– Гы-гы, – подсказал более уместное выражение Тим. – Вставай уже, защитник кикимор.

Но тот продолжал сидеть на стволе и раскачиваться.

– У… как все запущено, – покачала головой Аленка.

Витас подошел к ним абсолютно бесшумно, уставился на Максима, склонив голову к плечу каким-то совершенно не человеческим, резким движением, и прошелестел бесцветным тихим голосом, ничем не напоминающим тот, который они слышали совсем недавно:

– Они шутят, вставай.

Максим вскочил, словно одна из старых детских игрушек – ванька-встанька. Они зачем-то содержались в бункере чуть ли не тысячами, уложенные в железные ящики, затерявшиеся между припасами. Взгляд у бойца был откровенно странным, полным надежды на лучшее и готовности исполнять любые приказы.

– Ты чего сотворил?! – Аленка набросилась на Витаса, нисколько не опасаясь за сохранность собственного рассудка.

– Отойдет… – ответил ей мутант и отступил, пропуская Максима, целеустремленно зашагавшего по дороге к поселку.

Тим знаками отправил за ним троих ребят, чтобы проследили, кабы чего не случилось.

– Ничего с ним сейчас не сделается, – пообещал Витас, направляясь следом за ними. – И с вами тоже. Однако поторопитесь.

«Зато теперь Максим пойдет со мной хоть в Москву, хоть куда угодно», – поймал себя Тим на не особенно красивой мысли. Витас обернулся через плечо, смерил его внимательным взглядом и кивнул, словно подтверждая.

– Пошли, – сказала Аленка. – Этот просто так просить поторопиться не будет.

– Дядь Вань, ну ты это… иду я, иду, не толкайся, – бухтел позади Максим. Он замыкал шествие, в середине которого шел Данька, а первым – Тим как главный возмутитель спокойствия и авантюрист. Чуть левее, практически вровень с ним, двигался Женька Ерников, сжимал автомат, покачивающийся в такт шагам и посматривающий дулом в сторону Тима, и молчал. Видно, говорить было не о чем. Да и о чем, если подумать, теперь разговаривать?

Тим все-таки ошибся в одном из друзей, причем фатально. Он отводил роль самого слабого звена импульсивному Максиму, за ним наблюдал особенно внимательно, в суть вылазки посвятил в самый последний момент и информацию давал дозировано. Зато Даньке и Женьке он доверял всецело и как привык с детства ничего не скрывать, так и выложил: и про аппаратуру, обнаруженную в школьном подвале, в котором, по идее, ее и быть не могло, и про подслушанный разговор. Единственное, о чем не стал рассказывать, – о Кае, да и не важно это было. Про свою стычку с Колодезовым – тоже.

Данька сказал, что пойдет в Москву обязательно, и в его загоревшемся азартом взгляде Тим увидел отражение собственных чаяний. А вот Женька идеей вылазки не заразился, все больше хмурился и задавал вопросы, однозначных ответов на которые не было.

«Хорошо, допустим, в столице кто-то живой да остался, – говорил он. – Предположим, за время, прошедшее с момента катастрофы, москвичи не одичали и не мутировали. Но с чего ты взял, будто у них там мир и всеобщая благодать?»

«Нет. Всеобщей благодати нигде быть не может. Во всяком случае, не после катаклизма. Однако они цивилизованные люди», – отвечал Тим. А что еще он мог ответить на подобное?

Женька вздыхал и выдавал: «По примерным подсчетам, население Москвы составляло более десятка миллионов человек, а то и больше. Даже если не все из них втиснулись в метрополитен, количество немалое. Наш бункер пока не трещит по швам, но нас ведь мало. Это не хорошо, поскольку рабочих рук не хватает, но и не плохо. Сказать почему? – И с чувством превосходства произносил: – У нас нет грызни за власть».

«С чего ты взял, будто в Москве по-другому?» – злился Тим.

«На уроках истории меньше спать следовало, – упрекал Женька. – Лично я ставлю на феодально-капиталистический строй, а соответственно – междоусобицу».

«Между кем и кем?» – непонимающе всплескивал руками Тим.

«Какая разница? – вопросом на вопрос отвечал Женька. – Между одной веткой, к примеру красной, оранжевой или зеленой… и Кольцевой линией. Возможно, между соседними станциями. Из-за чистоты крови еще могут воевать, ведь в столицу кто только не ехал: кавказцы или узбеки против условно русских москвичей. Или борьба со всякими уродами, хватившими лишку радиации. Они, в конце концов, могут опасаться повторения бомбежек, а потому тебя, мой наивный друг, встретят отнюдь не с распростертыми объятиями, а прикладом по физиономии».

«Хватит каркать!» – как правило, после таких слов выходил из себя обычно спокойный Данька, и Женька умолкал, пожимая плечами, мол, не желаете – не слушайте, потом поздно будет. Однако не уходил, не называл их планы бредом, вникал в каждую деталь и идею, помогал собирать оружие и припасы, а потом бежал докладывать Колодезову.

Конечно же, он знал, на какое число и время назначен побег – через две недели, в его дежурство у выхода наверх. Вот только Женька вовсе не спешил открывать гермозатвор и выпускать их. В самый последний момент появились несколько бойцов, причем из старших – с кем Тим точно не сумел бы договориться.

Женька всегда был той еще сволочью, с детства, но при этом умным и рассудительным, а еще скептиком, каких поискать. Причем не просто так, не на ровном месте, а всегда способным объяснить свою позицию примерами из истории или недавнего прошлого. Но не в этот раз.

Молча они дошли до решетчатой двери в конце коридора. Конвоир отпер ее, пропуская всех в небольшой предбанник, из которого вело еще три двери. Одна – к карцеру и камерам, в которые сажали набедокуривших селян, две другие – на склад и в административный корпус.

– Вы оба, – конвоир, панибратски прозванный Максимом дядей Ваней, указал на Тима и Женьку, – со мной. А вы здесь обождите, вон, на лавки сядьте и не отсвечивайте.

Данька с Максимом вздохнули в унисон. От них больше ничего не зависело: накажут, разумеется, но изменить уже вряд ли что получится, а значит, остается только принять судьбу по возможности стойко и с достоинством. А вот куда поведут Тима, лично он почти не сомневался, как и в трудности предстоящего разговора.

– Че встали? Пошли! – прикрикнул конвоир, распахивая перед ними дверь в административный коридор.

Шаг, другой, горящие через каждые восемь метров тусклые лампы, практически не разгоняющие тьму, превращающие ее лишь в хилое подобие полумрака. Многочисленные двери кабинетов по правую руку, глухая стена по левую. Еще одна приемная, ничем не отличимая от прочих.

Конвоир кивнул на колченогие деревянные стулья, не иначе специально сюда притащенные, чтобы визитеры лишний раз подумали, нужно ли добиваться аудиенции у поселкового главы, погрозил пальцем и ушел докладывать. С его уходом в приемной словно стало еще темнее и на пяток градусов холоднее. Женька сидел, устало уронив голову на руки, локтями упираясь в бедра. На Тима он предпочитал не смотреть – не потому, что стыдился предательства, попросту не хотел встречаться взглядом.

– Зачем?

– Не догадываешься? – равнодушно поинтересовался Женька и зыркнул чайного цвета глазами, еще и головой тряхнул, отчего копна медных волос, закрученных спиралями, встала дыбом. – Я думал, ты умнее.

– А я плевать хотел на то, о чем ты там думал, – огрызнулся Тим. – Выслужиться захотел? Так Колодезов крыс и кротов не любит, хотя тебя, конечно, поблагодарит, будь уверен.

Женька потер лоб, хмыкнул, почесал левое веко и пригладил волосы, насколько уж вышло.

– Жить я хочу, Тимка, – наконец признался он, – просто хочу жить.

– Так и жил бы! Словно я мешал! – возмутился тот. – Можно подумать, я силком тянул тебя с собою.

– Помешаешь, – протянул Женька. – В том-то и дело… – И вдруг разозлился: – Думаешь, все так просто: дошел до Москвы, спустился на первую попавшуюся станцию, постучал по гермозатвору, сказал «здрасьте, это я, Тимур Волков, такой красивый и замечательный, к вам за помощью приперся, давайте дружить»?

– Ну… – Тим, слегка смущенный подобной атакой, даже не сразу нашелся с ответом. – Не совсем так.