"Вот и пригодилось ружьецо-то", - мелькнула в голове Бессонова спокойная, какая-то чужая, будто и не с ним все происходило, почти нелепая мысль. Егор закричал, вскинул руки в последнем предсмертном движении и тяжело грохнулся на пол. Сложился бескостным кулем, подогнув под себя обе ноги. По поверженной груде мяса пробежала дрожь, послышался тонкий плачущий звук, и Егор затих.
Где-то совсем рядом, у окна закричала жена, но Бессонов не обратил на крик никакого внимания, пришептывая губами, он перевел ствол ружья на Антона, осадил его, приподнявшегося было из кресла. Поморщился, проговорил сырым незнакомым хрипом, яростно кривя рот:
- Ну что, по-прежнему хочешь, чтобы я подписал бумагу?
Антон, у которого мигом утяжелилось, стало грубым лицо, поднял обе руки:
- Нет-нет, не хочу... Ничего не хочу.
- А как же насчет нотариуса?
- Как придет, так и уйдет!
- Он же не один, - Бессонов жестко, непохоже на себя усмехнулся, скосил глаза на груду мяса, лежавшую на полу, бывшую ещё несколько минут назад молодым, полным сил человеком, - он же с такими же безмозглыми шестерками, как и ты...
- Ну и что, шестерка есть шестерка... - На большее Антона не хватило, он вздернул руки над собой, заблажил слезно, испуганно: - Не надо, не надо...
- Чего не надо?
- Стрелять не надо. Дяденька...
"Уже я и дяденька, - устало и горько отметил Бессонов, - родной человек..."
Антон замахал руками, моля Бессонова:
- Не надо, дяденька! - Сполз с кресла, бухнулся на колени.
Тот осадил его громким холодным криком:
- Назад! Не двигаться, пока не приехала милиция!
- Не надо милиции, дяденька, не надо!
- Ага! А труп я должен буду повесить на себя? Так?
- Не надо милиции, - продолжал блажить Антон, из круглых испуганных глаз его выкатились крупные чистые слезы.
Этими слезами Антон и добил Бессонова, он опустил ствол ружья. Пока он не осознавал, что произошло, он просто думал о том, что боли больше не будет, никто не станет бить его в грудь и живот, не потащит за воротник к бумаге, подписать которую - все равно, что подписать свой собственный смертный приговор. Бессонов закусил нижнюю губу, закусил сильно, но боли не почувствовал.
Лицо его исказилось от тяжелого внутреннего озноба, Бессонов глухо застонал. Стон словно бы отрезвил Антона. Он вытер слезы и неожиданно, с места, будто зверь, прыгнул на Бессонова.
Бессонов прозевал его прыжок, вернее, самое начало прыжка расслабился, обмяк, засек только, что лицо Антона странно увеличилось и заслонило собою все пространство, даже стены квартиры. В следующую секунду Бессонова оглушил крик, и он закричал ответно, понимая, что Антон сейчас разделается с ним - пришел конец... Он успел все-таки поднять ружье и коротким, очень точным ударом - все получилось само собою, - отбил от себя Антона.
Прикладом Бессонов попал парню точно в низ подбородка, тот даже взвизгнул, не ожидая удара, Бессонов почувствовал, как раздался костяной хряск, Антон отлетел назад, покатился по полу, но в ту секунду пружинисто вскочил и в низкой стойке рванулся к Бессонову, надеясь опередить его и выбить ружье из рук.
Хоть и оглушен был Бессонов, хоть и ныло внутри все от боли, от горечи и обиды, а тело одрябло, но Антон не опередил его, Бессонов оказался быстрее - когда Антон выпрямился, переходя из низкой стойки в высокую и выбросил вперед кулак, чтобы свернуть Бессонову набок лицо, Бессонов развернул ружье и, не целясь, выстрелил.
Выстрел оказался метким - жекан всадился Антону прямо в лицо, превратив его в страшную кровяную котлету, смазав разом все, что отличало его физиономию от других - мелкие зубы, глаза - два огромных шара на прозрачных, как рыболовная жилка, нитках, нос - мягкую гуттаперчевую нашлепку. Руки Антона бескостно взлетели, словно замахиваясь угрожающе на Бессонова, Бессонов отшатнулся от Антона, боясь запачкаться кровью, но не успел - кровь под напором брызнула прямо на Бессонова - видно, жакан перебил у налетчика какую-то артерию.
Антон сделал на подгибающихся, ещё живых ногах, два шага и завалился назад прямо на своего напарника. Ноги его взметнулись вверх, показав две грязные подошвы, и Бессонов ощутил, как по горлу его шваркнуло что-то дерущее, жесткое, словно наждак. Он выругался хрипло, не осознавая пока, что произошло:
- С-суки!
Поморщился, услышав, как Антон, с мозгом, превращенным в фарш, все ещё конвульсивно стучит ногами по полу, дергается, руки у него приподнимаются над телом, страшно шевелят пальцами. Бессонов разомкнул ружье, выбил из стволов патроны - те звонко запрыгали по паркету, и прошел к письменному столу, достал из ящика ещё два патрона, заряженных пулями-турбинками, сунул их в черные, кисло пахнущие выстрелами стволы.
- Вроде бы нотариус с кем-то должен прийти, - пробормотал он хрипло, по-прежнему чужим голосом, - ну идите, идите... Встречу вас достойно.
Брезгливо обошел Егора с Антоном, - Антон продолжал дергать ногами, но уже слабее, тише, под тело натекло много крови, она растекалась алыми струйками по паркету, - взял на кухне нож и обрезал веревку, которой его жена была привязана к батарее, равнодушно подивился про себя: и когда этот юный ублюдок умудрился её привязать, и где только веревку взял? Жена едва слышно вздохнула, развернулась к Бессонову спиной и начала сползать на пол.
Приставив ружье к стенке, Бессонов неловко подхватил её, закряхтел, потом подсунул руку под ноги, оторвал от пола, взял "вес", кряхтя, оттащил в боковую комнату, положил на кровать, нежно погладил жену рукою по щеке, прошептал:
- Прости меня, очень прошу. Я доверился, и мы попали в беду. Ты была права, это - ублюдки, прости меня...
Ему показалось, что в комнате, где лежали Егор с Антоном, кто-то зашевелился, он стремительно выскочил из боковушки, на ходу ловко подхватил ружье, глянул неверяще - это что же выходит, он стрелял шоколадными батончиками, а не жаканами, и ублюдки живы? Поморщился: в комнате пахло сырым мясом. Крови стало больше, через красную страшную лужу надо было уже перепрыгивать.
Нет, кожаные герои не шевелились, Бессонов подошел к окну, прижался лбом к ошпаривающе холодному стеклу, глянул вниз.
Бабок на скамейке не было - как ветром сдуло. "Значит, слышали выстрелы, - подумал Бессонов, - а раз так, то уже вызвали милицию. Ментов можно не вызывать".
Он сел в кресло, поставил ружье между коленями, огладил пальцами ствол - тот ещё хранил тепло выстрелов, оба дула. "Нет, надо все-таки самому позвонить в милицию, - подумал он спокойно, холодно - Бессонов понимал, что двумя выстрелами он отсек прошлую жизнь от настоящей. - Пусть уж наряд приедет по моему вызову".
Набрав номер местного отделения милиции, он несколько минут ждал, когда же дежурный поднимет трубку, подумал, что тот, наверное, замордован, голова опухла от звонков и сообщений об убийствах, грабежах, насилии, кражах, и к телефонному аппарату относится уже, надо полагать, как к личному врагу. Наконец дежурный поднял трубку.
Бессонов спокойно, четко и размеренно выговаривая каждое слово, назвал свою фамилию, имя с отчеством следом, адрес, потом без дрожи в голосе добавил:
- Я только что убил двух человек.
- Вы что, смеетесь? - не поверил дежурный, от неожиданности у этого человека даже сел, сделался сиплым голос.
- И не думаю. Я действительно только что убил двух человек из ружья.
- Повторите-ка свой адрес.
Бессонов вновь продиктовал в телефонную трубку свой адрес.
- Это у вас была стрельба?
- У меня.
- Мы её уже зафиксировали.
"Надо полагать, что зафиксировали, - с усмешкой подумал Бессонов, каждая вторая из бабушек, грызущих семечки, - стукачка, такими их воспитала система. Сталин с Берией и иже с ними".
- К вам уже выехали. Вы слышите меня?
- Отлично слышу.
- Ничего не трогайте в квартире, понятно?
Бессонов повесил трубку. Стал ждать. Он быстро погрузился в какое-то одуряющее оцепенение, комната перед ним расплылась, потеряла свои очертания, сделалась незнакомой, в горле что-то захлюпало, боль, от ударов пропавшая было, проснулась вновь, ошпарила нутро, он зашипел, втягивая в себя воздух, замер и начал уговаривать боль. Бессонов знал, что боль проходит быстрее, если её уговаривать.
