Город, вернее его небольшая часть, где с обилием церквей, массивных помпезных зданий соседствовали ветхие, убогие деревянные постройки, всевозможные сараи, амбары и другие подсобные помещения, где в широкие и глубокие съезды, вымощенные булыжником, стекались почти отвесные извилистые тропинки, - предстал как огромное живописное полотно.
На Стрелке, на стыке Окского и Волжского берегов, сквозь призрачную синеву все более отчетливо вырастал силуэт собора, построенного в честь Александра Невского - уроженца здешних мест. А за ним... бурлила ярмарка. С причаленных судов по упругим сходням почти бегом скатывались грузчики. Огромные тюки, ящики, бочки словно не имели веса - так плавно проплывали они на спинах людей. Но взмокшие просоленные рубахи грузчиков, их перекошенные от напряжения лица, редкие натужные выкрики говорили о том, с каким трудом дается им эта работа, каких усилий она требует.
Особенно многолюдно, шумно и весело у одетых в камень берегов Сибирских пристаней. Вот три артели разгружают баржу, в ней рис, изюм, курага, орехи - товар из Персии. Грузчики ловко вскидывают на спины ящики, мешки. Рядом пароход с хлопком, спрессованным в восьмипудовые тюки, с каракулем в связках сотнями. На Московском вокзале около пакгаузов вереницы вагонов. На них мелом - "Н-Новгород" и "Н-Н", без конца. Мануфактура, обувь, табак. С другой стороны от пакгаузов по шоссе непрерывно движутся ломовые извозчики, автомобили, нагруженные товаром. Покрикивают возчики, тарахтят, испуская клубы дыма, машины...
- Долго, долго собираемся, товарищи! Прошу садиться. - Григорий Петрович Себекин нетерпеливо переложил с места на место стопку бумаги. Гущин, что ты там жмешься у двери? Проходи ближе, вот здесь свободный стул. Присаживайтесь, пожалуйста, пора начинать. - Он скорее для солидности, чем по необходимости, откашлялся в кулак, по-хозяйски оглядел заполненный сотрудниками Красный уголок комендатуры ярмарочного уголовного розыска и вдруг нахмурился: - Хоть и не время сейчас об этом говорить, но вот вынуждаешь ты меня, Ромашин, при всех тебе замечание делать. В который раз призываю тебя в смысле ношения формы - тебе все неймется. Ты посмотри на себя. Какой ты, к лешему, милиционер? Так, лавочник неудавшийся. Гимнастерка грязная, пуговица отсутствует, сапоги нечищеные, а главное куда ремень девал? Ты чем это подпоясался, грузинским кушаком? Смешного тут мало, товарищи! - Он повысил голос, и от этого его речь, потеряв былую плавность, зазвучала властно и негодующе. - Сколько можно говорить: мы здесь не для абы-кабы, извините-подвиньтесь. Мы - Советская власть. И хватит нам уже лаптями да заплатами гордиться, вперед их выставлять. Да что я вам здесь политграмоту читаю, сами не маленькие. Все! С тобой, Ромашин, разговор будет особый...
Себекин, вскипев, быстро успокоился. Крупного телосложения, плотно сбитый, он весь был словно выточен из камня. И, как большинство сильных людей, имел спокойный, рассудительный нрав. Состояние раздражения, в которое он впадал крайне редко, обычно выбивало у него почву из-под ног: он запутывался в собственных словах, терял мысль, из-за этого еще больше смущался, краснел от неловкости, наконец, сделав глубокий вдох и махнув рукой, оставлял не свойственную ему манеру держать себя с подчиненными. В его массивной фигуре, несмотря на четко подогнанную форму, было мало военного. Это казалось тем более странным, что с армейской жизнью Себекин познакомился еще в первую империалистическую. Многое повидал парень из деревушки, затерявшейся в дремучих лесах: и смерть товарищей, и грязь траншей, и неуютность израненной снарядами, залитой дождями чужой земли. Митинги, ночи у костров, долгие разговоры в теплушках...
Революцию он принял как само собой разумеющееся: в ту пору, когда бурлила молодая кровь, когда события воспринимались не столько умом, сколько сердцем, не было времени на долгие размышления. Под Царицыном в одном из многочисленных боев его ранило. Пуля застряла в мякоти бедра. Ногу оперировали, свинец вытащили, но шов не заживал. Вот в те долгие дни и ночи, проведенные на госпитальной койке, и начал он серьезно осмысливать происходящее. Друзья слали письма, рассказывали о боевых делах. По всем фронтам белые несли потери - молодая Советская республика раздвигала плечи, мощными ударами отбрасывая врагов со своей территории.
Через три месяца Себекин вновь взял в руки винтовку, дрался с еще большим остервенением: в Курмаше в белобандитском мятеже был зверски убит его брат Сергей - заместитель председателя укома партии...
Григорий Петрович еще раз поправил бумаги на столе, переставил чернильницу, попробовал на устойчивость массивное, из мрамора пресс-папье.
- Значит, доверено нам с вами ответственнейшее дело - охрана общественного порядка на Нижегородской ярмарке, - начал он медленно, растягивая слова, как бы собираясь с мыслями. - Дело это вдвойне серьезное, потому как здесь нынче, можно сказать, весь мир собрался. Судите сами: персы, индусы, китайцы, японцы - это с одной стороны. С другой - французы, греки, немцы. А все потому, что им не только хочется свой карман потуже набить, хотя, конечно, это для них первейшее дело. По моему разумению, у всех этих иностранцев к нам особый интерес. Любопытство их раздирает: как это мы в нашей стране теперь самостоятельно хозяйничать будем, сумеем ли на деле выполнить наши планы. Понял, Ромашин?
Тот шмыгнул носом, рассеянно улыбнулся, не ожидая, что с таким вопросом начальник обратится именно к нему, и с готовностью закивал.
- А мне кажется, что ничего ты не понял, - не сердито, но уверенно продолжал Себекин. - Иначе бы свое обмундирование в порядок привел. На тебя здесь, можно сказать, вся Европа и Азия смотрят. И такие вот неряхи для их пропаганды в самый раз подходят. Ведь буржуи каждой нашей промашке рады. Потому как они считают, что народ - темная толпа, не способен он государством управлять, от него, дескать, ничего хорошего не жди. И ты, Ромашин, своим видом льешь воду на их мельницу...
Себекин отпил из стакана воды, обтер рукавом гимнастерки губы и внимательно осмотрел всех сидящих в кабинете. Ромашин спрятался за спину широкоплечего Гущина. Григорий Петрович усмехнулся:
- Стыдно тебе, Ромашин, вот и прячешься. Но это все цветочки. Сейчас и до ягодок доберемся. Значит, с одной стороны, международная ярмарка, с другой - мы с прямотой вынуждены констатировать: преступный элемент заполнил Нижний Новгород. Сюда, на ярмарку, как мухи на мед, слетелись и продолжают слетаться жулики и проходимцы всех мастей. Этот факт наиглавнейший для нас. От него мы должны отталкиваться, направляя все свои действия. Сил у нас недостаточно, людей явно мало для такого скопища, но наша революционная убежденность в непримиримой борьбе с ними и, главное, то, что Советская власть надеется на нашу беззаветную преданность ей, вот наше дополнительное оружие, наша моральная сила, откуда мы должны черпать энергию, умение и все такое прочее...
Налетевший ветер хлопнул раскрытой форточкой. В проеме окна было видно, как огромная темная туча заволакивает небо: в комнате стало пасмурно. Тугие капли крупного дождя дробно застучали по стеклам.
- Теперь конкретно. Оперативная обстановка в связи со сказанным тяжелая. В течение последних нескольких дней отделение уголовного розыска было занято поимкой крупной шайки. В шайке - небезызвестные нам всем Абадюк Хайротдинов, Абяз Хазянов, братья Мусины, Хасян Якутов и целый ряд пособников и укрывателей. Они имели штаб-квартиру в Канавине, а преступления совершали на ярмарочной территории. За ними числятся кражи ящика эмалированной посуды на складе металлосиндиката, 400 пар кожаных рукавиц из ярмарочного склада Богородского райпроизводсоюза и мехов и шуб на сумму 10 500 рублей из оптового склада Госторга.
Григорий Петрович снял очки, надетые им специально для того, чтобы зачитать выдержки из рапорта.
- Должен сказать, что, если бы не находчивость и мужество Степана Гущина, воры до сих пор продолжали бы свои махинации. Товарищ Гущин выследил главаря и чуть не поплатился жизнью, когда в ресторане "Европа" решил задержать его. Тем не менее главарь был схвачен. От лица службы выношу тебе, Степан, благодарность. И пусть твои дела будут примером для других.
