Энергия, ловкость, быстрота, с которыми она делала всё, несмотря на не оставляющую её болезнь (открытая форма туберкулёза),- были удивительны. У неё была такая же быстрая речь, как у сына, только прерываемая покашливанием, такая же живая мимика... Легко было представить, какой она была отличной стенографисткой.
Опасения Солженицына, что женитьба помешает его планам на будущее, отпали. Он увидел, что, женившись, он не только ничего не потерял во времени, а, более того,- выиграл! Не надо было назначать свидания, часто
водить свою возлюбленную в концерты, театры, кино, гулять с ней по ночным улицам и бульварам. Когда она была особенно желанна ему - она оказывалась тут же, рядом. Правда, жена иногда скулила по тому поводу, что поуменьшилось развлечений в их жизни, что понятие "в гости" или "гости" почти перестало существовать. Муж порой казался мне машиной, заведённой на вечные времена. Становилось страшновато... Но Саня рисовал перед женой заманчивые картины: они год поработают в деревенской школе (заодно он изучит деревню), а потом постараются перебраться в Москву. Он будет кончать МИФЛИ... Она будет учиться в консерватории... Ради всего этого стоит потерпеть...
Несмотря на всю нашу занятость, весной 41 года мы с мужем приняли участие в смотре художественной самодеятельности вузов и техникумов Ростовской области: он - с чтением своих стихов, я - с музыкальными номерами.
В тот год компанией мы собирались редко. Последний раз - в день именин Лиды, 20 апреля... Лида уже была аспиранткой Пединститута. Кира кончал IV курс Мединститута. Кока, Саня и я через месяц должны были сдавать государственные экзамены.
Сидя на балконе, мы невольно любовались пёстрой движущейся толпой на ярко освещён-ной улице Энгельса. Это была главная улица Ростова - то же, что Невский для Ленинграда: такая же прямая, и по ней так же любила гулять молодёжь.
Никто из нас не мог предположить, что через два месяца эта улица по вечерам будет погружаться во мрак, а добрая часть беззаботно гулявшей молодёжи наденет военную форму...
* * *
В конце ноября 41-го года муж написал мне, что из них формируют гужтранспортный батальон.
Вместо желанной артиллерии математик Солженицын со своим университетским дипломом оказался... в обозе.
"Началась война, и Нержин сперва попал в ездовые в обоз и, давясь от обиды, неуклюжий, гонялся за лошадьми по выгону, чтобы их обратить или вспрыгнуть им на спину, он не умел ездить верхом, не умел ладить упряжки, не умел брать сена на вилы, и даже гвоздь под его молотком непременно изгибался, как бы от хохота над неумелым мастером".
Время для Солженицына как бы остановилось. Запрягать лошадей, да ещё находясь в глубоком тылу... Это - когда пала Керчь. Когда идут "особенно ожесточённые бои на ростовском направлении". Его всегдашние жизнерадостность и оптимизм сменились апатией, безразличием ко всему... Ему хочется только окончания войны, чтобы вернуться к своим и к своим старым занятиям.
"Враг должен быть остановлен повсюду. Этого требует создавшееся обострённое положение",- прочла я в газете "Правда" 27 ноября.
И я у себя в Морозовске - в тревоге и напряжении. Школа закрыта в связи с приближением линии фронта. Я коротаю дни, занявшись самообразованием. История, география, немецкий язык, даже астрономия ночью выбегаю изучать звёздное небо. Вяжу. Делаю краткие записи в дневнике. Жду писем. И жду неведомого чуда...
Оно и в самом деле произошло - 29 ноября диктор Левитан громовым голосом на всю страну объявил, что отбит Ростов, наш Ростов!
В то время, когда в маленьком карманном атласе Сани зашагали красные флажки, у меня в дневнике замелькали восклицательные знаки:
Победа под Москвой! Идут к Орлу! Наступаем! Таруса! (Наша Таруса!) Наро-Фоминск! Новосиль! Керчь и Феодосия! Малоярославец!
А в положении Сани всё ещё никаких изменений.
"Сегодня чистил навоз и вспомнил, что я именинник, как нельзя кстати пришлось",- написал он в письме ко мне 25 декабря.
Положение обозника угнетает. В тяжёлые минуты мечтается об окончании войны. Но нет: "Нельзя стать большим русским писателем, живя в России 41-43 годов и не побывав на фронте".
Я жила ожиданием писем от мужа. Когда писем долго не было, перечитывала более ранние. И каждое утро я с надеждой ждала, не принесёт ли почтальон маленький треугольник.
23 марта, сидя после завтрака у окна, я читала "Молот". Улыбающийся красноармеец в шинели и шлеме подошёл к окну. Глазам своим не поверила! Как безумная бросилась на крыльцо. Мне казалось, что я упаду в обморок. Столько мыслей пронеслось мгновенно в голове: "Куда едет? Не на фронт ли? Скоро ли от меня уйдёт?" - Нет, он едет в командировку и заехал ко мне. Уедет только ночью. Какое счастье! Весь день - сплошной праздник! Подарила Сане фотографию с надписью:
"После полугодовой разлуки смело встречаю новую, даже более длинную не окончательную".
Ушёл в 3 часа ночи и больше не вернулся.
Горжусь своим мужем! Где это видано, чтоб бойца посылали в военную командировку? Его все принимают за штабного работника и он не спешит разуверять.
Эта командировка в штаб Сталинградского Военного округа решила судьбу моего мужа.
Его диплом произвёл магическое действие. Он тут же получил направление на артиллерийские курсы.
* * *
В феврале и марте на фронте царило относительное затишье.
Зато в нашей с мужем судьбе начались перемены. Саня распростился со своей "лошадиной ротой", а я вернулась в Ростов. Идя рядом с повозочкой, на которой мальчик катил мой чемодан, я не переставала улыбаться. Меня не пугали ни выбитые стёкла, ни разрушенные постройки, ни сгоревшие здания.
Через несколько дней я уже работала лаборанткой на кафедре физической химии РГУ.
Мы занимались важными вещами - изготовляли запалы. Сами делали пробирки из стеклянных трубок, калибровали их, заполняли содержимым, запаивали. А потому я имела полное право похвастаться мужу: "...работаю под лозунгом: "Смерть немецким оккупантам!". Поэтому можешь не зазнаваться и гордись своей женой!"
Ростов в то время был прифронтовым городом. Ведь немцы находились всего лишь в 60 км от нас. Таганрог был в их руках.
Каждый 4-й день весь химфак отправлялся на трассу - рыть противотанковые рвы. Трамваи в Ростове не ходили. Приходилось идти по городу пешком до Сельмаша (через всю Нахичевань), а потом - по степи. На ходьбу туда и обратно уходило часов 5, да часов 7 работали лопатами.
Мне, никогда не отличавшейся крепким здоровьем, сначала нелегко давалось то, что было общей долей и общим долгом всех, кто оказывался в прифронтовой полосе. После первой трассы я простудилась, после второй простуда перешла в страшный грипп.
Но скоро к работе на трассе привыкла. Втянулась. Особенно, когда весна вступила в свои права. Повсюду была молодая травка, начинающие зеленеть деревья. Здоровый, чистый воздух, на котором физическая работа казалась нетрудна!..
Тревожило другое - я не знала ничего о Сане.
И вот Таисия Захаровна,- Санина мама - такая же экспансивная, как я, прибегает 2 мая ко мне на работу. По её лицу вижу, что известие радостное. Таинственно улыбаясь, она открывает сумочку и протягивает мне... долгожданный треугольничек.
- Откуда? - не удержалась я.
- Из Костромы...
- Как он туда попал?
Боже мой, какое счастье! Саня - в училище, уже курсант. И пробудет там не каких-нибудь полтора-два месяца, а по крайней мере до 1 августа.
Все страхи разом кончились. Стало легко-легко на душе. И жизнь - такой ко мне доброй...
Не прошло и полумесяца с момента прибытия Сани в училище, как он уже утомился от необычной для него жизни.
Даже то, что у него для книг был специальный портфель, командир назвал "студенческой распущенностью" и велел, чтобы портфеля у него не было.
Зато особое внимание обращается на заправку постелей, на то, как уложено одеяло и подушка, как надета пилотка, как вычищена и вымыта кружка - тысячи обязательных мелочей надо выполнить за несчастный часик "свободного" времени, который удастся выкроить за день. Раза 3-4 в день приходится мыть и чистить сапоги. Чуть пятнышко - наряд.
