– Со смертью Алана я почувствовала, что меня – нет, – начала я. прерывистым голосом. Жанна понимающе закивала. – Той Ники, которой я была – молодой, счастливой, уверенной в себе – больше нет. Появилась Ника с набором состояний – смятения, непонимания, потерянности, ужаса, размытости смысла дальнейшего существования. Даже слез… нет. И этой Нике в качестве поддержки окружающие говорят какие-то нелепо и неуместно звучащие, даже грубые слова: держись, жизнь продолжается. Во всяком случае, мною – этой другой и совершенно незнакомой Никой, попавшей в переплет, эти слова воспринимаются как оскорбление, как обесценивание потери самой большой в жизни ценности – моего сына. За что держаться? Ты ведь не можешь в себе ни за что схватиться. Жизнь продолжается? Да, день сменяет ночь, а зелень – снег. Но … и только. Присутствия, твоего в этой жизни не ощущается. И части тебя тоже – нет. Большой части, а может быть основной. Резко оборвалась тобою знакомая жизнь. Ты понимаешь, что каждый день несет в себе что-то новое. И воспринимаешь это как само собой разумеющееся. Но… ты рассчитываешь, что никаких коллизий, непредвиденных ситуаций, которые являются неразрешимыми, не будет. Рассчитываешь на благоприятное течение жизни. И не возникает мысли, что в жизни может случиться абсолютно все. Самые непредсказуемые события. Какой-то бум, который изменит твою жизнь. Хотя понимание того, что в жизни нет гарантий на безмятежное будущее, есть. Можно допускать все? Теоретически, конечно. Но … как? Быть готовым ко всему? То есть нужно … допускать все. Жизнь меняется ежеминутно. Хотя можно ли быть готовым к катаклизмам? Это уже какое-то другое сознание. Я была не готова. К такой жизни. К ее изменчивости. Что в ней может быть все. И трагедии, в том числе. К трагедии в виде смерти моего Алана. Именно это и произошло со мной. Бум. Такой мощный гром среди ясного неба грянул с неожиданной стороны. Трагедия. Финал. Все … разом. И моя полная внутренняя неготовность к осмыслению и принятию этой страшной реальности. И, как результат, меня замкнуло и выбило из жизни. Как объяснил мне Ян Юльевич, – Вы оказались в точке бифуркации – качественной перестройке системы, в ее критическом состоянии. В этом состоянии система становится неустойчивой и возникает неопределенность. Станет ли состояние системы хаотическим или она перейдет на новый, более дифференцированный уровень упорядоченности. Применительно к жизни человека это движение я называю «принцип кулака». Оно может быть направлено только вверх или вниз. Это понятно или я говорю сильно заумно?

– Совсем не заумно. Понятно, даже очень.

– Для образности Ян Юльевич показывает мне перспективу движения и сжимает руку в кулак. Смотрите: он показывает кулак с поднятым большим пальцем вверх – выбираетесь на новый уровень. Кулак с опушенным большим пальцем вниз – стремительно падаете вниз. – И я понимаю, что нужно выбирать, что мне делать. Другого – не дано. Я оказалась перед выбором: как жить дальше. Физика в жизни. Падать вниз или начать движение вверх. Ну да, можно сказать шекспировским: быть или не быть. – Ты видела Гамлета на сцене? – неожиданно для себя спросила я Жанну.

– Видела, но не в варианте автора. В Париже этот спектакль был поставлен в переработке Александра Дюма-отца и Поля Мериса. Я видела в роли Гамлета Жана Муне-Сюлли. Его Гамлет необычайно мужественен, энергичен, он не знал сомнений и колебаний.

– А мое состояние созвучно трактовке Шекспира. Такая шекспировская скорбь. Только пути выхода не вижу. А выход найденный Гамлетом мне не подходит. На что опереться? На какие внутренние ресурсы? В чем они? И как сделать этот выбор? Попытаться что-то делать не особо ориентируясь на результат, который может и не быть или быть отрицательный? Сознательно или интуитивно делать выбор? Посмотреть, так весь мир сотрясается от бифуркации – отдельные группы людей, нации, государства, развязываются ссоры, напряженность и войны, захлестывает пандемия и почему-то мир все никак не выходит на правильную орбиту. Я задаю себе вопросы и не получаю ответа. Что я могу сделать для себя? Опять Льюис Кэролл вспоминается, математик и писатель одновременно, он так точен в оценках: Как она ни пыталась, она не могла найти тут ни тени смысла, хотя все слова были ей совершенно понятны. Нужно оценить свою жизнь, понять, что хочешь. Как трудно отсканировать свои истинные желания. Они почему-то имеют тенденцию прятаться. И поверить в себя, что ты сможешь жить, как это сложно сделать. Кажется, что невозможно. Но можно ли это невозможное желание реализовать, сделав его возможным. Так ли оно уж невозможно? Сделав паузу, я взяла книжку про Алису Льюиса Кэррола, и нашла в ней ей занимательный диалог на эту тему. – Послушай, Жанна: – Нельзя поверить в невозможное! – Просто у тебя мало опыта, – заметила Королева. – В твоем возрасте я уделяла этому полчаса каждый день! В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака! – Жанна одобряюще засмеялась.

– Я только сейчас поняла, как это правильно: верить в невозможное. Все получится. Как все произошло … с Аланом? – с тревогой в голосе спросила меня Жанна. – Ее вопрос ошеломил меня. Я с трудом набралась сил для ответа.

– Тогда …все произошло в один миг. Для меня в один миг. Декабрьский день. В этот день я лишилась своего сына. Не просто сына – большого друга. Умного. Доброго. Перспективного. Красавца под 1.90. Как и почему это произошло – мне не понятно. Он жил отдельно. Правоохранительные органы были не озадачены проведением доскональной доследственной проверки. Явных следов насильственной смерти нет. И хорошо. Меньше работы. Провели судебно-медицинское исследование, что-то написано в нем было. И… все. А я осталась на земле. Жить. С четкой картинкой, которая постоянно стоит перед глазами: вот я подхожу к дому Алана. Десятый час вечера. Его машина стоит перед домом. В окнах темно. Полчаса назад я получила предупреждение от коллег сына, что сегодня он не пришел на работу. Я понимаю каждой своей клеткой, что не прийти на работу просто так, без причины Алан не мог. В силу обязательности своего характера. И тогда что-то смутное в моей душе поднимается: что-то случилось. Нет не просто что-то, а возможно страшное что-то. А может самое страшное. Но все же, я иду и надеюсь, что ничего не случилось. Я захожу в квартиру. Коридор. Дверь в комнату приоткрыта. Включаю свет. И вижу на диване распростертое тело своего сына. Он лежит лицом вниз. И я понимаю: это все. Моего сына больше нет. И даже знаю, когда это примерно произошло. Ведь мне не спалось сегодня ночью. Не то, чтобы я ворочалась в постели. Нет, я просто и не ложилась вовсе. Я ходила по квартире и не понимала, что не так. Во втором часу ночи, я даже могу назвать точное время в 01.06 – я разговаривала с Аланом, он пришел из кино. Голос его мне показался какой-то не такой, заторможенный и усталый. И я сказала ему: Отдыхай. Что изменилось вдруг для меня после того разговора? Почему меня так ночью мутило, и слезы подбирались к глазам. Ведь нет же никаких причин. И я легла в четыре утра и заснула. Заснула потому, что к этому времени его уже не было на земле среди живых. А сейчас, глядя на тело своего сына, мне стало понятно, в какое время все произошло. Он умирал тогда, когда мне было плохо. Именно поэтому мне было так плохо. Я склонилась над телом моего сына и прикасалась к нему руками и чувствовала его окоченелость. И понимала, что прошло не менее десяти часов со времени смерти. Я переворачиваю тело. Страшно сказать: тело моего Алана. И первое, что я вижу – разлитые сине-фиолетовые трупные пятна по всему телу. Понимаю: жидкая кровь. Смерть наступила быстро. Скрещенные руки на груди. Они сжаты так сильно, что под ними нет трупных пятен. Наверное, ему было очень больно. И от этого осознания я сжимаю зубы со всех сил, чтобы не закричать. Но отчего он так сжал руки? Только от боли. Я не могу посмотреть его руки и проверить, если ли на них какие-нибудь следы, потому что тело сковано. А лицо оно – бескровное, потому что утыкалось в подушку, а губы – белые. И рот приоткрыт. Наверное, задыхался… Асфиксия. И пятно …сукровицы не подушке… Отек легких. И я начинаю смотреть тело на предмет телесных повреждений. Понимаю, что не могу отличить прижизненную гематому на теле сына от трупного пятна, поскольку нужно заниматься тщательной пальпацией. Это невозможно. Я продолжаю. Вижу на голени Алана повреждение кожи, но на нем уже стала образовываться короста. Значит, прижизненная травма. Отчего удар, упал? Когда? Я стою ошеломленная. Все. Закончилось. Что закончилось? Все! Бум. Жизнь моего сына. И моя жизнь тоже частично закончилась. Только сейчас. У меня нет никакой реакции. Киношной реакции. Со слезами. Вернее … с рыданиями. С падением ниц. С конвульсиями. Я стою, как на поле боя. С осознанием тупика. Бесполезности. И … полной своей никчемности. Кто я, что я? Я ничего не могу изменить. Вот она – моя жизнь. Разбита. Вдребезги. Я могу в этом убедиться. У меня были мечты? Вот – они. Остались лежать в виде бездыханного тела моего Алана. Здесь все. Что еще осталось? Школьные аттестаты моего сына с отличием, золотая медаль. Грамоты за успехи по различным дисциплинам. Опять грамоты. Много грамот. Бакалаврский и магистерский дипломы одного из лучших технических вузов страны, опять-таки с отличием. Магистерский диплом еще одного престижного вуза, экономического. Опять дипломы: изучение английского языка, включая технический английский. Гитара. Электрогитара. Фотографии. И … Боль. Она настолько ошеломляющая, что сковала меня несчетным количеством железных обручей, оставляя при этом только одну мысль: все кончено. Девять дней со дня смерти Алана – в Новый год. Сорок дней. Год. Ничто не меняется. У меня по-прежнему нет слез. У меня по-прежнему есть только мысль: все кончено. Но есть вопрос , который все время будоражит меня?