Марк опешил от такой проницательности едва знакомой итальянки с целомудренным именем.

– Откуда вы знаете, как у меня в жизни? – удивился он. – С чего вы взяли, что я вообще поддаюсь чьим-то порывам?

Агнеса внимательно взглянула на собеседника и произнесла:

– Вы не похожи на глупца, который думает, что может противостоять стихии.

– Вы какую стихию имеете в виду? – поинтересовался Марк. – Стихию природы или стихию страсти?

– Это без разницы! И то и другое приносит нам волны оттуда, – указала женщина глазами на небо и прошла вперед.

Марк посмотрел на небо без единого облачка и мысленно согласился со своей новой знакомой. Он действительно не противостоял стихии страсти, тем более она вела его к гибели. «Интересно, если бы не подсуетился отец, был бы я сейчас живым?» – подумал Марк, не отрывая взгляда от небесной сини.

Учеба в Политехническом институте давалась Марку легко. Он феноменально запоминал лекции, которые после окончания пары мог с легкостью пересказать однокурсникам слово в слово. Впрочем, в тот период его больше интересовали однокурсницы. Марку одновременно нравились сразу три девушки, между которыми он никак не мог выбрать, чтобы завести серьезные отношения. Но больше всего его мысли занимали не ровесницы из студенческой среды, а одна зрелая женщина, при воспоминании о которой у него и сейчас учащается биение сердца.

Впрочем, не такая уж она была и зрелая – старше Марка всего на двенадцать лет. Это тогда, в далекой юности, тридцатилетние женщины казались ему такими взрослыми и умудренными опытом.

Марку было десять лет, когда в их дом въехала молодая семейная пара. Могучий мужчина, недавно демобилизовавшийся из армии, и хрупкая газель с необычайно тонкой талией, но весьма округлыми бедрами. Десятилетний мальчик мало тогда разбирался в волнующих прелестях округлых бедер, но его поразили зеленые глаза этой замужней женщины, длинные ресницы и романтические русые кудряшки, обрамляющие ее белое лицо. Ангела звали Эмилией, и она напоминала ту самую графиню, что белее лилии, воспетую Лермонтовым в своем стихотворении. Муж новой соседки, которого звали Николаем, на ее фоне казался грубым мужланом.

Таких красивых женщин, как Эмилия, Марк не видел даже в кино. Не влюбиться в нее было невозможно. Вот так к нему в десять лет и пришла первая и самая что ни на есть настоящая любовь, о которой он не рассказывал никому, даже первейшему другу Шавкету, с которым они иногда любили «перетереть» про девчонок.

Каждый раз, когда мальчик здоровался с соседкой, сердце его замирало. Она небрежно кивала в ответ и снисходительно улыбалась. На эту женщину обращал внимание не только он. Марк замечал, что многие мужчины оглядывались на объект его обожания. Некоторые останавливались и с серьезным видом провожали молодую женщину задумчивым взглядом, а некоторые начинали нечисто скалиться. Однажды какой-то мужик в зековской фуфайке и железными зубами на глазах у Марка что-то сказал Эмилии во дворе – что-то отвратительное и неприятное. Марк не слышал, потому что находился у качелей. Но видел, как вздрогнула женщина и стыдливо опустила глаза. Через минуту из подъезда в трусах и майке выскочил ее могучий муж, и завязалась драка. Сбежался весь двор. Это побоище, в результате которого незнакомец в фуфайке растерял все свои железные зубы, долго обсуждали в доме. Все хвалили соседа, который защитил от хамских выпадов красавицу-жену. Однако пристрастие Николая к спиртным напиткам двор не одобрял.

– И как она только с ним живет? – выкатывали глаза на дворовых скамейках уличные сплетницы. – Эмилька – кровь с молоком! А он – забулдыга забулдыгой.

– Наверное, мясо с мясокомбината таскает!

– А что толку? Детей-то у них как не было, так и нет…

Марк, который случайно услышал этот разговор у подъезда, так и не понял, какое отношение имеет мясо к тому, что у Эмилии нет детей. Мама Марка, как и Николай, работала на мясокомбинате, правда, бухгалтером, а не рубщиком, но у ведь нее-то дети были – он, Марк. А между тем мясо с комбината мама тоже приносила, правда, не так часто. Впрочем, это к делу не относится.

По мере того как мальчик взрослел и наливался мужской силой, соседка все более сухо здоровалась с юношей и старалась поскорее пройти, торопливо потупив глаза. «И куда только девалась ее снисходительная улыбка?» – удивлялся Марк и не мог не догадываться, что в душе этой женщины тоже что-то происходит. Иначе почему при встрече она отводит глаза, заливается пунцовой краской и здоровается не своим голосом, несмотря на то что он для нее – щенок.

Роман с ней завязался внезапно, когда Марк перешел на третий курс. Мама попросила сына на день Октябрьской революции пойти вместе с ее мясокомбинатом на демонстрацию. Объяснила, что на комбинате не хватает мужиков для несения тяжелых транспарантов и флагов. Но студент понимал, что дело не в этом. Просто в Политехническом институте комсомольская ячейка отстранила его от демонстрации, как сына отказников, и мама не захотела, чтобы ее чадо в очередной раз почувствовало себя изгоем.

После шествия все работники мясокомбината отправились отмечать праздник революции в актовой зал предприятия. Там уже были накрыты столы и установлены стоваттные колонки с подключенным к ним магнитофоном. Николай был со своей женой Эмилией. Именно ради нее наш студент и поперся на коллективную пьянку работников мясокомбината, проигнорировав студенческую вечеринку в молодежном общежитии.

Там, на комбинате, во время хмельного разгула Марк с Эмилией начали выразительно переглядываться через стол, и интенсивность переглядывания (если говорить производственным языком) возрастала по мере произнесения тостов и опрокидывания рюмок. Коллектив все более соловел, а Николай после шести стаканов огненной воды культурно отрубился на стуле. Только после этого Марк осмелился пригласить Эмилию на медленный танец.

К его удивлению, она не стала отнекиваться. Слегка зарделась и позволила вывести себя на середину зала. К этому времени актовой зал комбината уже представлял собой пьяное кишение, и только одна пара была словно не от мира сего. Наш потенциальный любовник впервые так откровенно держал в объятиях зрелую даму, и его голова слегка кружилась от женского жара. На следующий танец он опять пригласил ее, потому что не мог не пригласить. Потом был третий танец, четвертый, пятый, и с каждым разом танцоры прижимались друг к другу все плотнее и плотнее. Марк чувствовал знойное дыхание этой женщины, и сам задыхался от ее пылающего тела, особенно от упругих грудей, которые прильнули к его ребрам. Когда уже стало совсем невмоготу, партнерша оттолкнула студента, затем еле слышно прошептала:

– Хочешь, завтра пойдем в кино?

– Конечно, – выдохнул юноша, и в глазах потемнело от счастья.

В кино они сходили. На последний ряд, на котором все влюбленные парочки так обжимались, что случайно обернувшиеся не знали, куда девать глаза. Про что был фильм, Марк так и не понял. Однако по сегодняшний день очень ясно помнит, как он, словно пьяный, дрожащими руками расстегивал пуговицы на пальто Эмилии и искал губами ее губы. Когда закончилось кино и включили свет, пришлось приложить усилия, чтобы оторваться от нее и, напустив на себя равнодушие, насильно засунуть руки в карманы. Женщина была смущена, прятала глаза и отворачивалась от Марка. Выходящие из зала зрители смотрели на них с интересом. Марк с Эмилией вышли последними. Если сказать, что расставаться не хотелось – значит ничего не сказать. Отлепиться от нее, от ее пылающего тела, которое чувствовалось даже сквозь пальто, от ее прерывистого дыхания, от ее запаха, от которого замирает все внутри, было невозможно.

– А пойдем к моему другу! – неожиданно выпалил Марк дрожащим голосом. – Его сейчас дома нет, он в общаге у девчонок, а я знаю, где лежит ключ.

Эмилия ничего не ответила. Она, словно сомнамбула, позволила взять себе под локоток и повести в чужую холостяцкую квартиру. Дрожь поминутно накатывала то на нее, то на ее юного спутника. Пока дошли до дома, не обмолвились ни словом. Ключ лежал под ковриком. Марк до сих пор помнит, как от волнения не мог попасть ключом в скважину, как дверь наконец открылась, как они вошли в квартиру товарища… А дальше сознание словно отключилось.