– Да, особенно сейчас, с этим чертовым евро… Собственно, когда я говорю, что мне полегче, это вовсе не значит, что я не бегаю по магазинам в поисках съедобного сыра по более-менее сходной цене. Или молочных продуктов, у меня ведь ребенок, десять лет, ей без творога или сметаны никак… Ну да вы сам знаете, что творится с ценами… Хотя… Жена, наверно, по магазинам ходит.

– Я не женат, – ответил Пауль лаконично.

– И не были?

– Нет.

Он собирался этим «нет» ограничиться, но что-то его словно подтолкнуло, а вдруг она подумает… как всякому нормальному мужчине ему не хотелось, чтобы у милой женщины, да еще подруги… гм!.. сложилось превратное впечатление о его пребывании в рядах холостяков, и после короткой паузы он продолжил:

– Намеревался когда-то, подругу имел постоянную, но ничего у нас не вышло, разбежались. Один живу уже года три… или четыре?.. Правда, хозяйством особенно не занимаюсь, съезжу в субботу или воскресенье в Стокманн или еще какой-нибудь супермаркет, и все.

– Конечно, – усмехнулась Элиза, – у вас доходы другие. Хотя и жалуетесь… я имею в виду не вас лично, врачей…

– Другие, – согласился Пауль смущенно.

– Раньше нам удавалось даже что-то отложить, мы несколько раз ездили вдвоем отдыхать, вернее, посмотреть мир, в Барселону как-то выбрались, в Италию. Но теперь…

– А во Флоренции побывали? – спросил Пауль.

Элиза усмехнулась.

– Ну какой художник из человека, который не был во Флоренции…

Кармела лежала на спине и смотрела в потолок. Потолок был большой и белый, эта белизна раздражала, выводила из равновесия своей бесспорной схожестью с ее памятью, превратившейся в словно заново оштукатуренную поверхность, с которой исчезли все следы написанной на ней фрески, да, ведь память тоже как фреска, на которой в кажущемся беспорядке размещены эпизоды прожитой жизни, все сразу, это не кино, где действие разворачивается кадр за кадром, в памяти все перемешано, связано ассоциациями, и те ставят рядом фрагменты, на первый взгляд несовместимые… ей вдруг явилось красочное изображение Саломеи, она еще несется в танце, а рядом кто-то уже держит поднос с головой Иоанна Крестителя… где она это видела и когда?.. Она вгляделась в потолок, словно надеясь, что на нем возникнут кусочки ее прошлого, вот, например, в нижнем левом углу хорошо бы поместить детство, маленькая девочка на коленях у мамы… хорошо бы, но она совсем не помнила родителей и брата… что у нее есть брат, на два года старше, ей сказал Паоло, есть, но в отъезде, уехал отдыхать на море, все правильно, сентябрь – лучшее время для отпуска, и не жарко, и дешевле, с семьей, значит, есть семья, жена-дети, но она их не помнила, впрочем, и брата вспомнить не могла… Но он есть, а значит там, в детстве, должен быть еще и брат… ничего не выйдет. Конечно, она могла изобразить в том углу некую абстрактную мадонну с младенцем, собой то есть, и мальчиком, играющим на полу у маминого кресла с игрушечным мишкой… нет, в том-то и дело, абстрактных мадонн не бывает, все они написаны с натуры, и как много зависело от натурщиц, не будь у жены Эль Греко ее огромных глаз или у скромной монашки Филиппо Липпи ее тихого очарования… а где был бы Ботичелли без Симонетты?.. Она вдруг поняла, что перед ее внутренним взором вертится хоровод картин, много-много, если бы еще вспомнить, где она их видела и видела ли воочью или только в альбомах и в интернете… Затем ей снова явилась Дева Мария… странно, что из всех ее знакомых и родных только она… наверно, из-за сходства с моделями великих?.. пожалуй, она вполне подошла бы в качестве натурщицы, еще какая-нибудь милая малышка, и левый нижний угол заполнен… И однако это была бы уже не ее жизнь, а чужая, выдуманная, кто знает, как она выглядела в младенчестве, иногда дети безобразны, а как проверить?.. Есть, конечно, старые фото, у всех они есть, должны быть и у нее… Она снова попробовала открыть дверь, ту, сине-голубую, и не сумела… Вся надежда на Паоло. Никогда не подумала бы, что врачи могут быть столь заботливыми! Явился утром воодушевленный, рассказал, что ездил вечером взглянуть на ее обитель, пытался описать, вот только писатель из него никудышный, она мялась, мялась, потом призналась все-таки, что ничего разглядеть не может, и тогда он хлопнул себя по лбу, «какой же я тугодум, конечно, лучше, один раз увидеть, чем…» И обещал после работы поехать снова и теперь уже все снять, «у меня даже ключи при себе, Дева Мария ваша дала», заснять и привезти показать. Что это случится сегодня, Кармела все же не надеялась, наверняка устанет, пока то-се, устанет и отложит демонстрацию снимков на завтра, не надеялась и, тем не менее, ждала, прислушивалась к шагам в коридоре, голосам за дверью… Звучали они и в палате, неумолчно, женщины постоянно переговаривались, рассказывали всякие истории, она не слушала, ее не интересовали чужие жизни, во всяком случае, теперь, как раньше, она не знала, но теперь ей ни до кого не было дела, она словно металась по бесконечной пустыне, где потеряла саму себя, и посторонние, попади они туда, могли заслонить ту, которую она пыталась увидеть издалека…

Паоло появился вдруг, она не видела, как открылась дверь в палату, светлоголовый великан, таким он казался снизу, внезапно возник возле ее кровати и бодро сказал:

– Принес. Пойдем в ординаторскую, там никого нет, посмотрим на мониторе, на маленьком экранчике ничего толком не разберешь.

Кармела выбралась из постели, накинула больничный халат и неуверенной походкой поплелась за доктором, который в коридоре подхватил ее под руку.

Монитор в ординаторской был включен, кресло придвинуто.

– Садитесь. Я уже все подсоединил. Сейчас начнем.

Кармела подумала, что странно у человека устроена голова. Хотя дигитальной камеры у нее нет и, скорее всего, не будет, она знает, что снимки с нее можно просматривать в компьютере, этого она почему-то не забыла, как, впрочем, и множества других важных и не очень вещей. А ведь все могло быть куда хуже, что если бы она не помнила Ботичелли и Липпи, не помнила, как смешивают краски, держат кисть, более того, ложку или вилку, или как причесываются и умываются…

На экране появилась сине-голубая дверь, которую ей так и не удалось открыть, появилась и распахнулась, но ничего ей это не дало, голые стены прихожей и большое зеркало в гладкой деревянной раме из еще не потемневшей сосны были незнакомы, то же и застеленная сине-красным клетчатым пледом софа, круглый журнальный столик с гнутыми ножками, покрытый лаком паркет… откуда бы у нее взялись деньги на лак, может, это вовсе не ее дом?.. Она в отчаянии покачала головой, Паоло сделал вид, что не замечает ее состояния, и поспешно сменил кадр.

– Вот ваша фреска, – сказал он деловито. – Я сначала снял ее издали, относительно, конечно, от противоположной стены, потому две половинки, а потом еще по кусочкам, небольшим таким.

– По джорнатам, – пробормотала Кармела.

– Как?

– Джорната это часть фрески, которая писалась за один день, – пояснила Кармела машинально. – Или в один прием.

Она смотрела на фреску отрешенно, со стороны, словно оценивая работу другого художника, подумала, что недурно, хотела спросить, как это все называется, но промолчала, только кивнула, когда он спросил:

– Показать фрагменты?

Пошли детали, лица, фигуры… как тщательно выписаны одежда, оружие, огромный труд, и когда она успела…

Сменился кадр, и Кармела услышала изумленный возглас:

– Это же вы! Когда смотрел там, не заметил, слишком много всего, но теперь вижу. Вы ее с себя писали?

Кармела вгляделась в женскую фигуру, лицо, что-то мелькнуло, ушло, вернулось…

– Да, – сказала она шепотом, у нее вдруг пересохло в горле.

– Кто она? – спросил Пауль, тыча пальцем в экран.

– Клитемнестра. А это Агамемнон.

– Агамемнон? – переспросил Пауль как бы недоуменно, он лукавил, вернувшись вечером домой, он долго изучал историю персонажей «Исхода из Илиона», в основном, конечно, на уровне Википедии, но главные действующие лица были ему уже известны.