Чарльз Плэтт

Беседа с Филипом Диком

Настоящая беседа с Филипом Диком была опубликована в сборнике интервью Чарльза Плэтта Dream Makers: The Uncommon People Who Write Science Fiction [Создатели грез: Необыкновенные люди, которые пишут научную фантастику], вышедшем в издательстве "Berkley" в 1980 году. Печатается в полном виде, без сокращений.

Copyright c 1980 by Charles Platt. Публикуется с разрешения автора и ЛИА "БАЗИАТ".

(с) А.Чертков, перевод, 1992.

Цель любого писателя, который пишет speculative fiction*, заключается в том, чтобы сделать видимым то, что не видят другие люди. Но лишь для немногих писателей это более чем развлечение, более чем возможность продемонстрировать изобретательность ума. То, что такие авторы дарят читателю, можно назвать откровением.

СНОСКА: * Speculative fiction (англ.) - буквально: литература размышлений. Так в 60-е годы назвали фантастику "новой волны", которая, в отличие от традиционной НФ, обращалась в основном к социально-психологическим темам. Здесь и далее примечания переводчика.

Чтобы увидеть то, что не видит никто другой, нужно быть чуточку гением - или безумцем, а уж чтобы представить такие видения зримо, в привычных образах и понятиях, требуется немалый писательский дар. У Филипа Дика такой дар налицо - равно как и немалая доля гениальности, или безумия, или, если хотите, того и другого вместе. Его лучшие книги являются подлинным откровением - в почти мистическом смысле этого слова.

И все же он остается недооцененным, особенно в своей родной Америке: человек он скромный, к тому же на его репутации сказалось то, что в 60-е годы среди выпущенных им книг было немало таких, которые никак нельзя назвать выдающимися. Но дело-то в том, что писал он их тогда очень быстро, книгу за книгой; тем не менее, даже поверхностные произведения, вышедшие из-под его пера, поднимают достаточно фундаментальные вопросы, связанные с мировосприятием, философией, религией. Что же до самых последних, самых глубоких по замыслу книг, то они ясно показывают, что ныне Дик - один из немногих авторов научной фантастики, чью способность проникать в суть явлений можно назвать поистине удивительной. К своим героям он относится с беспредельным сочувствием; ситуации, в которые они попадают по его воле, могут быть сколь угодно фантастическими, однако волнующие их при этом проблемы - самыми что ни на есть реальными. Поэтому можно сказать, что в своей прозе Дик пусть и с несколько болезненным надрывом, но вместе с тем мягко и осторожно исследует основные вопросы бытия, которые волнуют всех нас. При этом он как бы подсмеивается над собой - этакий обаятельный Дон-Кихот от абсурдистской литературы.

В основе почти любой его вещи лежит предположение, что не существует одной-единственной объективной реальности. Все это дело восприятия. Земля обязана меняться после каждого вашего шага. Герой может обнаружить, что он живет во сне другого человека, или - в наркотическом бреду, который на самом деле имеет больше смысла, чем мир реальный, а то и вовсе провалившись в пространстве, в какой-то иной Вселенной. Закон Бытия в любой момент может быть внезапно пересмотрен (Богом, или кем-то другим, кто окажется в этой роли), да и правд, вообще говоря, может быть сколько угодно много.

Все эти сюрреалистические идеи, а также галлюцинаторные особенности текстов дают повод навесить на Дика ярлык "психоделического" автора. Его навязчивые тревоги по отношению к определенным политическим группам привели к тому, что его стали называть "параноиком". Ну а совсем недавно, когда он проговорился о неких мистических силах, влияющих на его жизнь, некоторые из его коллег с печалью отозвались о нем, как о человеке "психически неустойчивом".

Когда я приехал навестить его в Санта-Ану, маленький городок к югу от огромного, кишащего людьми Лос-Анджелеса, я хотел вытащить из него, наконец, всю правду об этих материях. Каким же я был глупцом: я хотел объективных объяснений от человека, который не верит в объективную реальность! И когда несколько часов спустя я ехал обратно, я чувствовал себя так, словно мой мозг был странным образом деформирован. Как персонаж одного из парадоксальных, не имеющих четкой концовки романов Дика, я уехал в итоге с еще большим числом вопросов, чем имел их в начале.

Мистер Дик - задумчивый полноватый человек с черными волосами и седеющей бородкой; держится он хотя и раскованно, но с достоинством. Он, несомненно, эрудит, человек чрезвычайно начитанный, но безо всяких претензий на высоколобость. Живет он в скромной квартире вместе с двумя котами. Обстановка предельно проста: слегка потертая мебель в современном стиле, груда справочников и энциклопедий, дорогая стереосистема. Когда я распаковывал магнитофон, то вдруг обнаружил, что Дик уже приготовил свой, водрузив на стол с покрытием из черного стекла высококачественный микрофон фирмы "Шур". Значит, пока я буду записывать его, он будет записывать меня. Да, ему, конечно, неудобно передо мной, однако он всегда делает собственную запись, когда у него берут интервью. Кто-нибудь другой мог бы квалифицировать это как манию преследования, но я не буду ничего особенного, просто человек хочет проверить, будет ли моя расшифровка записи достаточно корректной и точной. Или это уже у меня мания преследования? В любом случае, реальность происходящего уже можно смело ставить под сомнение.

Мы начинаем беседовать о его жизни, о том, когда он впервые начал писать научную фантастику, и о том, как он, будучи студентом в Беркли, работал на полставки в магазине радиотоваров.

- Я был в очень своеобразном положении. Научную фантастику я читаю с 12 лет, и поглощал ее тогда огромными порциями, как завзятый наркоман. Я просто влюбился в нее по уши. Но я также читал и те заумные штучки, которые читала тогда вся интеллектуальная община в Беркли. Например, Пруста или Джойса. Таким образом, я поселился как бы сразу в двух мирах, которые обычно никак не пересекаются. Затем, работая в магазине, я познакомился со многими деятелями, работавшими в этом бизнесе розничными торговцами телевизорами, мастерами по их ремонту и прочими; так вот, они считали меня чудиком за то, что я вообще хоть что-то читаю. Я вообще вращался среди самых разнообразных групп. Скажем, я знавал многих гомосексуалистов уже тогда, в сороковые годы, в Районе Залива благополучно существовала довольно крупная община гомосексуалистов. Но я был знаком и с некоторыми очень сильными поэтами, и я очень гордился тем, что они - мои друзья. Но и они считали меня странным за то, что я не был гомиком. Ребята же из моего магазина держали меня за странного типа, потому что я знаюсь с гомиками и читаю книги. А мои друзья-коммунисты думали, что я с прибабахом, поскольку не собираюсь вступать в коммунистическую партию... Так что, с этой точки зрения, заниматься научной фантастикой было не столь уж оригинальным занятием. В сравнении со всеми другими моими отличиями это последнее было не таким уж и большим. Генри Миллер в одной из своих книг написал, что, когда он был ребенком, другие дети вечно забрасывали его камнями. У меня было сходное ощущение. Я ухитрился сделать так, что куда бы я ни шел, меня везде встречали с презрением. Поэтому я просто обязан был преуспеть - не в одном деле, так в другом.

- Я женился, когда мне стукнуло девятнадцать, и случилось это лишь немногим ранее, чем я начал писать по-настоящему. Второй раз я женился, когда мне исполнился двадцать один год. И именно в этом возрасте я наконец почувствовал, что научная фантастика - это действительно очень серьезно. Взять хотя бы Мир не по Аристотелю [The World of Null-A] Ван-Вогта* - в этой книге было нечто такое, что буквально очаровало меня. Этот роман содержал в себе некую тайну, он намекал на какие-то скрытые вещи, там была масса загадок, которые просто не имели адекватного объяснения. Я обнаружил в нем некую божественность; я начал приходить к мысли, что у Вселенной имеется какое-то таинственное свойство, которое может быть понято и объяснено лишь при помощи научной фантастики. Сейчас-то я понимаю, что то, что я чувствовал тогда, было просто определенным свойством метафизического мира, невидимой областью полускрытых вещей, тем, что люди средневековья ощущали, как трансцендентный, иной мир. Причем в этом для меня не было какой-либо религиозной подоплеки. Дело в том, что я воспитывался в квакерской школе, и квакеры единственная группа в мире, против которой я ничего не имею, между мной и квакерами никогда не было ссор; однако принадлежность к квакерам - это просто определенный образ жизни. Ну а в Беркли религиозного духа не было вовсе.