– Да кто вам позволит так над ребенком измываться? – в дверях стояла квадратная, как бульдозер, дама в коротком норковом полушубке и норковой же шапке. Оранжевый мальчик, которого просто отшвырнуло распахнувшейся створкой, пошатнулся, но, сделав пару шагов в сторону, устоял.

– Людмила Афанасьевна… – пролепетала явно испуганная психологиня.

– С кем имею честь? – вежливо осведомилась Арина.

– Да какая тебе еще честь?! – голос у обладательницы норковой шубы был зычный, почти пронзительный. – Забирай свое отродье и молись, чтоб про вас забыли! Знаешь, кто моя дочка? Она быстро на тебя дело заведет, поедешь на Колыму комаров кормить!

– Вы бабушка Милы?

– Я-то бабушка. И нечего тут всякой швали над моей кровинкой измываться. Пойдем, Милочка, мама их всех в тюрьму посадит.

– Людмила Афанасьевна, – остановила ее Арина. Тем самым негромким, но очень убедительным «юридическим» голосом.

Та, кстати, послушалась. Отпустила внучку, воззрилась на Арину недовольно:

– Чего надо?

– От вас – ничего. Только, когда дома будете, спросите у дочери. кто именно дела, как вы выражаетесь, заводит. Ну и насчет публичной угрозы неправосудных решений тоже спросите. Думаю, дочка вам объяснит, чем это грозит – ей грозит, не вам. А тебе, Мила, придется выбрать один из вариантов. Потому что обвинение было озвучено. Причем не в частном разговоре, а публично, да еще и с привлечением официальных, так сказать, инстанций в лице Мирабель Леонтьевны. Полагаю, все ваши одноклассники в курсе уже? Значит, обвинение должно быть снято не только публично, но и доказательно. Собственно, ты можешь идти с бабушкой. Но вот рюкзак придется оставить. Мирабель Леонтьевна выступит независимым свидетелем. Отпечатки – это быстро.

Она метнула быстрый взгляд в сторону оранжевого мальчика, который уже успел под шумок отволочь «шотландский» ранец в сторонку. Грамотно, кстати, отволок, взявшись за верхнюю ручку через пуховик. Толковый мальчик.

– Да кто вам позволит с ребенка отпечатки снимать? – возмутилась дама-бульдозер.

– Мне и не нужно, – улыбнулась Арина. – Криминалист легко отпечатки хозяйки отсеет, ими же внутри все усыпано. И завтра весь класс будет ознакомлен с итогами этой экспертизы. Дабы не оставалось недомолвок.

Мила, глядя в пол, молчала.

Людмила Афанасьевна, как ни странно, тоже.

Алевшие на психологининых скулах пятна расползлись, и теперь ее щеки по цвету почти соперничали с ее костюмом. Арине подумалось, что, обрисовывая два варианта развития ситуации, надо было еще и этой… специалистке по детской психологии на извинения намекнуть. Но, может, и хорошо, что не намекнула. Если Мирабель, господи боже мой, Леонтьевна – не дура, а просто рьяная идеалистка, сама сообразит, а если – дура, то намекай не намекай, толку не будет. Скорее даже наоборот. Может и злобу затаить, а Майке в этой школе еще учиться.

С минуту белокурая фея кусала губы, потом покашляла, сглотнула, расправила плечи и тихо, но внятно произнесла:

– Я ошиблась, Мирабель Леонтьевна, мне очень жаль, – и, повернувшись к Майке, уже почти совсем не слышно буркнула. – Извини.

– Мне очень жаль, – повторила психологиня. – Извини, Майя.

– Принято, – кивнула та, и Арина опять восхитилась племяшкой: в подобной ситуации другая, к примеру, эта вот сердитая фея наверняка воспользовалась бы возможностью потоптаться на поверженном противнике. А Майка – молодец. Хотя пришлось ей сегодня несладко. Стойкий оловянный солдатик.

– Прости, Арин, – вздохнула девочка, когда они уже шли в сторону дома.

– Боже, Майка, за что?

– Ну… сама не справилась, шум подняла, кинулась тебя звать, – она с размаху пнула подвернувшуюся льдышку.

– Ты, знаешь, лишнего-то на себя не бери, угу? А если ты увидишь пожар? Сама тушить кинешься или пожарных вызовешь?

– Так то пожар… – протянула Майка, но в голосе уже появилось что-то похожее на сомнение.

– Сегодня был вполне пожар, – Арина старалась, чтобы ее собственный голос звучал максимально спокойно. – Ты изумительно справилась. Я, честно, тобой восхищалась.

– Было бы чем…

– И было, и есть. Что же до шума, который ты якобы подняла, не забывай, это просто моя работа.

– Но ведь твоя работа – ловить злодеев.

– Иногда, чтобы поймать злодея, приходится для начала очистить от подозрений невиновного.

– А разве… Разве бывает…

– Не надо, Май, – перебила Арина. – Все ты понимаешь. В школе тоже не должно бы происходит ничего такого, как сегодня. Но – случается. И судебная система не всегда безупречна, иногда она дает сбои. Но, – Арина даже остановилась, чтобы повернуться к племяннице лицом к лицу. – Сегодняшняя ошибка твоей Мирабель Леонтьевны не основание отменять должность школьного психолога. Ошибки бывают всегда и везде, это проблема любых сложных систем. И уж тем более тех, которые работают на человеческом факторе.

– Как с прививками? Ну помнишь, когда нам эту, как ее, бэцэжэ кололи, а Жанкина мамочка прибежала в школу скандалить, чтоб от ее деточки отстали, потому что от прививок даунами становятся и вообще от них сплошные осложнения и никакой пользы. Ты мне объясняла, что осложнения бывают – в одном случае на миллион, ну или на сто тысяч, не помню, а если прививок не будет, болеть будут все. Или половина.

– Похоже, – засмеялась Арина. – Прививки, судебная система или хотя бы правила поведения за столом существуют не для того, чтобы превратить нашу жизнь в рай, этого не может ни одна система. Но не дать жизни превратиться в ад – может. Для этого любая система правил и существует. Ох, – спохватилась вдруг она. – Что это я с тобой, как на митинге, ей-богу.

– Нет, правильно. Я не думала, что все так сложно.

– И не думай, рано тебе пока таким голову грузить.

– Я буду думать… понемножку. Знаешь, я так удивилась, когда Мирабель тоже извинилась.

– Вот видишь. Получается, она вполне вменяемая. Ну сглупила, с кем не бывает.

– И с тобой, что ли?

– Все, заяц, пришли, делаем веселые лица.

– Все человека из меня хотел сделать, – хмыкнула Лера.

Та самая, что, уйдя от Кащеева, пристроилась работать на рынке «под Ахметом», так что отыскать ее оказалось нетрудно. И уговорить побеседовать – тоже. Да и уговаривать не пришлось.

– А вам не нравилось, что из вас… человека делают?

Лера махнула рукой с длинными черно-оранжевыми ногтями, тряхнула трехцветной, выкрашенной перьями, головой, фыркнула, по-кошачьи сморщив нос, украшенный тремя серебряными колечками:

– Это типа меня должно оскорблять, что меня за человека не считают? – воздух опять прочертили черно-оранжевые ногти. – Не! Это фигня! Я ж тогда и была – не человек, а так, ошметок, побродяжка вокзальная. Серафим Федорыч и кормил меня, и одевал, и книжки читать заставлял. Правда, скучные всякие, но полезные. Он так говорил.

– Чего ж вы ушли-то от него, раз он такой хороший?

– Да ну! – носик сморщился так резко, что украшавшие его колечки звякнули. – Не, сперва-то, ясный пень, радовалась, вот, думаю, счастье привалило: и дом у мужика собственный, и не пьет, и вообще. А после… вот хоть в петлю, веришь?

– От счастья, что ли? – съехидничала Арина.

– Да на кой сдалось такое счастье, когда все по правилам? Ни минутки вздохнуть. На рынке стоять тоже, конечно, не курорт, но хоть все понятно: пришла, товар выложила, день отстояла, выручку сдала – и пошла на все четыре стороны. Хоть в кино, хоть куда, ночевать хоть вовсе не приходи, никто никому слова не скажет. Квартиру мы с девочками вскладчину снимаем, тут недалеко и недорого совсем выходит. А если кому надо место… ну вы понимаете?.. у нас расписание, мы договорились: по два вечера в неделю у каждой, а один день общий, чтоб не обидно. Так что если надо – пожалуйста. Хоть каждый раз нового зови, хоть постоянного заводи.

Арине стало смешно и почему-то неловко – так обстоятельно Лера докладывала о подробностях своей жизни, не самой, если вдуматься, легкой. А она ничего, не жалуется. Да и откуда возьмутся жалобы, если в недолгой этой жизни, как говорится, «ничего слаще морковки» не встречалось. И возможность ночевать под собственной крышей, куда вдобавок можно «кого угодно» привести, кажется феерической свободой.