Давно должна была привыкнуть к ее манере разговора, но каждый раз меня коробит. Сделала снимок. Вышла в коридор и села рядом с Дашей ждать результат.
– Баб Ань! Беременная я. Сегодня утром тест показал. Все. Пить брошу. Курить тоже. На работу не пошла, хотела к Эдику на рынок метнуться, две полоски ему показать, а ты у подъезда валяешься. Хочешь, тебе покажу. На, гляди, – и она извлекла из кармана шубки маленький пакетик, – а ты все не верила в его любовь ко мне. Подозревала, черт знает в чем. Да Эдик раскрутится, он десять квартир в Москве купит.
– Рада за тебя, девочка. Пусть хоть у тебя все путем сложится. Вынесли мокрый снимок. Я посмотрела. Трещина. Вот и славно. Руку бинтиком зафиксирую, ничего, срастется.
– Так я тебя домой и пустила. Сейчас Айболиту позвоним… Але! Бабке рентген сделали, она говорит, трещина… Гипс, понятно… Да Вы что, хотите, чтоб нас в очереди растерзали? Вам же работы больше будет… В туалете… Ладно… идем! Значит так, баб Ань, сейчас дуем с тобой в туалет на втором этаже.
– Спасибо, я не хочу…
– Да не за этим. Гипс тебе на руку наложат.
– В туалете?
– А ты б хотела, чтоб тебе гипс где накладывали? В Георгиевском зале?
– Но почему в туалете?
– Чтоб тебя в очереди не помяли. Врач туда подойдет и все сделает, как положено.
Действительно, рядом с мужским туалетом стоял доктор. Галантно распахнул дверь:
– Прошу. А Вы, сударыня, – обратился он к Даше, – постарайтесь, чтоб никто нам не мешал. У Вас получится, не сомневаюсь.
На подоконнике были разложены лоточки с гипсовыми бинтами. Взглянув на снимок, врач подтвердил мой диагноз – трещина.
– Хорошо, что тянуть не придется. А то, представляете, какие бы звуки отсюда неслись, что бы люди подумали. Хотя Ваша внучка нашла бы нужные объяснения. Очень доходчиво она умеет объяс-нять… Ну, вот и все. Гипс не мочить, снять недели через четыре. Берегите себя.
Он выскочил из уборной первым, за ним, под недоуменные взгляды немногочисленных посетителей кабинетов второго этажа, из мужского туалета вышла я.
– Чего уставились? – Дашка опять шла в атаку, – будет пожилой че-ловек разбираться, где что. Хорошо, что в коридоре не обделалась!
– а потом мне тихо, – Сейчас тебя до дому доставлю и к Эдику поеду. Вот он обрадуется. Грузины детей любят.
– У вас будет очень красивый малыш.
Она довезла меня до подъезда и унеслась на своей таратайке. Поднялась в квартиру, а там Эдик. Вот те на! Дашка к нему мчится, а он дома. Аккуратно, боясь потревожить больную руку, сняла пальто. Надо сказать, чтоб он ей позвонил и вернул с пол-дороги. Но Эдик и так говорил по телефону с какой-то Тамрико. Разговор шел по-грузински, поэтому Дашин муж не пытался говорить тише. Он же не знал, что язык этот мне знаком. Говорить не говорю, но понимаю многое. Слишком многое для моего бедного сердца. Разговор закончился. Эдуард, улыбаясь, посмотрел на меня.
– Бабушка Аня, Вы не знаете, где мою жену черти носят?
– Нет, Эдик.
– Почему Вы такая бледная? Вам плохо?
– Плохо. Я руку сломала.
– А-я-яй! В такую погоду лучше на улицу не выходить.
– Сейчас наверх к Дусе поднимусь, а потом из дома ни ногой!
Он занялся какими-то делами, а я выскочила, точнее сказать, вывалилась на лестничную клетку. Времени мало, очень мало, а я не хожу, ползаю. Дашку спасать надо, бедную мою дурочку непу-тевую. Хорошо, что милиция в соседнем подъезде располагается. Хорошо, что сапоги я не сняла, не успела. Так без пальто туда и потащилась. Участковый, совсем молодой мальчик. Надо толково все объяснить, чтоб сразу понял, как Дашка говорит, въехал.
– Добрый вечер, я Анна Петровна Давыдова, по мужу Ревадзе, живу в 56-ой квартире. С Дарьей Гороховой и ее мужем Эдуардом Папишвили. Он сегодня ее убить собрался. Вы обязаны не допустить этого!
– Минуточку. Это он сам сообщил Вам о своем намерении, или Вам карты на то указали?
– Сынок, я в своем уме. Послушай внимательно. Сердцем слушай. Дело очень серьезное. Он сейчас по телефону говорил, по-грузин-ски. Думал, никто язык не понимает, можно говорить, не таясь. А я понимаю по-грузински, у меня муж грузином был. Он сказал какой-то Тамрико, дословно: «Подохнет, как мать. Клофелин забрал.Скоро будем вместе. Люблю. Целую».
– И что это значит?
– А то, что Дашина мать пьяная под забором замерзла насмерть. Сегодня мороз. Он клофелин где-то забрал. И любит он какую-то Тамрико, не жену свою Дашку. Она одна. С ней что случится, площадь ему достанется. Думай, мальчик! Быстро думай. Она вот-вот дома будет. Каждая минута дорога.
– Анна…Петровна, может, Вы перевели что-нибудь не так? Давно не практиковались в языке…
– Ну, уж «клофелин», он и на грузинском «клофелин». И остальные слова точно помню. Как я могу забыть «люблю, целую».
Он колебался всего минутку. Все понял верно. Хороший мальчик, правильный.
– Анна Петровна, Вы идите домой. Постарайтесь предупредить соседку, чтоб ничего не пила, не ела. А еще лучше, чтоб подыграла ему, вроде она уснула. А я рядом буду, не волнуйтесь.
– Да как же не волноваться?!
– Держитесь. А что у Вас с рукой?
– Сломала сегодня.
– Да, день у Вас не легкий выдался. Ничего, бабушка, все пройдет. И этот день тоже.
– Спасибо тебе, сынок, на добром слове. Зовут-то тебя как?
– Василий. Вася.
Кое-как доковыляла до подъезда. Уже заметно подморози-ло. И надо же, счастье, Дашенька подъезжает. Все-таки есть бог на свете!
– Ты прикинь, баб Ань, он дома оказывается! А ты чего без пальто? Правда, рехнулась на старости лет…
– Дашенька, помолчи, меня послушай…
– Да не собираюсь я тебя голую на морозе выслушивать. Пойдем домой, там поговорим.
– Нельзя дома. В подъезде меня выслушай.
И она выслушала. Всегда вспыльчивая, грубая, не перебила меня ни разу. Первый раз в ее совсем еще короткой жизни. Потом помолчала и спросила:
– А с этим, что делать? – и вынула из кармана пакетик.
– Ничего Дашенька, вырастишь. Я как могу, помогу. А ему гово-рить…
– Ни за что не скажу! Слушай, а мент меня не кинет? Придет?
– Он мне показался приличным человеком. Толковым и порядоч-ным.
– Ой, баб Ань, у тебя все хорошие. Порядочный мент, это ж надо же! Ладно, всем смертям не бывать, а одной не миновать! Иди! А я чуть позже.
Я вошла в тепло родной квартиры и не ощутила его. Холодный ужас занозой сидел в сердце. Здесь под одной крышей с нами притаилась мерзкая, подлая гадюка, и она готова нанести удар. Я старая, мне не страшно умирать, но девочка, ей еще жить и жить… Мы одолели фашистов, выиграли Великую войну, а теперь я буду бояться эту гадину? Не бывать этому! Вошла в комнату, прикрыла дверь и обратилась в слух.
Вот пришла Даша… Перекинулись парой фраз… Дашень-ка, умница, хорошо держится… Пошли в комнату… Этот прошмы-гнул на кухню, сейчас будет клофелин ей сыпать. Сейчас бы взять автомат и… Нет, надо, чтоб все по закону было. Так и будет!
За окном стемнело совсем. Дни-то в декабре коротки. Дверь их комнаты скрипнула, открылась, значит… Звук непонятный, будто что-то тяжелое тянут… Хлопнула входная дверь. Я бросилась к окну. Вот от подъезда отъехала одна машина, спустя полминутки другая. «Господи, иже еси на небеси…» Так и не выучила ни одной молитвы до конца… Боженька, если ты есть, будь на нашей сторо-не. Защити девочку. Она грубая, иногда злая, но ведь не безнадежная. Вот, ребеночка ты ей послал, так сбереги их. Защити. На тебя уповаю.
Даша вернулась где-то около полуночи. Не одна, с Васей-участковым и еще двумя милиционерами.
– Баб Ань, ты мне жизнь спасла, – произнесла буднично, как «добрый вечер», – и вот он тоже, – она ткнула Васю в грудь.
– А где изувер этот?
