Когда мы были на втором курсе, в университете открыли школу танцев. Оказалось, что из всех нас записались двое: Саня и я. Что же удивительного, что мы стали танцевальной парой?..

На университетские вечера мы тоже стали приходить вдвоём с Саней и танцевали на них только друг с другом. Саня заходил за мной и обычно ещё слушал мою игру на рояле. Помимо вещей, которые я разучивала, я часто играла ему, помню, "Серенаду" Брага.

Мне было хорошо так. И не хотелось никаких перемен...

И вдруг 2 июля 1938 года Саня признался мне в любви. Говорил о том, что в своей будущей жизни видит меня с собой всегда рядом. И... ждал ответа.

...Было ли то, что я чувствовала к Сане, любовью?.. Той, ради которой готов забыть всё и всех и очертя голову броситься в её бездну? Тогда я понимала настоящую любовь только такой (из книг). Теперь я понимаю настоящую любовь только такой (прожив жизнь)...

Но в то время жизнь моя была столь многообразна, что Саня, казалось мне, не мог заменить мне всего, хотя и значил для меня очень много. Мир для меня не заключался в нём одном. А что-то надо было решать, говорить тотчас же. И я уронила голову на скамейку, спрятавшуюся в чаще деревьев театрального парка, и заплакала...

Потом было 5 июля. Концерт известной тогда певицы Тамары Церетели в Первомайском саду. Саня, сдержанный, подчёркнуто вежливый, молчаливый.

Значит, всё кончилось?.. И вдруг всё вокруг перестало казаться привлекательным. Только бы осталось то, что было!.. Ведь я без этого не могу. Я хочу, чтобы так было всегда! Так, значит, это... любовь?

И через несколько дней я, всегда раньше сдержанная в словах и действиях, написала Сане записку, что люблю его.

И всё осталось... Но не совсем так, как было... Постепенно в наши отношения вошло много нежности и ласки. Всё трудней было расставаться после свиданий, всё тягостнее - не давать воли своим желаниям...

Или соединиться или расстаться - так стало казаться мне. И я предложила, снова в письме, последнее. В ответ Саня отдал мне письмо, которое, оказывается, у него было давно готово.

Он писал, что не мыслит себе меня в будущем иначе, как своей женой. Но боится, что это помешает его главной жизненной цели. Чтобы добиться такого успеха в жизни, на который он рассчитывает, надо... закончить МИФЛИ и как можно скорее; а я тем временем должна кончить консерваторию... Это потребует большой концентрации нашего времени. Но "время может оказаться в опасности" из-за тысячи всяких мелочей, которые неизбежны в семейной жизни. Эти мелочи сгубят нас прежде, чем удастся "расправить крылья". Время! Вот как коротко можно сформулировать основное препятствие к тому, чтобы нам тотчас пожениться. Саня растерян, поэтому и сам мучится.

Перечисляя всё то, чтo не даст нам "успеть расправить крылья", Саня назвал "ещё одно потенциальное приятно-неприятное последствие...", имея в виду ребёнка.

По этому вопросу взгляды Солженицына неоднократно менялись. В тюрьме он жалел, что у нас нет детей. А позже был долгое время убеждён, что людям "с большими задачами" нужны не физические, нужны "духовные дети".

Тогда, в 39 году, мы сговорились на том, что поженимся через год, в конце IV курса.

Саня уже стал студентом МИФЛИ. Теперь он не имел права терять ни минуты. Даже поджидая трамвай, он вынимал из кармана и перебирал самодельные карточки, на которых с одной стороны значилось какое-нибудь историческое событие или лицо, а на другой - соответствующие им даты. Бывало, перед началом концерта или кинофильма я по тем же бесчисленным карточкам спрашивала у него, в какие годы царствовал Марк Аврелий, когда был введён эдикт Каракаллы и многое в этом роде или - латинские слова и выражения, тоже по таким же карточкам.

Если не предполагалось ни кино, ни концерта, то наши с ним свидания назначались на десять часов вечера - время закрытия читальни. Саня охотнее жертвовал сном ради возлюбленной, чем своими занятиями!..

Настала весна 40-го года. Для регистрации мы выбрали день 27 апреля. Мой будущий муж любил числа, кратные 9-ти В этот тёплый, но ветреный день, придя из ЗАГСа, Саня подарил мне свою фотографию, сделав на ней надпись: "Будешь ли ты при всех обстоятельствах любить человека, с которым однажды соединила жизнь?"

На этот вопрос, поставленный мне мужем и судьбой, я постараюсь ответить в своих записках...

Мы никому не сказали о регистрации. А через несколько дней я уехала в Москву на производственную практику.

В Москве я оказалась впервые. Там я познакомилась со своим родным дядей Валентином Константиновичем Туркиным и его первой семьей: с Вероникой - старшей и Вероникой - младшей. Жила я у Вероники Николаевны. Практику проходила в Научно-исследовательском институте красителей, который находился совсем близко от дома на Патриарших прудах, где жила моя тётя.

18 июня я помчалась встречать своего мужа. Он приезжал на летнюю сессию МИФЛИ.

В тот счастливый день мы гуляли с Саней по парку культуры и отдыха. Забрели в Нескучный сад. Тогда мы не могли подозревать, при каких иных обстоятельствах мы опять побываем здесь. Нас разделит колючая проволока и разговаривать мы будем знаками: он - сидя на подоконнике окна третьего этажа дома на Калужской заставе, где настилал паркет, я - глядя на него из того самого Нескучного сада...

В конце июля мы, по совету дяди, поселились в Тарусе, где и провели свой "медовый месяц".

Сняли отдельную хату у самого леса. Мы не столько бродили по этому лесу, сколько располагались в тени берёз, и муж читал вслух или стихи Есенина или "Войну и мир" Толстого, частенько находя сходство между двумя Наташами.

Оба читали и занимались, вместе и порознь. Муж готовил предметы уже для следующего, второго курса МИФЛИ. Я же заполняла пробелы в своём образовании.

Только из Тарусы мы написали нашим обеим мамам и друзьям, что поженились, и получили от них поздравления. От друзей - не очень искренние, по ряду причин... Как я узнала позже от Кирилла, Кока был расстроен, что я вышла замуж за Саню, хотя ни одним намёком не дал мне этого почувствовать. Ведь Саня был его другом. Кирилл был огорчён за меня: опасался, что Саня своей деспотичностью, которая уже тогда была видна его друзьям, подавит мою индивидуальность, не даст развернуться моей личности.

Жизнь доказала мне, что друзья были правы. Но чтобы признаться в этом самой себе, понадобилось долгих тридцать лет.

* * *

В Ростове нас ждал своеобразный "свадебный подарок": Солженицын стал получать повышенную стипендию. Он получил её потому, что был не только отличником, но и активистом. Тут - и художественная самодеятельность, и выпуск стенной газеты и вообще деятельное участие во всех комсомольских делах.

Поселились мы с мужем отдельно от своих.

Комната в Чеховском переулке, хотя и маленькая, хоть и у сварливой хозяйки, была удобна тем, что жили мы совсем близко и к моим родным, и к Саниной маме, и к двум любимым читальням моего мужа: "тяжке" (читальня Тяжпрома) и "думке" (Дом партийного просвещения), названной так потому, что там ему особенно хорошо думалось.

Первый год нашего супружества и он же - последний перед долгой разлукой мы оба были до предела заняты. После раннего завтрака бежали в университет или, если не было занятий, Саня уходил в читальню, а я оставалась дома готовить ещё оставшиеся последние специальные предметы или делать расчёты по курсовой работе.

Встречались мы потом в будние дни у моих родных, где ровно в три часа обедали. Обед не должен был запаздывать ни на минуту! Если же это всё-таки случалось, Саня вынимал из кармана знакомые уже нам карточки и предлагал мне его спрашивать.

После обеда я садилась за рояль, а муж снова убегал в читальню. Он продолжал заниматься и дома - частенько до двух часов ночи, доводя себя до головной боли. Он и понимал, что так трудиться нельзя, и не мог остановиться. Ведь нужно было быть первым, первым! Во что бы то ни стало! Любой ценой!

По воскресеньям мы позволяли себе начать день немного позже обычного. А ещё они отличались у нас от будней тем, что обедали мы у Саниной мамы. Этот единственный день был для неё всегда праздником. Все свои способности, всю свою любовь она вкладывала в то, чтобы накормить нас особенно вкусно.