Открываю дверь в ванную и вижу: раковина залита кровью, в руке у Гурченко бритва. С криком: «Что вы делаете?!!» – бросаюсь к ней и вырываю лезвие…

Январь 1978 года. В «Останкино» Евгений Гинзбург готовится к съемкам очередного «Бенефиса». Костюмерный цех ждет работа в авральном режиме. В программе заняты Марис Лиепа, Александр Ширвиндт, Армен Джигарханян. Главная героиня – Людмила Гурченко. Ее имя прочно ассоциируется с «женщинами из народа», которых актриса сыграла в фильмах «Рабочий поселок» и «Старые стены».

Замотанные жизнью тетки среднего возраста – с тусклыми глазами, в серых кургузых одежках. Ни лоска тебе, ни изящества, ни легкости… Не то что мой кумир – Алиса Фрейндлих! Интеллигентная, утонченная, музыкальная. Ради постановок и концертов с ее участием я постоянно катаюсь в Питер, а когда Театр имени Ленсовета приезжает на гастроли в Москву, не пропускаю ни одного спектакля. По поводу Алисы Бруновны у меня нет никаких сомнений: она могла бы стать звездой «Бенефиса»!

Но вот первая репетиция. На съемочную площадку влетает искрящаяся, темпераментная молодая красавица. В глазах – озорной блеск, в движениях – грация пантеры. Она начинает танцевать – и взгляда оторвать невозможно! Для меня ТАКАЯ Гурченко – открытие, и теперь я каждую свободную минуту стараюсь проводить в павильоне.

Готовятся съемки эпизода, где Людмила Марковна играет Артистку. Монтажники выстилают пол жутко скользкими стеклянными плитами. Звучит команда «Мотор!» – и на этот каток вступает Гурченко. На высоченных – сантиметров десять-одиннадцать! – каблуках она шествует будто по паркету: легкой, летящей походкой. А потом начинает выделывать такие па, что окружившие площадку девчонки из кордебалета ахают.

«Стоп! Снято!» – разносится по павильону, и лицо Гурченко, только что сверкавшее обворожительной улыбкой, искажает гримаса боли. В гримерку она идет сильно хромая.

– Людмила Марковна, что с вами? – спрашиваю я.

– Ногу на съемках сломала. Помоги, дай руку. – Подставляю локоть и чуть не падаю – Гурченко виснет на мне всем телом. – Хорошо, если дублей на этих стекляшках больше не будет, – цедит она сквозь стиснутые от боли зубы. – Танцевала, а сама от страха с ума сходила: вдруг поскользнусь? Второй раз мне эту ногу не соберут.

Навстречу бежит муж актрисы Константин Купервейс.

– Люся, как ты?! Очень больно?! Может, попросить Гинзбурга закончить на сегодня?

– Ты что?! Как можно?! Отдохну немного – и продолжим.

Оставляю Людмилу Марковну на попечение супруга, а сама иду в костюмерную. Через полчаса раздается звонок:

– А это Люся.

– Какая Люся?

– Гурченко.

– Ой, Людмила Марковна, простите, я вас не узнала. Вам что-то нужно?

– У тебя поесть ничего нет?

– Бутерброды. Принести?

– Принеси. И если можно, чаю.

Несусь по коридору с кульком и термосом и рассуждаю про себя: «Какая же она простая и открытая!»

Через пару дней, когда я, ползая вокруг Людмилы Марковны на коленях, подшиваю подол платья, сверху звучит вопрос:

– Ир, а ты юбку можешь мне пошить?

Отрез серой фланели оказывается таким маленьким, что развернув его, застываю в растерянности. Начинаю в уме прикидывать: «Если только узкую, а-ля карандаш…» За размышлениями пропускаю начало фразы:

– …в крупную складку, застроченную до середины бедра.

– В складку не получится! – горячо возражаю я. – Ни в крупную, ни в мелкую. Тут одна длина.

– А ты поперек скрои.

– Так не делают. Это не по правилам.

– Да плевать мне на правила!

Сшила «не по правилам», принесла Людмиле Марковне.

Гурченко надела юбку и, подойдя к огромному, в полстены, зеркалу костюмерной, восхищенно присвистнула:

– О! Костя, иди сюда! Посмотри, у кого руки откуда надо растут!

Я, зардевшись от похвалы, молчала.

– А жилетку из панбархата сможешь пошить?

– Смогу, наверное.

– Только мне обязательно с подплечиками надо.

Намеревалась возразить: дескать, жилеты с подплечиками не бывают – но промолчала. Точка зрения Людмилы Марковны на правила мне уже была известна.

Здесь я хочу сделать отступление и сказать, что в портняжном деле Гурченко очень многому меня научила: смелости, умению пренебрегать стандартами, искусству из ничего сотворить уникальный наряд. «Бедность пробуждает фантазию» – одно из любимых выражений Людмилы Марковны «образца» восьмидесятых годов. Разгул ее собственной фантазии не знал границ.

Вернувшись из Манилы с кинофестиваля, где получила приз «За лучшую женскую роль» в фильме «Любимая женщина механика Гаврилова», Гурченко выложила передо мной стопку то ли салфеток, то ли носовых платков из тончайшей, похожей на рисовую бумагу ткани. Каждый из квадратиков был украшен вышивкой ришелье.

– Вот, получила из рук супруги правителя Филиппин Имельды Маркос, – доложила Людмила Марковна. – Уникальная ручная работа. Может, блузку из них пошьем?

– Как блузку? – оторопела я. – Тут же одни углы с вышивкой.

– Ну это уж твоя забота – как. Я тебе доверяю.

Я корпела над шитьем несколько ночей, а когда принесла обновку Гурченко, услышала беззлобное ворчание:

– Ну вот, а твердила «нельзя», «не получится». Смотри, какая прелесть! Только ты не очень-то зазнавайся. «Проект дороже построенного собора» – это, между прочим, еще Леонардо да Винчи говорил!

Не в обиду будет сказано, «проекты» Людмилы Марковны были похожи на детские рисунки: треугольник – лиф, примыкающий к нему полукруг – юбка. И мне потом приходилось выяснять, какой ширины будет оборка, где делать вытачки. Каждое платье изобретали вместе.

Вот Людмила Марковна говорит:

– В юбку вставишь клинья, а талию подчеркнешь поясом – широким, с красивой пряжкой.

Я хватаюсь за голову:

– Какие клинья? Здесь и прямое платье шить не из чего! Ткани – с гулькин нос!

– Сделаешь их из другого материала. Тут крупный горох, а у меня есть отрез, где горох помельче.

– И что из такой чересполосицы получится?!

В платье в горох разного размера Людмила Марковна снялась для настенного календаря. Заказала в обувной мастерской сапоги той же расцветки, воткнула в шпоры мелкие красные цветочки, взяла в руку алый газовый платочек – и выглядела потрясающе!

Как-то я подарила ей отрез импортного ситца – по черному полю голубенькие мелкие цветочки. Спросила:

– Домашнее платье из него сошьем?

– Это уж как получится. У меня кружавчики есть и пуговки интересные.

– Мне кажется, кружавчики будут лишними.

– Много ты знаешь! Впрочем, смотри сама.

Начинаю шить и понимаю, что кружавчики просто необходимы.

Звоню Гурченко:

– Людмила Марковна, вы были правы.

– Конечно. Как всегда.

Через пару месяцев приезжает из Парижа и показывает фотографии. На одной из них Люся на Елисейских Полях в том самом ситцевом «домашнем» платье. Попавшие в кадр француженки, прямо скажем, выглядят куда менее изысканно.

А пальто, в котором она произвела фурор во время гастролей по Прибалтике?! Как-то Гурченко купила кусок льна. Полупрозрачное, похожее на рядно полотно грязно-серого цвета ввело меня в ступор: для половой тряпки и то не годится – жестковато.

«Будем шить из него летнее пальто, – заявила Люся. – Только сделай что-нибудь, чтобы ткань не такая страшная была». После нескольких стирок, кипячения и отбеливания лен стал более плотным, мягким и приобрел благородный седоватый оттенок. Доложила о проделанной работе Людмиле Марковне, та скомандовала: «Приезжай – будем думать над деталями».

«Жертвами» наших раздумий стали ажурные, связанные крючком салфетки. Люся собрала их со всего дома: со столиков, с изголовий кресел. Самую большую было решено приладить на спину, те, что поменьше, – разрезав, пустить воланами по воротнику и лацканам. Из своих бездонных закромов Люся достала старинные костяные пуговицы коньячного цвета. Для пущего эффекта уже я сама придумала широкие манжеты из плотного льна – на манер тех, что пришивали к петровским камзолам. Из него же выкроила карманы с лацканами, которые, как и манжеты, отделала узеньким кружевом.