– Береги себя, дорогая, и будь умницей.

Пока, мама. Пора мне взрослеть.

Домой я вернулась часа в четыре, слегка стыдясь, что так задержалась. Впрочем, здесь же Гейб. И Моджо. Как выяснилось, не тут-то было. Моджо нигде не наблюдалось. Гейб тоже ушел, скотчем приклеив к зеркалу на кухне, как водится, загадочную, почти неразборчивую записку:

«Люблю, целую!» Хлюп! Мечты… Сердце болезненно застучало, но я тут же взяла себя в руки и поставила чайник на плиту. Затем поднялась наверх и сунула голову в комнату Джейми.

Выглядела она дерьмово. На голове – воронье гнездо из спутанных розовых волос и лака. Косметику она смыла, но не до конца – в уголках заплывших глаз виднелись ошметки черной туши. Заостренный подбородок красный и весь исцарапанный чьей-то щетиной. На шее два огромных иссиня-черных синяка – такие и засосами не назовешь. Белая как простыня. В комнате висел запах грязного белья, газов, вчерашней косметики и немытой женщины. Рука Джейми, торчавшая из-под цветастого фиолетового одеяла, была сжата в кулак. Бижутерию Ее Светлость так и не сняла.

Решив, что она дремлет, я развернулась, но тут Джейми прошептала:

– Все хорошо, Лил, я не сплю.

Обычно мелодичный голос казался хриплым и сорванным.

– Чай будешь, солнце? – мягко спросила я. – Чайник вскипел.

– Да. Спасибо.

Я принесла чай с пирожными, которые прихватила у мамы, на любимом подносе Джейми – с кошкой, и, незаметно приоткрыв окно, устроилась на краю постели. Джейми уселась, подложив под спину подушки. На меня она старалась не смотреть.

Наконец она тихо заговорила:

– Я знаю – Габриель тебе рассказал. Вот, значит, и все. Не бойся, я понимаю. Ты заплатила за комнату до конца месяца – ничего, я все отдам. Вышлю твоей матери или как-нибудь.

Джейми плакала; по круглым щекам текли слезы. Я налила ей чаю и положила на блюдце кусок фруктового пирожного:

– Возьми, дорогая, выпей, пока не остыло. – Меня пробило: я говорила маминым голосом. Она бы сказала ровно то же самое. Я умолкла, собралась с мыслями и продолжила: – Ничего не изменилось, Джейми. Ты моя лучшая подруга…

– Но ведь он рассказал тебе… рассказал обо мне и моих родителях… о, Лили, ты же не станешь общаться с таким человеком… Верно? Не станешь… Я грязная, я дрянь – не то что ты. Я проклята…

Гейб упоминал, что она считает себя проклятой, но услышать такое от нее самой! Сердце разрывалось. Так нелепо, так старомодно – «проклята». Прямо из фильма студии «Хаммер» [25]. Но я понимала: Джейми чувствовала – что ни делай, ничего путного не выйдет. Ощущала себя чужой, бесполезной.

Я забрала кружку, пока Джейми не расплескала чай, и поставила на пол. Затем взяла Джейми за руку и сжала холодную ладошку:

– Я люблю тебя, глупый цыпленок. Ты не дрянь и не проклята. Ты ни в чем не виновата. И я тебя не брошу – если сама не прогонишь. Мы же друзья навсегда, лучшие подруги. Не разлей вода. Так?

– О, Лили…

– Ну?

– Да, так… ты уверена?

– Ну еще бы, детка. Мы с тобой прославимся. Ты будешь надрывать задницу на сцене. Я стану миллиардером. Мы это сделаем, нас не остановить.

Джейми проревелась и съела все пирожные.

За ужином я узнала детали об этом уроде, Доджере. Рассказ Джейми поверг меня в холодную ярость. Еще хуже стало оттого, что сама Джейми, видимо, считала, что с ней и должны обращаться как с дерьмом. Как я и предполагала, Казанова оказался стопроцентным ублюдком. Но я не ожидала пикантных подробностей. Например, после секса этот мудак помыл руки, чтобы покурить: «Ты ж понимаешь, я не прикоснусь к себе руками, которыми трогал такую шлюху». И это лишь одна из его очаровательных реплик. Днем ему позвонила подружка и сказала, что вечером заглянет. И этот тип выставил Джейми – мол, ему нужно поменять белье и проветрить комнату, а то воняет «этим, блядь, твоим хиппейным говном, оно с тебя аж капает».

Не стану перечислять остальные мерзости, которые он выдавал. Не то чтобы Джейми описала – и вообще описывала грязные подробности своих сексуальных пристрастий. В отличие от большинства женщин, о своих похождениях она не вопила на максимальной громкости в каждом брэдфордском туалете. Нет, в этом Джейми скромница. И пошлые шутки не переваривает. Для нее это странно, скажете вы, но что поделаешь. Люди – противоречивые создания. По правде сказать, я и сама не жаждала детального отчета. Меня смущали даже сцены спаривания в «Дикой природе на Первом канале», которую мы смотрели с родителями. А ночные передачи на Четвертом – нет уж, дудки. Может, мы с Джейми и странные, но, по-моему, нет. Если честно, люди и на четверть столько не трахаются, сколько внушают нам СМИ. Так-то.

У меня в кои-то веки пропал аппетит, у Джейми тоже. Самое вкусное мы отдали парням, когда те пришли, а сами взяли чай и уселись смотреть «Бегущий по лезвию бритвы» [26] по видику. Изредка заговаривали о прошлом Ее Светлости. Или о будущем.

Всего раз Джейми, дрожа от стыда и унижения, попыталась объяснить, зачем встречается со всякими Доджерами. Я спросила ее – очень, очень аккуратно, – не пробовала ли она поговорить с психологом или еще с кем, кто в подобных вопросах разбирается.

Джейми горько рассмеялась:

– Ужасно, а? Вся эта дикая хуйня. Я сама понимаю, что ужасно. Все так говорят. Но я не знаю, как остановиться. Это уже настолько часть меня, я даже не представляю, как мне без этого. Мне кажется, если остановлюсь – превращусь в скучную серую цивилку. Наверное, глупо. Я буду лучше. Блин… Даже не знаю…

Лицо стало непреклонным, вызывающим. Наверное, в детстве вот такой видели ее окружающие. Да, настоящая маленькая леди – если не знать правду. На секунду Джейми опустила взгляд, а потом снова посмотрела на меня: серые глаза – будто грозовые тучи.

– Я, конечно, могу пересказать всю ту фигню, которую мне втирали врачи, но, черт, они тоже в силовые игры играли. Типа, Хорошие Ребята Спасают Плохую Девчонку. Впихивали в меня это, блядь, свое представление, какой девочке полагается быть. Но вот что – скажи мне, что они знали о том, как я чувствую? Как такие люди могут понять, что со мной произошло? А некоторые бесхребетные уебки мне еще и не верили. Вернее, не хотели верить. Грузили про Фрейда – типа, я все это выдумала. Господи боже, как можно такое выдумать? Но для них я была просто трудным подростком, сучкой с дурным послужным списком – повесьте ее, если она не желает делать что велят. И я подумала – да катитесь вы все на хуй. К черту цивилов и порядочное общество. Они ради меня и пальцем не пошевелили, а когда я упала, еще и потоптались. Господи, господи… Не знаю. Наверное, я рождена плохой. Бабушка говорила – «коммунякой». Да. Под несчастливой звездой родилась, типа того.

Вот именно, думала я, она права. Когда она нуждалась в обществе – общество отвернулось от нее, как будто она дерьмо на дороге. Зачем они нам? У нас своя семья. Мы против них. Хорошие Ребята против Плохих. Справедливо.

О своих чувствах к Гейбу я решила промолчать. Сейчас не время, лучше подожду. К тому же, если скажешь, проще потерять самоконтроль – ну, вы понимаете. Зато я распиналась о своем великом плане мирового господства. И, слушая, как я строю воздушные замки, Джейми заулыбалась. После этого она долгие годы называла меня «Фу Манчу» [27]. А я ее – «Цветок лотоса». Окружающие считали нас психами.

Мы и были психи. Молоды, полны огня и хуйни – в равных пропорциях; понимаете, нам было нечего терять.