В правом крыле снизу жила Лили, прямо над ней – Анна; рядом с Анной ближе к центру особняка, почти над парадной дверью – Элли; там же, но на первом этаже – прислуга.

– Быть может, найдёте друг в друге чего родственного по душам, – добавила няня. – Глядишь – тучи над этим домом и разойдутся. Как говорится, горя напьёшься – и счастья дождёшься… или, может, понедельник пришёл – дождик прошёл… так, что ль, Бетти?

– Нет сада без сорняков, – вскользь поправила её мажордом, глядя через окно в сад. – Ну да ладно, давайте накрывать в зале.

Бетти ходила из кухни в зал и обратно, перенося салатницы, соусники, тарелки, салфетки и остальное; няня с Птичкой переместили пулярку в гусятницу и с другими блюдами отправили к большому накрытому столу.

Проделывала Элли это отвлечённо, была снова в своих мыслях: «Слишком уж много мистики – надо бы хорошенько разобраться. Мари действительно близка мне, но смущает своей картиной мира: либо намеренно искажённой выдумкой, либо невинной запутанностью из-за непосильных проблем.

«Я словно чувствовала, что ты придёшь», «трефовый паж мне и подсказал, что ты придёшь», – что же это?

Я знаю, что тайное место в саду не видно никому: окна второго этажа смотрят на сад только мои (мамины выходят на другую сторону) и Мари. Я думаю, несложно даже при закрытом окне наблюдать через щель меж занавесками, и, при замкнутом образе жизни, она, как и я, наверно, подолгу может погружаться в рассмотрение пейзажей. И при всей этой монотонности не обратить внимания на меня, гуляющую по саду и сидящую длительно на любимой скамейке, довольно трудно.

Также при желании можно без труда запомнить, что свободна я в одно и то же время, и прийти туда раньше меня, чтобы удивить.

Но если она так хотела, то внимательно следила бы за моей реакцией, чего не было. Так… Как она подгадала время – ясно как день, но зачем она ждала меня?

Неужто просто ради поддержки посчитала меня теперь достаточно взрослой? Может, из-за замкнутости нашла такой необычный способ ближе подружиться или просто таким способом притягивает к себе внимание?..»

Вопросов снова становилось больше, чем ответов. Мысль дальше не шла, поэтому Элли дала себе передышку, погрузившись в атмосферу наступающего вечера, и представила, как играет свою подготовленную сонату. Настроение поднялось, а аппетит всё ближе подкрадывался к желудку от горячих густых овощных и мясных запахов, окутавших стол.

Время ужина пришло. Бетти отправилась за миссис Пёрк, а Элли с няней – за сестрой.

Вечерняя поволока вылезла из-за картин, расстелилась по полу; пробежалась вдоль сада, приказав обитателям цветочных кустов угомониться и готовиться ко сну, а потом вытолкала наконец покорное солнце за горизонт.

Под последние блики угасающего дня Элли подкатила Лили к столу, лицом к ласковому рдяно-шафранному закату, и отправилась разжигать многочисленные свечи. Филиппа раскладывала по тарелкам кушанья, зная наизусть вкусы каждого, но оставляла свободное место на случай, если пожелают попробовать что-нибудь новое. Анна вошла в зал с прямо поднятой головой, но слабо опущенные плечи выдавали некую наигранность облика, за ней – Бетти, но уже со строго выдержанной осанкой и чётким, чеканным шагом.

Усевшись за стол, все приступили к трапезе: Бетти с Филиппой с одного края, и как бы с небольшим промежутком – мать с дочерьми. Через минуту дверь тихонько приоткрылась, и вошла Мари. Чуть заметно кивнула и приблизилась к своему месту рядом с Элли. Липпи хотела было открыть рот, чтобы, как обычно, подбодрить до сих пор застенчивую девушку, но Анна опередила её, просто сказав: «Присаживайся скорее к нам, Мари», и сделала соответствующий жест рукой.

Птичка внимательно следила за мамой: глаза её были отстранённы, но вкус еды, казалось, удивил её и выиграл бой за довольное выражение лица, которое постепенно становилось расслабленным и в итоге налилось румянцем. Наслаждаясь белым мясом с подливной фасолью, она иногда искоса поглядывала на место у окна, освобождённое прислугой для бесед или танцев. По-видимому, представлялись ей сцены из прошлого. Некогда, при живом Джеке, большая гостиная была полна людей высшего света. Всё, как мечтала с детства Анна, как в романах: пышность атмосферы с шелестом платьев и голосами гостей, достаточно громкими, чтоб группа людей, стоящих в кругу, могла разбирать слова собеседника, а другая, поодаль, не уловила бы и темы разговора; мерное, успокаивающее баюканье фортепьяно под пальцами дочерей высокопоставленных знакомых мужа; треск камина, заполняющий паузы между вальсами; секретики с подружками на чём-то, подобном оттоманке; и всё дальше, дальше уносилась Анна…

Элли помнила рассказы матери о молодости, об их с отцом встрече и принялась перекручивать всё в голове, как бы пытаясь слиться с матерью в эмоциях.

Папу-то она почти не помнила – в тридцать пять сделался с ним удар. Ей и двух лет не исполнилось, но яркие ощущения теплоты, как от Филиппы, успокаивали её. Она точно знала, как сильно папа любил её, сердце так и заливалось восторгом от рассказов няни о нём, о прогулках, сказках на ночь. А потом вспомнилось и самое начало их семьи.

Отец её ещё молодым человеком отправился служить на долгих восемь лет. В то время для военных планов не строилось. Вернёшься ли, увидишь ли хоть глазком родную землю, поцелуешь ли дверь дома своего – кто знал? Война не щадит сéмьи, а одиночкам иногда больше выходит получить от неё благосклонности. Так вышло и с Джеком. Вернулся он уже умудрённым жизнью, сильным духом мужем, но не утерявшим веры в жизнь. Повидав стольких несправедливо забранных на тот свет, он хотел теперь давать жизнь, поддерживать её, тéплить в других, – вот и загорелся он семьёй.

Добрый случай свёл их с Анной – тогда молоденькой белокурой девушкой восемнадцати лет. Так хотелось ей тогда выдернуться из-под тяжёлого крыла родителей, а тут – статный служивый мужчина, напоминавший образ из её смелой мечты! Раздумывать было некогда: весёлый легкий нрав Анны быстро покорил Джека, ценившего простоту в людях и любившего к тому же порыбачить подальше от богатых, увесистых статусами мест, – и свадьба уж была на пороге.

Вскоре ему снова повезло: Анна легко вошла в роль женщины высшего общества, как и подобало семьям, глава которых вернулся с поля брани домой с немалым званием и грудью в регалиях. Соседям было за честь посещать приёмы мистера и миссис Пёрк. В общем и целом, так было принято, потому на людях Джек крепился и носил свой статус по всем нормам, а жене и вовсе это было по душе после голодных и бедных лет в низшем сословии. Так она себя ставила, что никто и серёдкой не заподозрил её происхождения, что, по естественным причинам, скрывалось от других.

Ребёнок в Анне зародился скоро. Джек просто грезил им, разговаривал сквозь живот, будто тот был уже двух- или трёхгодовалый, и люлюкал его не переставая. Роды были тугими и тяжёлыми, врачи определили, что рожать Анне больше будет нельзя, а девочка Лили родилась крепкой и румяной, как калач из печи. Но ближе к году стала она необъяснимо хиреть.

Каждому понятно, как тяжело с больными детьми, да ещё такого рода! Всё больше уставала Анна, и всё больше ложилось забот на плечи Бетти. Плачевный результат был налицо (Элли с состраданием посмотрела на сестру: Анна привычно кормила её с ложки, а та поглядывала то на потолок, то в стол, следуя за движениями матери).

Это был настоящий удар для родителей. Джек держался как мог, а Анна быстро сломалась и впала в депрессию. Боясь за свой и мужа рассудок, спустя четыре года она предложила удочерить «нормальную» девочку, чтобы их мечты о полноценном семейном счастье претворились в жизнь. Он знал: с годами депрессия жены усиливалась, и таяли её лелеемые надежды на обучение Лили, повседневные сплетни дочек-матерей, совместные поездки в свет,  по интересным городам, на свадебные хлопоты и внуков, в конце концов, – всего и не сказать…