– На самолёт не опоздаю? – без особого энтузиазма поинтересовался Давид.

– Я тебя лично на своей машине доставлю в Шереметьево, – успокоил его предводитель и многозначительно прибавил, – если, конечно, в полицию не загремим…

– В полицию?! – побледнел Давид.

– Для тебя такое попадание будет просто подарком! – успокоил его Лёня. – Максимум через пятнадцать суток всё равно улетишь в Эрец Исраэль, но уже как герой. Сможешь всем там твердить, что ты «узник Сиона»!

– Не-е, братцы, я на такое не согласен! – неожиданно заволновался Корзинкин. – Вы хоть «узниками Сиона» станете, деньги какие-то с этого получите, и вообще почти уже иностранцы здесь, а я? Мне-то тут жить…

– О чём разговор?! – искренне удивился Лёня. – В наших рядах много русских – не квасных, а настоящих патриотов и правозащитников. У тебя тоже есть шанс влиться в их стройные ряды!

Корзинкину польстило, что его ставят в один ряд с правозащитниками, о которых ходило много слухов, но никто в точности не знал, что же такого замечательного они сделали, и он сразу же успокоился. Даже как-то позабылось о том, что они с Давидом намеревались немного отдохнуть после бессонной ночи.

– Итак, ближе к делу, – распорядился Лёня, – разбираем плакаты и поехали.

Корзинкину достался лист ватмана, приколотый на фанеру с длинной деревянной ручкой, напоминающую лопату для расчистки снега. На ватмане фломастером были намалёваны большие неровные буквы на иврите.

– Переведи, что написано, – подёргал он за рукав предводителя, – а то я не понесу!

– Тут написано «Свободу курдским повстанцам!»

– Кто это такие? И какое они отношение имеют к вашей сионистской деятельности?

– Верно, никакое! Но мы идём митинговать к иранскому посольству, и нам нужно их укусить побольнее!

– А зачем их кусать?

Но Лёня уже отвернулся к другим участникам будущего митинга, считая своё объяснение исчерпывающим. Тем не менее, Корзинкину почему кусать никого не хотелось, и после ночного веселья он был настроен весьма благодушно. Если говорить честно, то он был безразличен не только к иракцам и курдам, но и вообще ко всем народам Ближнего, а заодно и Дальнего востока. Его больше волновали проблемы местного значения, и даже не всей своей громадной родины, а именно города, откуда они приехали. Однако признаваться в этом показалось ему почему-то стыдным, и он решил не вдаваться в подробности, а тихо и спокойно отсидеться в уголке.

Давиду достался большой самодельный плакат, на котором был намалёван бородатый араб в чалме, сидящий верхом на баране и размахивающий пучком ракет, зажатых в волосатом кулаке. На баране было написано по-русски «исламский мир», а на арабе непонятное слово «Аятолла». Чувствовалось, что автор плаката уроков живописи не брал, но компенсировал отсутствие таланта обилием совершенно ненужных деталей и подробностей.

Кроме Лёни, Давида и Корзинкина принимать участие в намеченной акции намеревалось ещё три человека – по виду студенты, худосочные и угловатые, но с горящими глазами потенциальных революционеров, не боящихся ничего, кроме щекотки и несданного зачёта по сопромату.

– Остальные участники соберутся у посольства, – пояснил Лёня, – кроме того, обещал прийти корреспондент германского телевидения, который всё заснимет, и мир узнает о том, как российские евреи протестуют против иранской военщины.

Хвалёной Лёниной машины под рукой не оказалось, а так как денег на такси ни у кого не было, то поехали на троллейбусе, а потом пересели в метро. Пассажиры с интересом разглядывали плакаты, отчего демонстранты чувствовали себя не в своей тарелке. Больше всех смущался Корзинкин, которому казалось, что взоры присутствующих обращены именно к нему. Его так и подмывало объяснять каждому встречному-поперечному, что он здесь случайно, и никакой он не еврей, а иранцы ничего плохого ему не сделали. Но никого в вагоне не интересовали его переживания, лишь какая-то старушка, пристально поглядев на него, перекрестилась и пробормотала:

– Ох, и маскируются евреи! Особенно этот. А по виду – точь-в точь наш парень, пензенский…

Вопреки уверениям Лёни у иранского посольства толпы протестующих не оказалось, лишь какой-то парень, тоже похожий на студента-революционера, прятался от первых капель начинающегося дождя под козырьком коммерческого ларька вместе с долговязым бородатым немцем – корреспондентом германского телевидения.

– Ничего страшного, – мужественно стиснул зубы Лёня. – Главное, не количество, а качество! Пусть весь мир узнает, что и один еврей в поле воин!

Последние его слова никому, кроме Корзинкина, не понравились.

К чугунной ограде посольства демонстранты подошли, зябко поёживаясь от холодных капель усиливающегося дождя, попадающих за шиворот. Плакаты уже успели промокнуть, и с усов размалёванного аятоллы на бороду стекали огромные и грязные моржовые клыки.

Лёня вытащил из заплечного рюкзака припасённый заранее мегафон и оглянулся на своё воинство:

– Разворачивайте плакаты, а я начну кричать речёвки, – и действительно закричал в мегафон тонким срывающимся голосом: – Долой тирана! Свободу свободолюбивому иранскому народу! Руки прочь от… – Тут он, видимо, подзабыл, от чего необходимо убирать руки иранскому диктатору. Несчастные курды как-то сразу выскочили из головы.

Из-за дождя прилегающая к посольству улица была пуста и безлюдна, лишь какая-то женщина с сумками, проходившая мимо, равнодушно глянув на него и пошла дальше. Да и само посольство казалось вымершим.

– Может, камнем по стёклам? – льстиво предложил Корзинкин. – Пускай тираны почувствуют, как угнетать простой народ…

– Не добросим, – прикинул Давид, – и потом за такое хулиганство нам влетит по первое число без всяких политических заморочек…

Тем не менее, он всё равно оглянулся по сторонам, но ничего метательного не обнаружилось, и даже бетонная мусорница у посольских ворот рядом с будочкой, в которой мирно посапывал охрнник, оказалась пустой.

– Тоже себе посольские работнички! – проворчал кто-то. – Нормальные люди к этому времени уже по троячку на обед сбрасываются и гонца в магазин отправляют, а эти…

– Сейчас их разбудим! – зловеще пообещал Лёня и извлёк из студенческого тубуса для чертежей свёрнутый в трубку цветной портрет улыбающегося аятоллы, наверняка уведённый с какой-то иранской фотовыставки.

Он расстелил портрет на асфальте у входа и принялся топтать.

Неожиданно дверь в здании посольства распахнулась, и вышло двое мужчин, похожих друг на друга, как близнецы-братья, своими одинаковыми чёрными пиджачками, белыми рубашками без галстуков и аккуратно подстриженными щёточками усов. Тупо и безразлично они принялись разглядывать Лёню, топчущего плакат, потом один из них вытащил сотовый телефон и принялся куда-то названивать.

– Ишь, гад, точно полицию вызывает, вон как глазами по сторонам зыркает! – обрадовался Лёня. – Свистните корреспонденту, пускай снимать начинает – сейчас самое интересное начнётся!

К двум близнецам из посольства вышел толстяк в таком же чёрном пиджаке и белой рубашке и что-то прокричал, указывая пальцем на плакаты. Близнецы бросились к воротам в ограде, а толстяк, плотоядно усмехаясь, вытащил фотоаппарат и принялся щёлкать.

Тем временем Лёня уже поменял тактику: подняв с асфальта мокрый и изрядно потоптанный плакат с аятоллой, извлёк из кармана зажигалку и попытался его поджечь. Однако мокрая бумага не загоралась.

– Ха-ха, я и это предусмотрел! – Лёня вытащил из кармана аптечный пузырёк и потряс в воздухе. – Бензин! Сейчас наш плакатик, как свечка, запылает!

Но осуществить поджог он так и не успел. Выскочившие за ворота близнецы набросились на него и принялись спасать портрет обожаемого вождя.

– Скажите корреспонденту, чтобы заснял этих антисемитов! – хрипел поджигатель, отбиваясь от толстяков, но силы были неравные, и никто из демонстрантов на помощь ему так и не пришёл.

Наконец, один из толстяков обратил внимание на снимающего избиение Лёни немца-корреспондента и бросился к нему. Но немец оказался не чета худосочному Лёне: мощным хуком в челюсть уложил того на асфальт рядом с валяющимся плакатом.