Так толком ничего не сделав по дому, не поев, она улеглась спать, погрузилась в непрочный сон, но вскоре проснулась и долго лежала, не шевелясь... Утром, едва рассвело, вновь помчалась на квартиру сестры, к Джульке.
Джулька лежала у двери, положив морду на лапы. Она ждала хозяйку. Ирина Федоровна склонилась над ней, легко почесала за ухом. Джулька приоткрыла глаза, вздохнула, словно человек, и вновь опустила морду на лапы. Ирина Федоровна положила перед Джулькиным носом котлету, но собака на неё не обратила внимания.
- Не страдай, Джулька, - сказала ей Ирина Федоровна. - Мне плохо так же, как и тебе. Может быть, даже ещё хуже.
Она опустилась на пол рядом с собакой.
- И есть тоже не хочется, - добавила она после минутного молчания, рукою провела по полу, проверяя, много ли пыли скопилось. В доме было чисто - Ольга Федоровна всегда была чистюлей и в квартире поддерживала стерильный порядок, ну а Джулька, она всегда подражала своей хозяйке, во всем подражала и вообще старалась делать только то, что хозяйке нравилось. - А есть надо, - сказала Ирина Федоровна и опять замолчала.
Через час она вывела Джульку на улицу, Джулька ткнулась носом в один угол двора, в какой-то рыжий, обглоданный куст, сморщила жалобно нос нашла там что-то знакомое, пахнущее хозяйкой, глаза у неё заслезились и Джулька стала озираться по сторонам: ей показалось, что хозяйка была здесь совсем недавно, а она её проворонила... Снова приблизилась к кусту, обнюхала его.
Отошла, разочарованная - поняла, что хозяйка была здесь давно.
Переместилась в другой угол двора, к детской, с облупившейся тусклой краской беседке, тщательно обнюхала её. И опять у Джульки защекотало в ноздрях, на глазах показались слезы, она моляще посмотрела на Ирину Федоровну. Та все поняла:
- Ладно, пошли домой!
Джулька первой побежала к подъезду. Ирина Федоровна поспешила следом.
В квартире Джулька улеглась на коврик у двери, устало смежила глаза. Со стороны казалось, что она спит, разморенная прогулкой, но все её существо было нацелено на легкий шелестящий звук шагов, который обязательно должен был раздаться на лестнице, - Джулька мигом его засечет и обрадованно бросится к двери.
- Ах, Джулька, Джулька, - вздохнула Ирина Федоровна, невольно подумав о том, что Джулька - такой же член их семьи, как и они сами, и за Джульку она сейчас отвечает точно так же, как и за Ольгу Федоровну. И если часть их общего мира откалывается - Ольга ли Федоровна или Джулька, безразлично, обязательно нарушается целостность.
Конечно, Джулька - не человек, и в жизни занять место человека не может, но потеря её будет значить в их семье не меньше, чем потеря человека... В голову лезли какие-то тревожные, растрепанные мысли, Ирина Федоровна опять не могла "собрать себя в кучку", стояла в прихожей и продолжала разглядывать Джульку. Ну какой из Джульки член семьи? Собака, она и есть собака.
Словно бы почувствовав что-то, Джулька приоткрыла один глаз, печально поглядела на Ирину Федоровну, потом вздохнула и вновь опустила глаза. Джулька ждала хозяйку.
А хозяйке становилось все хуже и хуже. Под действием лекарств она проваливалась в жаркий короткий сон, потом выплывала из него, и опять начиналась боль, разливавшаяся по всему телу. Она мешала дышать, соображать, вообще видеть людей, повышалась температура, останавливалось сердце, и Ольга Федоровна вновь погружалась в жаркое забытье. Выдачу лекарств грозили сократить - у больницы нет денег, чтобы давать их бесплатно, а у большинства больных не было денег, чтобы их купить - слишком уж они дорогие...
Когда сестра приходила к Ольге Федоровне с парой апельсинов и пакетом бананового зефира, который Ольга Федоровна очень любила: могла с чаем запросто съесть штук пять крупных, будто репа, тугих зефирин, - Ольга Федоровна морщилась, глядя и на пакет, и на апельсины, - она уже почти ничего не могла есть, - приподнималась чуть на постели, держала несколько секунд горячечную тяжелую голову на весу, потом снова опускалась на подушку, густо обсыпанную вылезающими волосами.
Но прежде чем голова её вновь касалась подушки, Ольга Федоровна успевала спросить неживым, похожим на шелест листвы, голосом:
- Ир, как там моя Джулька?
Ирина Федоровна, которой было больно глядеть на сестру, незамедлительно нагоняла на лицо выражение радости:
- Такая умная собака - невероятно. Ждет тебя, преданно ждет. Научилась даже лаем задавать вопросы. Едва я вхожу в квартиру, она тут же лает: "Где мам-ма?" Представляешь? Тебя зовет мамой. Ну просто потрясающая собачина! Говорить научилась. Представляешь? - Слова лились у Ирины Федоровны безостановочно. Но потом наступала минута, когда требовалось перевести дыхание, и Ирина Федоровна восклицала: - В общем, вернешься домой, Оль, сама все увидишь!
После этих слов она умолкала.
На глазах Ольги Федоровны появлялись слезы: она знала, что с ней происходит. Ирина Федоровна, сидя рядом, также не могла сдержать слез, прикидывала про себя, как станет жить, когда Оля покинет этот мир. Ничего хорошего в этой её жизни не было, ни-че-го. Лицо Ирины Федоровны дергалось, глаза заполняли слезы, как и у сестры, а губы кривила неживая улыбка.
Как ни странно Джулька, лежа далеко отсюда, в прихожей на коврике, тоже думала об этом. Она чувствовала, что вот-вот произойдет нечто страшное, и молила своего собачьего бога сохранить ей хозяйку, а когда поняла, что беду отвести не удастся, стала молить о том, чтобы это произошло как можно позднее.
Но, видать, могущественный собачий бог к её мольбам не прислушался. Почувствовав, что это случилось, Джулька жалобно заскулила, заморгала заслезившимися глазами, всхлипнула, как ребенок. И если ещё десять минут назад не знала, что ей делать, то теперь решение пришло само собой.
Ольга Федоровна скончалась ранним промозглым утром, когда окна в больничной палате едва высветились. Рассвет окрасил неуютную, пропахшую лекарствами, мочой и потом палату в серый рахитичный тон. Ольга Федоровна вздохнула несколько раз хрипло, дернулась и затихла.
Джулька этот момент остро почувствовала. Она подползла к окошку в кухне, где была открыта форточка, собравшись с силами, вспрыгнула на подоконник, потом, встав на задние лапы, попытались дотянуться до форточки. С первого раза ей это не удалось. Она сорвалась, слетела с подоконника и, больно ударившись, заскулила.
Отдышавшись, она снова прыгнула на подоконник и вновь попыталась дотянуться до форточки. Подпрыгнула раз, второй, третий - не получилось, но уже не свалилась, держалась на подоконнике, хотя и столкнула вниз старый пластмассовый горшок, который с грохотом покатился по полу.
На этот раз Джульке удалось когтями зацепиться за край форточки и она повисла на окне, но сил не хватило, и Джулька снова шлепнулась на подоконник, а с подоконника - на пол.
Вновь больно приложилась о паркет: все-таки старость - не радость. Жалобно заскулила. Она почувствовала себя самой одинокой, самой несчастной собакой в мире, - всхлипнула и вновь поковыляла к подоконнику.
Примерилась, прыгнула. Взобравшись на подоконник, отдышалась. Глянула вниз, на далекий, заставленный машинами тротуар, на бабулек, выбравшихся на улицу подышать воздухом. Сердце у Джульки трепетно сжалось - страшно было смотреть вниз с такой высоты. Она заскулила, обернулась на подоконнике вокруг своей оси, её шатнуло в сторону, лапы подогнулись от ощущения беды, но в следующий миг она справилась с собою и, стараясь больше не смотреть вниз, на улицу, подпрыгнула, зацепилась когтями за край форточки, попыталась подтянуть тело и втиснуться в проем, но попытка не удалась, Джулька обреченно застонала и опустилась на подоконник.
Отдышавшись, она решила действовать другим способом - прижалась телом к стеклу, уперлась лапами в подоконник и, что было силы, надавила на стекло. С четвертой попытки стекло лопнуло, а потом и вовсе вывалилось из пазов. Со вторым стеклом дело оказалось посложнее - стекло было вделано в раму основательнее. Джулька ткнулась в него холодным носом, ударила головой, притиснулась всем телом - бесполезно, стекло не поддавалось.
