По щеке скатилась слеза, другая, оставляя студеный след, мигом защипавший кожу из-за ветра. Жестко стерла влагу рукой в перчатке. Меня била дрожь, и я ругала мороз, отвратительную погоду, но понимала: они тут вовсе ни при чем. Потом задумалась о корпоративе, начала перебирать в уме строчки сценария, свои слова, делая мысленные заметки, как в том или ином случае лучше отыграть, — это меня немного расслабило.

Такси приехало с опозданием. Быстрым шагом направилась к авто. Ускориться заставило появление Воронова. Миша, в распахнутой куртке, сжатыми губами и упрямым выражением лица, бежал ко мне. А куда же еще? Его внедорожник был припаркован в противоположном конце стоянки.

Все, что успела, схватиться за ручку и приоткрыть дверь приехавшей по вызову легковушки. Воронов стремительно приблизился к стороне водителя, стукнул в стекло, попросив опустить его.

— Девушка никуда не едет, — отрезал, предупреждающе сверкнув на меня глазами. — Держи за беспокойство и поезжай, — и сунул таксисту крупную купюру.

— Ну как скажешь, — усмехнулся тот, видимо, удовлетворенный компенсацией.

— Ты что творишь? — взъярилась я, захлопнув дверь такси, тут же тронувшегося с места.

— Мы едем вместе.

— Нет!

— Не испытывай мое терпение, Олеся. — Мужчина шагнул ко мне, в темных глазах будто бездна разверзлась.

— Я не хочу никуда с тобой ехать. Ты этого не понял?

— А я не хотел, чтобы ты уходила. Ни три месяца назад, ни два дня назад! Ты этого не поняла?

Я умолкла. Кусая губы, кипя негодованием, смотрела на Воронова и понимала: мы оба на пределе, ведем себя глупо, а выхода-то нет, ведь роли Снегурочки и Деда Мороза связали нас надежнее брачных уз…

Мысль о супружестве вытянула на свет и воспоминание о намеках Алины. Я горько усмехнулась, выдохнула, овладела водоворотом своих эмоций, а после, резко повернувшись на каблуках, пошла к Mitsubishi Миши.

Воронов, похоже, тоже взял себя в руки. Во всяком случае, открывал для меня дверь и помогал усаживаться без порывистых движений, выдававших гнев, и с бесстрастным лицом.

— Прости за то, что вспылил, — произнес негромко, когда мы встали в пробке, всегда образовывавшейся на центральной улице города в это время. — И за то, что натворил. Я знал, что не нужно было торопиться с постелью, что еще больше все усложню, но… не удержался. В общем, дурак.

Поджала губы, не зная, что ответить. Исключительный случай: Миша сумел критически осмыслить свое поведение, извинился. А я… По-прежнему зла, растерянна. И вновь этот горький комок в горле, слезы в глазах.

— Я жутко разозлился, Лесь. Во-первых, ты ушла. Нет, сбежала тайком! Во-вторых, выключила телефон, игнорировала сообщения. Ты пряталась от меня! Не вышла на работу. Когда тем утром я проснулся, а тебя нет, я истерически смеялся… Даже к твоему дому приехал, но не решился подняться. Точнее, гордость не позволила. Ее остаток. И мысль: да, можно рвать на себе волосы и посыпать голову пеплом, но ты не желаешь меня видеть и знать. И надо выяснить причину. Подготовил почву, в общем. Это я о том, что завалил тебя цветами. Только они также остракизму подверглись, как и я!

В поначалу спокойном голосе мужчины вновь зазвенели металлические злые нотки. Я, настороженная и напряженная, посмотрела на его профиль, встретила пронзительный взгляд.

— Почему? — спросил Воронов. — Я просто хочу знать, почему.

Пожав плечами, сухо ответила:

— Не знаю. Почему небо голубое, а трава зеленая? Вопрос из того же разряда.

Миша издал едкий смешок.

— На эти два как раз можно ответить, вспомнив физику и биологию. Так почему, Леся?

Я кинула взгляд на часы и констатировала:

— Мы опаздываем. Может, есть другой путь? Надо объехать эту пробку.

— Объехать надо. И это вопрос психологии, — будто бы сам для себя вполголоса проговорил Миша.

Через пару минут стоявший впереди грузовичок, моргнув стоп-фарами, двинулся вперед. Тронулись и мы. Вскоре показался перекресток, Миша свернул направо, а после, попетляв, заехал во двор какого-то дома. Он остановился у одного из подъездов, уставился в лобовое стекло.

— Ты права. Всегда есть другой путь. — Воронов бросил на меня колючий взгляд. — Только спорим, он нас в ту же пробку приведет? Проведем эксперимент.

— Миша, какой эксперимент? — пошевелившись, спрятав глаза от пронизывающего взгляда мужчины, я сняла перчатки, расстегнула пальто. Становилось жарко. И неуютно, тревожно.

Он загнал меня в очередной угол. Вновь буду обороняться? Или, наконец, скажу ему правду и окончательно уже разорву эту связь?

— Мы опаздываем, — напомнила.

— Плевать, — махнул он рукой и предложил, выдохнув:

— Леся, давай начнем все сначала. Сходим на второе первое свидание. Вновь узнаем друг друга. Сделаем вид, что только встретились и ничего не было.

Покачала головой:

— Нет.

Воронов недобро улыбнулся одним уголком рта.

— Видишь, та же пробка. Почему нет?

— Потому что нет. Прими это! — огрызнулась, закипая.

Сдернула с головы снуд и подумала, что ненавижу этого человека. Он делает мне больно, не отпускает, не может ничего предложить. И я не понимаю: зачем поддалась? Зачем позволила себе эту чертову прощальную ночь? Зачем не предусмотрела, что он вновь разрушит все мои планы, не позволит сохранить тайну?

— Не приму! Потому что это не ответ, — Воронов тоже начал злиться.

— Поехали. Мы не имеем права опоздать, — сквозь зубы произнесла я. — У нас есть роль…

— О да! И ты из своей не выходишь. — Тоном Миши можно было атомы расщеплять. — У меня уже, кажется, обморожения.

— Хватит! — оборвала я, хлопнув ладонями по сумочке.

— Почему? Один ответ, и, клянусь, я отстану.

Он подался ко мне, сверля жестким пытливым взглядом.

И я, повернувшись к нему, взорвалась:

— Может, потому, что хочу быть счастливой?

— То есть я тебя счастливой не сделал бы?

— Нет! Ты не любишь меня, не желаешь ни семьи, ни детей!

Брови мужчины взметнулись, рот приоткрылся.

— Так все из-за этого?

Стиснув зубы, прокляв себя за несдержанность, я отвернулась. Миша же, глухо выругавшись, грубо обхватил мой подбородок и заставил посмотреть на него.

— Все только из-за этого? Ответь, — потребовал мрачный, пугающе серьезный.

— Да.

Отпустив меня, мужчина повернулся к рулю, замер, положив на него руки, уставившись в окно.

В полном молчании, глухом, давящем, переполненном электрическим зарядом, который ощутимо царапал кожу, прошло несколько минут. Я тоже отвернулась от спутника, рассеянно смотрела в окно. Сильный ветер, перемещая по земле снежную крупу, гнул ветви тополей, высаженных вдоль дома. Прохожие прятали от него носы за шарфами, поднятыми воротниками и капюшонами. На город опускался серебристо-серый вечер.

Я пыталась ни о чем не думать, не сожалеть, но факт того, что Миша ничего не ответил на мое признание, был красноречив. Глаза щипало, сердце тяжело и болезненно билось.

Мужчина завел мотор и медленно двинулся по дороге, огибающей дом. Дворами мы выбрались на проспект, относительно свободный, поехали по направлению к выезду из города.

— С чего ты взяла, что я не люблю тебя? — спросил он, вновь хладнокровный и собранный.

— Ты никогда не говорил об этом.

— Чушь. Тысячу раз говорил. Да, не этими самыми словами, но давал понять, как действительно к тебе отношусь. Ты просто не слушала.

— Когда любят, говорят прямо. Или молчат, — возразила я дрогнувшим голосом.

«Ты единственная. Была, есть и будешь», «Ты мой нулевой километр», «Я не эпизод в твоей жизни, а ты не эпизод в моей», — вспомнились его фразы. Их можно было толковать как угодно, но в том, что их говорили тому, кто дорог, безусловно.

Привычка доверять Мише, уверенность в том, что он всегда искренен, боролись во мне со скепсисом и обидой.

О да, оказывается, он говорил о любви. Но иносказательно! А я, глупая, не поняла.

— Ну а я решил не говорить и не молчать. Выяснилось, что идиот, — ввернул с ехидцей Воронов.