобы его услышали ссорящиеся:

– Дружба – корыстный атавизм, но в эпоху всеобщей фрагментации, она стала на сто один процент ситуативной. В последние годы кредо обывателя "мне все должны, а я никому" отполировалось до зеркального блеска. А несовпадение социального и физического возраста, когда первый тотально отстаёт от второго, только усугубляет описанное. Всё это является либо мощным тормозом эволюции общества, либо неплохой пружиной катапульты для прыжка на качественно новый уровень нашего развития. А я всё-таки верю, что мы вырвемся из пропасти, в которую нас сбросили минувшие тысячелетия…

– Нужно еще и делать что то чтобы вырваться, разумеется, на баррикады не лезть и колёса не жечь, это методы глупцов, зомби и слепышей.

– Это ты как заядлый бонапартист говоришь, – улыбнулась Аннет лукаво.

– Не сметь произносить эту фамилию при мне, – шуточно грозно отозвался Жорж, заложив руку под полу рубашки. Раздался дружный смех, заставивший ссорящихся соседей притихнуть.

– Слушайте, эти вон любовнички уходят, – кивнул на парочку Блэкоф. – да парень, может, ты к нам подсядешь, хватит уже уши греть.

– Это ты мне? – задал я глупый вопрос.

– Нет, конечно, в мировой эфир мысль запускаю. Твои локаторы вертелись на триста шестьдесят градусов, подслушивая нас. Присаживайся. Я видел тебя с Широй у входа. Думаю, представлять нашу компанию тебе не нужно, ты уже со всеми заочно познакомился.

Я чувствовал, как мои щеки разогрелись до температуры батарей в холодное время года.

Я присел возле Аннет и почему-то сразу почувствовал себя здесь своим, не просто частью единства как там, в магазине, а своим словно мы были знакомы тысячу лет.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.