Начав свою послелагерную жизнь с репетиторства по математике, Николай шутил, что тот факт, что он химик, им не забыт, "чего нельзя сказать о самой химии".
Через два года после его освобождения времена изменились. И наличие 14-летнего производственного стажа (4 года - фронт и 10 лет - работа на заводах и стройках страны - так квалифицировались теперь его злоключения) сыграло немаловажную роль при зачислении Николая Виткевича осенью 56-го года аспирантом кафедры органической химии Ростовского университета. Ещё блестяще сданные экзамены и ещё - присланный Степуховичем из Саратова фотоотпечаток их общей статьи.
* * *
В 54-м году Саня купил домик в Кок-Тереке - тот самый, который раньше снимал. Ему сделали ещё и погреб. За засаженным огородом хозяйка будет ухаживать, пока он снова будет в Ташкенте, а урожай - ему. А где ещё найти такую тишину?.. Особенно прекрасны лунные ночи. Просто душа растворяется степь, небо и ничего больше... А как стало теплеть - прогулки к реке Чу, сон на открытом воздухе...
Здесь так хорошо ему пишется.
И ведь есть в Кок-Тереке ещё Зубовы, которые совсем по-родительски относятся к Сане.
Самочувствие у Сани превосходное. Но ничего не поделаешь,- надо ехать в Ташкент!
21 июня он уже снова в 13-м корпусе. Приняли Солженицына в онкодиспансере очень ласково. Нашли, что он изменился неузнаваемо. Но, тем не менее, ещё до всякого серьёзного осмотра, сказали, что кладут его на месяц.
Пробыть в онкодиспансере пришлось почти два месяца. Когда лейкоциты слишком падали, рентген приостанавливали.
Но вот пришёл конец лечению. Теперь Солженицын приедет сюда лишь через 10 лет, весной 64-го года. Приедет не для консультации, не для лечения. Приедет потому, что задумает писать повесть об этом "раковом" корпусе...
А пока, выписавшись из клиники, он бродит по Ташкенту. Куплен плащ. А главное - фотоаппарат.
Фотообъектив его "Зоркого" с жадностью ловит зверей Ташкентского зоопарка.
Новый, 55-й год Саня встречал вместе с девушкой, которой симпатизировал. А всё-таки жениться на ней не решился, хоть и смертельно надоело жить бобылём. Вдруг опять заболеет? И поухаживать некому... Плохо одинокому. И, поскольку в Кок-Тереке он не находит той, на которой бы мог и хотел жениться, которой мог бы довериться, у него начинает зреть план женитьбы не через очное, а через письменное знакомство.
Первые его жизненные опыты, рождающиеся из фантастических, чисто умозрительных построений.
Переписка... Высказывается желание познакомиться... Он поедет к ней, летом...
Лето 55-го года - первый его отдых за целых 15 лет! С 40-го года.
Завесившись от изнурительной казахстанской жары, он целыми днями сидит дома: пишет, читает, слушает музыку. К вечеру, когда спадает жара, идёт на реку, подолгу купается. Ночью спит на открытом воздухе.
Заканчивает пьесу "Республика труда" (будущая "Олень и шалашовка") и понемножку принимается за роман. Роман о "Марфинской шарашке".
К этому времени Саню разыскали его лагерные друзья: Дмитрий Панин и Лев Копелев. Идут письма. Даже прислан карандашный портрет, который сделал с него в своё время Сергей Михайлович Ивашёв-Мусатов.
А вышло случайно.
У входа в московский универмаг - ЦУМ - я столкнулась с Евгенией Ивановной Паниной.
Евгения Ивановна очень возбуждённо стала рассказывать о том, что пришлось пережить ей, когда она смогла, наконец, приехать к мужу в Кустанай, куда он был сослан. Он оказался там... не один!..
Но она (о, женщина!) всё-таки хлопочет о том, чтобы вернуть мужа в Москву...
Евгения Ивановна забросала меня вопросами о Сане. Только теперь нам стало известно, что наши мужья в лагере были между собой очень дружны. её Митя во что бы то ни стало хочет разыскать Саню. Знаю ли я его адрес?.. Да, конечно. Здесь, в Москве, живёт ещё один их общий друг, Лев Копелев.
Оба друга, узнав таким образом местонахождение Сани, стали уговаривать его хлопотать о снятии ограничений. Писала об этом Сане и Евгения Ивановна. Но Саня не спешит.
Ездил на этот раз Саня не в Ташкент, а в Караганду - рассеяться, а может, и жениться. Но хозяйки с собой в Кок-Терек он не привёз. Первый из его фантастических планов женитьбы реализован не был.
Осенняя амнистия 55-го года пробудила маленькую надежду. Может быть, она и к нему имеет отношение?.. Освободят от ссылки?..
Куда податься?.. Жить в городе он не хочет. Спешка, соседи, трамваи, невыключенные громкоговорители за стеной и всякое прочее. Поселиться бы где-нибудь в сельской местности в Средней России, лучше бы не на железной дороге и не в районном центре, а в глуши. Во многом Сане так хорошо в его Кок-Тереке, что ничего другого как будто и не хочется.
* * *
Совершенно неожиданно в апреле 56-го года я получила от Сани письмо. Он сообщал мне, что его освободили от ссылки со снятием судимости. Писал, что хочет переехать в Среднюю Россию и устроиться в каком-нибудь "берендеевом уголке", что в связи с этим завязал переписку с Ивановским и Владимирским облоно. Спрашивал, не могу ли я узнать, не нуждается ли Рязанская область в физиках или математиках, и при этом заверял, что, если и будет жить в Рязанской области, "никакой тени" на мою жизнь "отбрасывать не будет".
В Рязанском облоно мне разъяснили, что математики и физики в нашей области "в избытке", о чём я и написала Сане, советуя устраиваться в городе.
Кончается учебный год. В четвёртый раз выпускает Саня десятые классы.
Дом ему удаётся продать. Нехитрая мебель раздаривается...
Распростившись со школой, с Еленой Александровной и Николаем Ивановичем Зубовыми, Солженицын 20 июня покидает Кок-Терек.
Александр сообщил, что где бы он ни был, о его местопребывании всегда будет знать жена его друга Панина. Как-то, приехав в Москву и остановившись у Лиды, я набираю номер рабочего телефона Евгении Ивановны, которую предупредила открыткой, что в этот день приеду и ей позвоню.
"Саня здесь и ждёт вас на Девятинском..."
Вечером я еду на Девятинский переулок. Я шла... на расплату! Тяжело поднималась по лестнице, будто на Голгофу! Евгения Ивановна встретила меня, провела в комнату. Саня с Паниным сидели в углу за круглым столом и пили чай. Оба поднялись.
Супруги Панины скоро постарались оставить нас вдвоём.
И вдруг как-то совсем просто мы заговорили.
Саня делился планами своего будущего устройства: скорее всего - во Владимирской области. Я слушала о возможной и даже почти реальной его реабилитации, и это было каким-то продолжением нашей с ним жизни, нашей общей беды.
Потом Саня проводил меня к дому, где жила Лида,- это было недалеко. Вёл меня под руку. Пошёл дождь. Мы укрылись, как бывало в юности, в каком-то парадном. Он расспрашивал меня, стараясь понять, как всё это произошло. Что-то отвечала... Я жила в это время то ли прошлым, в которое провалилась из настоящего, то ли настоящим, как бы вынырнувшим из далёкого прошлого. Сказала ему: "Я была создана, чтобы любить тебя одного, но судьба рассудила иначе".
Прощаясь, он вручил мне то, что за эти годы было в стихах написано мне или про меня.
Когда все в доме уже спали, я стала читать:
"Вот опять, опять всю ночь мне снилась
Милая, родимая жена".
"Вечерний снег, вечерний снег
Напоминает мне бульвар,
Твой воротник, твой звонкий смех,
Снежинок блеск, дыханья пар..."
И самые ранящие строки:
"...Но есть в конце пути мой дом
И ждёт меня с любовью в нём
Моя, всегда моя жена".
Проснувшись утром, постаралась стряхнуть всё, на меня нахлынувшее. Нарочно развивала повышенную деятельность, хотя с Лидочкой всё же нашла случай поделиться, что свидание с Саней и его стихи разбередили мне душу.
Вечером уехала в Рязань. Решив во что бы то ни стало подавить своё смятение, дома я настолько расхрабрилась, что сказала В. С., что виделась со своим бывшим мужем, но что от этого ничего не изменилось - всё остаётся по-старому.
