- Может, не надо? - сиплым, чужим голосом спросил Буренков, он уже успешно справился с верхней пуговицей рубашки, теперь также успешно выколупывал из петли вторую пуговицу.
- Чего не надо? - тускло и ровно спросил капитан.
- Ну, этого самого... Искать кого-то, ловить... Найдете, а потом этого пацана свои же и убьют.
- Но вы же подавали заявление?
- Подавал.
- Тогда чего же говорите, что не надо никого искать?
- Крови боюсь. Не хочу, чтобы на мне грех висел.
При этих словах Буренкова капитан печально усмехнулся: подобных речей он, похоже, давно не слышал - слишком уж изменился народ, такие люди, как Буренков, вымерли почти подчистую, как слоны, которые когда-то жили в России. Россия, как слышал капитан, - родина слонов.
Буренков совершенно не думал о том, что его слова могут оказаться обидными для этих людей. Главное, из-за него могут убить человека! Все остальное теряло смысл, поскольку Буренков не раз ловил себя на мысли, что чужая боль для него - гораздо хуже и больнее своей.
- А на вас этот грех никто и не собирается вешать, - сказал капитан.
- Все равно, все равно, - продолжая пребывать в смятении, пробормотал Буренков, со второй пуговицей, застрявшей в петле, он никак не мог справиться, - я, пожалуй, заберу свое заявление назад. Можно?
- Конечно, можно, - тихо и как-то очень устало произнес капитан, - но это с нас проблемы не снимает. Котька этот, афганец, пальцем деланный, от того, что вы заберете свое заявление, гадить, к сожалению, не перестанет...
- Но все равно... Я к этому уже не буду причастен, - произнес Буренков фразу, которую не должен был произносить, и понял это.
- Понятно, - сказал капитан, вздохнул и направился к выходу.
- Вы куда? А чай? - вскричал было Буренков, но один из спутников капитана, парень в джинсовом "прикиде", сделав протестующее движение, пропустил капитана к двери - словно бы прикрыл начальника - и произнес назидательно:
- Не до чая! - потом, покрутив пальцем в воздухе, добавил: - Да и амбре...
После их ухода к Буренкову подступила острая, какая-то тупая тоска. Хорошо, что хоть сердце не болело. Чтобы как-то совладать с собою, он нагрел воды и вымыл комнаты, как мог.
Замотал дверь дачи на веревку и вышел на улицу - надо было все-таки звонить брату, а заодно и размяться, подышать воздухом. Да, на дачу следовало бы чаще приезжать. Тогда её, во-первых, будут меньше трогать разные басурманы, а во-вторых, дух в помещении будет стоять совсем иной, жилой. Тихая, занесенная снегом улочка была пустынна. Над крайней дачей поднимался легкий дымок. Там и зимой жили дальние родственники хозяина, одноногого полковника, у которого грудь от боевых наград напоминала металлический панцирь, так много человек заработал орденов и медалей. Были они то ли беженцы из Чечни, то ли погорельцы с Брянщины. Сейчас стало так много мест, которых коснулась беда, что проще перечислить места, не пораженные пожарами и язвами. Буренков двинулся в противоположную от дымка сторону, в конец улицы, где стояла покосившаяся будка, и вскоре об этом пожалел, увязая по щиколотку в скрипящем снегу.
Как и в прошлый раз, откуда-то сбоку, из тесного кривого проулка неожиданно показался Котька Мальгин, остро и колко глянул на Буренкова, словно бы упрекал за то, что тот вызвал милицию Буренков не сразу увидел Котьку - почувствовал взгляд и резко обернулся. Буренков невольно заслонился рукой, будто увидел что-то неприличное, и, четко, по-солдатски развернувшись, пошел в обратную сторону. Он дошел до своей дачи и, открыв ключом дверь в заборе - язык не поворачивался назвать её калиткой, слишком уж массивным, добротно сколоченным было это произведение плотницкого искусства, исчез за ней. Прислонился спиной к стене дома и затих. Хоть и собирался он вернуться в Москву, все же надо ночевать здесь. Иначе после двенадцати, при звездах, сюда снова наведаются Котькины "мюриды". Минут через пять он перешел в сад, справедливо посчитав, что в саду ему будет легче дышать.
Сад был тихий, грустный. На черных, испятнанных зеленоватыми нашлепками древесной спорыньи либо лишаев ветках висели крупные чистые ледяные капли. На сером, распластавшемся под столами снежном одеяле лежали мерзлые яблоки - антоновка, штрифель, крупная, с пинг-понговый шарик, китайка, какие-то краснобокие плоды неведомого сорта. Три хилых кривоствольных саженца Буренков купил на станции у какого-то дедка, похожего на английского лорда. Дедок продиктовал название сорта, Буренков записал, но потом бумажку потерял, и яблоки так и остались безымянными. Плоды, лежавшие на снегу, были нарядными, яркими, ласково поблескивали, словно елочные игрушки.
Буренков любил мороженые яблоки. Иногда они бывают вкуснее свежих. Поднял со снега одно - твердое, будто вырезанное из дерева, затем сорвал другое, тяжело повисшее на кривой просевшей ветке - яблоко было менее твердым, бока его были даже влажными. Значит, скоро наступит оттепель. Буренков надкусил яблоко. Оно было сладким.
Недалеко раздалось тихое печальное теньканье, Буренков поискал глазами и увидел снегирей, густо обсыпавших маленькую молодую яблоню, растущую в конце участка. Яблоня порозовела от красногрудых птичьих тел.
Раньше снегири в этот сад не залетали. Сейчас колхозов не стало, о земле перестали заботиться, вот снегириные стаи и оседали в садах.
Несколько снегирей пытались расклевать коричневые сладкие плоды, примерзшие к веткам молоденькой яблони, но плоть их была не по силам бедным птицам. Глядя на снегирей, Буренков вновь подумал о Мальгине: насколько все-таки человек грязнее и подлее всего остального мира, и насколько чище и нужнее для природы всякие мелкие птахи, зверюшки, и прочие существа - вроде бы неразумные, а на самом деле куда более разумные, чем человек.
Человек - это сущее наказание для матушки-земли. И кто только назвал его "венцом природы"? Назвал, наверное, ради насмешки, издевки. Ведь человек делает все, чтобы изжить природу, растоптать, уничтожить, унизить, и при этом гордится тем, что приносит ей столько вреда... А Котька Мальгин... Котька достойно отблагодарил его за то, что Буренков когда-то сделал для него...
Что ж, это станет хорошим уроком на будущее.
Хотя где оно, будущее? Нет его. Скоро наступит такая жизнь, что у человека ничего, кроме прошлого, и не останется.
Хорошо, что он отказался от заявления. Пусть Котьку накажут другие. Он вздохнул. Надо было снова выбираться на улицу, к телефону - позвонить брату. Иначе кто ему починит замки...
Котьку Мальгина действительно наказали другие. Поскольку он со своей малолетней командой ограбил не только дачу Буренкова, а и ещё полтора десятка других.
Через несколько дней к Котькиному дому подъехали две машины: новенький "опель" и "жигули" девятой модели. В каждой машине находилось по два человека. Водители остались сидеть на своих местах, а пассажиры молодые, краснощекие, кровь с молоком, коротко, почти наголо остриженные ребята - молча вылезли из машины, переглянулись и пошли к Котькиному дому.
Котька в это время сидел за столом и ел суп - модную новинку, ставшую популярной на подмосковных рынках. Ребятня стащила на местном рынке целых два ящика этих супов, и Котька теперь отводил душу - каждый день начинал с того, что наливал в пенопластовый стакан кипятка, размешивал ложкой, аккуратно накрывал стакан вощеной бумагой, потом сверху нахлобучивал блюдце. После этого надо было подождать минут пять, чтобы в стакане настоялся бульон, кусочки мяса, вымороженные до размеров мелкого гороха, разбухли, со дна поднялись тощенькие, схожие с проволокой скрутки лапши. Эти минуты были самыми мучительными для Котьки. Он даже приплясывал от нетерпения, так хотелось забраться ложкой в широкий пенопластовый стакан, подчерпнуть лапши, выловить кусок мяса или скрюченный креветочный хвостик...
Он получал наслаждение от супа, придуманного явно очень умной головой. Увидев машины, остановившиеся около изгороди его дома, Котька обеспокоенно приподнялся на стуле, пытаясь угадать: к кому же прибыли важные гости?
