– А что, черт возьми, из произведений Шекспира еще не было экранизировано? – громко спросил Дон Тернер.

– Ну… мы можем представить что-нибудь в современном свете, – сказал Люк Беррер.

– А какое из произведений Шекспира еще не было представлено в современном свете? – спросил Дон Тернер еще громче.

– Ну… я думаю, – сказал Люк Беррер, – я думаю, такую вещь можно попытаться найти.

Дон Тернер молча отвернулся от Люка Беррера. Тот развел руками и твердо решил больше сегодня не высовываться.

Слово взял Марк Тимпсон, известный писатель и сценарист, которому в последнее время многие радостно намекали, что он творчески иссяк.

– Можно попытаться написать неординарный боевик, – сказал Марк Тимпсон.

Все с удовольствием воззрились на старину Марка Тимпсона.

– В вашем боевике что, – сочувствующе спросил его Дон Тернер, – победят «плохие»?

За массивным столом послышались тихие, редкие смешки.

– Что-то в этом роде, – сказал Марк Тимпсон, – это будет очень психологичный боевик. У него будет такой неординарный и неожиданный конец, что публика просто ахнет.

– Ну, – терпеливо спросил Дон Тернер, – и что же это будет за конец?

– А это нужно будет придумать, – сказал Марк Тимпсон.

– А почему же вы до сих пор такой замечательный сценарий не придумали? – спросил Дон Тернер.

– Это очень сложно, – сказал Марк Тимпсон, – и потом, я сам еще до конца не понял, что я тут пытаюсь предложить.

Джефф Дармер осторожно посмотрел на часы и сокрушенно покачал головой. Дон Тернер терпеливо подождал, пока не прекратится откровенное веселье за столом.

Боб Тернер тоже весело похихикивал в рукав пиджака и виновато поглядывал на старшего брата.

Марк Тимпсон ужасно на всех обиделся. Если они думают, что писать сценарии очень легко, пусть сами попробуют.

Слово взял Эйб Робинсон.

– У меня есть идея, – сказал он.

И присутствующие медленно повернули головы к Эйбу Робинсону. Ибо его слова были произнесены с таким серьезным чувством и таким твердым голосом, что в зале уже почувствовалась материализация некой идеи, в правильности и совершенстве которой можно было не сомневаться.

– Мы внимательно тебя слушаем, – сказал Эйбу Робинсону Дон Тернер.

Эйб Робинсон развел руки в стороны и улыбнулся.

– Это – любовь, – сказал Эйб Робинсон.

На вытянувшихся лицах коллег вновь отобразился еле сдерживаемый смех. А лицо мудрого Дона Тернера снова покрыла печаль: его опять провели.

– Что? – сказал он Эйбу Робинсону.

Но Эйб Робинсон решил промолчать.

– Ты больше ничего не хочешь сказать? – печально спросил Дон Тернер.

– Вы же в меня не верите, – сказал Эйб Робинсон.

А Дон Тернер уже как раз дошел до такого состояния, когда он с удовольствием кого-нибудь бы убил. И начнет он сегодня, пожалуй, с Эйба Робинсона.

– Мы верим в тебя, – вежливо улыбнулся Дон Тернер, – мы верим в тебя больше, чем в самих себя. А потому с удовольствием выслушаем все, что бы ты нам сейчас ни предложил.

Эйб Робинсон еще немного помолчал, а потом сдался.

– Ну хорошо, – сказал он, – я попытаюсь.

Все собравшиеся за столом тут же расслабились и откинулись на спинки стульев. Ведь если кто-то из них взялся говорить о чем-либо более-менее серьезно, то все остальные вполне могли себе позволить хоть немного сегодня отдохнуть.

– Итак, – сказал Эйб Робинсон, – о технической стороне, рекламе и антирекламе мы поговорим потом. А сейчас о самой картине. Я предлагаю снять фильм о любви. В любви есть жизнь. Кирпичный дом возле реки, высокое дерево рядом с домом и даже дым из трубы – все это любовь. Кто-то любит Шекспира, кто-то не понимает Берроуза, кто-то предпочитает сладкий кофе, а кто-то терпеть его не может. Но на подсознательном уровне мы все одинаковы. В жизни, в этом великолепном и беспрецедентном шоу, участниками которого мы с вами являемся, есть некие субстанции, которые находят отклик в сознании абсолютно каждого человека, какой бы при этом у него ни был уровень общего развития, культурный и нравственный потенциал, пристрастия, взгляды и привычки. На уровне внутреннего и эмоционального восприятия мира мы все абсолютно одинаковы.

Когда в одном помещении с Бобом Тернером вдруг кто-то начинал долго и умно говорить, на Боба Тернера тут же нападала жуткая зевота. Он и к психоаналитикам по этому поводу неоднократно обращался, ничего не помогало. И поэтому Боб Тернер держал уже двумя руками рот и мечтал только об одном: чтобы Эйб Робинсон когда-нибудь сегодня замолчал.

– Я предлагаю снять картину о том, на чем стоит наш мир. Я не буду приводить здесь долгих и нудных расчетов, чтобы доказать, что наш мир держится на любви и только на любви, думаю, вы и без меня об этом давно знаете. Я предлагаю снять этот фильм, – сказал Эйб Робинсон, – но только вот одно условие. Мы должны будем снять его, руководствуясь эфемерными, подсознательными категориями. У нас не будет ни сценария, ни конкретной идеи, ни музыки, ни главных героев. Нет, конечно, это у нас будет, – невозмутимо продолжал он, – но только все это придет нам на ум уже в процессе работы над картиной. Нам придет на ум, каких взять в нашу картину героев, какую написать музыку, какие слова вложить в уста наших героев, но лучше, если они придумают для себя эти слова сами.

– То есть… как это сами? – не понял Дон Тернер.

– Да так, – пожал плечами Эйб Робинсон, – пусть что хотят, то и говорят.

– Вы вполне уверены в правильности своей идеи? – спросил его Дон Тернер.

– Вполне уверен, – сказал Эйб Робинсон, – ну не то чтобы мы пустим все на самотек, нет. У нас будет примерный план, вот Марк Тимпсон нам его и составит.

Марк Тимпсон оскорбленно смотрел на всех присутствующих.

– Мы не будем идти на ощупь, мы будем руководствоваться общеизвестными мировыми понятиями, категориями и субстанциями, – невозмутимо продолжал Эйб Робинсон, – например, такими элементарными, как плюс-минус, белое и черное, холодное-горячее, мужское и женское начало. Вот вам и два главных героя, которые должны будут вобрать в себя все эти понятия. Дальше. Четыре времени года, четыре стороны света – это тоже можно будет как-то обыграть, положим, для начала, западный мужчина и восточная женщина.

– А что-нибудь более конкретное вы можете нам сейчас предложить? – устало спросил Дон Тернер.

Боб Тернер изо всех сил таращил глаза в пространство, чтобы не заснуть.

– Да, конечно, – сказал Эйб Робинсон, – во-первых, мы не должны брать в наш фильм профессиональных актеров.

– Ну вот еще чего, – сказал Дон Тернер, – вы предлагаете всему обучать их во время съемок?

– Вам не нужно будет ничему их обучать, – сказал Эйб Робинсон, – они все сделают сами.

– Что же они сделают сами? – спросил Дон Тернер.

– Они встретятся друг с другом, с ними что-нибудь произойдет, а мы с вами пронаблюдаем за ними со стороны и кое-что подкорректируем, – беззаботно сказал Эйб Робинсон.

– Все-таки что-то подкорректируем? – с надеждой спросил Джефф Дармер.

– Да совсем немного, – сказал Эйб Робинсон. – И снимем всю их историю на пленку.

Эйб Робинсон перестал увлеченно размахивать руками и излагать только одному ему понятные и дорогие мысли и осторожно посмотрел на коллег. Все смотрели на него с чувством глубокого сожаления. Даже Боб Тернер.

– Это – примерный план, – сказал Эйб Робинсон.

– А если с ними ничего не произойдет? – спросил предусмотрительный Джефф Дармер.

– Со всеми людьми хоть что-то да происходит, – философски заметил Эйб Робинсон.

– Да, но не все их истории имеет смысл снимать на пленку, – сказал Джефф Дармер.

– За эту историю я буду отвечать головой, – улыбнулся Эйб Робинсон.

– Но это уже было, – сказал Люк Беррер, – и даже не один раз. Режиссеры и операторы ходили по городу за каким-нибудь профессиональным актером, который вовсю придурялся, будто не имеет никакого понятия о том, что его снимают, и в результате получалось неплохое художественное шоу.