Обстановка внутри напоминала старинный двухэтажный магазин, снизу доверху наполненный книгами.

– Добрый день, – раздался со второго этажа звонкий женский голос, показавшийся мне знакомым. – Вы проходите, я сейчас спущусь.

Я прошёлся вдоль стеллажей. Через минуту передо мной предстала хорошенькая женщина; я узнал её.

– Дуглас! – воскликнула женщина, – Дуглас, я так рада тебя видеть!

Я хотел сказать ей, что тоже очень рад, но слова не шли. Глядя на её фигуру, обтянутую длинным кружевным платьем, на её короткие рыжие волосы, открытое миловидное лицо и белые руки, держащие стопку книг, я тщетно пытался увидеть в ней ту самую девочку Диту, которую любил в старшей школе. Казалось, в ней не осталось ничего от той барышни; только улыбка, такая же задорная и смелая, и взгляд, будто бы полный лёгкой печали, говорили, что и Дита, подобно мне, вернулась на какой-то миг в давно забытое прошлое.

– Ты ищешь что-нибудь, или просто зашёл повидаться? – мягко спросила она.

– Ищу, – я протянул ей небольшой список, который со всей тщательностью составил перед отъездом. – Признаться, я не ожидал, что встречу тебя здесь.

Она взяла листок из моей руки.

Я огляделся вокруг. Обилие книг, дубовых шкафов и стеллажей отчего-то навевало на меня тоску, будто прежняя Дита затерялась именно здесь, и сейчас пряталась где-нибудь за томиком антикварного издания Рильке.

– Это твоя лавка? – зачем-то поинтересовался я.

– Моя с мужем, – сухо, как мне показалось, ответила она. – Я проверю сейчас наличие нужной тебе литературы.

И она ушла вглубь к деревянной стойке, на которой находился компьютер.

Новость о её замужестве не удивила меня, ведь прошло столько лет (у меня самого теперь была в доме женщина, которую я терпел по непонятной причине), но всё же странное чувство, будто Дита не имела права выходить замуж и жить полной жизнью после нашей любви, не давало мне покоя.

– Третьей и четвёртой, боюсь, у нас нет, – сказала Дита, возвращаясь ко мне, – но я спрошу сегодня у Герхарда, можно ли будет их достать в ближайшее время. Ты надолго в Вене?

– На пару недель. Буду очень благодарен, если удастся их заполучить, – я улыбнулся. – Ты всё время проводишь здесь?

Она уже поднималась по витой лесенке на второй этаж, чтобы взять остальные книги, но здесь оглянулась и внимательно посмотрела на меня.

– Думаешь, я променяла успех, который могла бы заполучить дома, на работу в книжной лавке? – Дита рассмеялась. – Как, должно быть, тебе хочется доказать, что мой отъезд был напрасен!

Я почувствовал себя уязвлённым из-за того, что она слишком хорошо знала меня.

– У меня небольшой отпуск в оркестре, и я люблю проводить время здесь, когда появляется возможность. С книгами никогда не бывает скучно – и они никогда не предают.

Здесь она замолчала, будто заметив что-то позади меня. Я оглянулся. Пухленький мальчик лет восьми вбежал в лавку; на лбу у него красовалась ссадина.

– Мама, мама, Томас опять лезет драться, – плаксивым голосом заявил он, всхлипнув пару раз для пущей убедительности.

Дита бросилась к нему.

– Не придумывай, дорогой, я прекрасно знаю, какой ты сам задира! А Томасу скажи, если ещё хоть раз тронет тебя, не получит больше ни одной книжки.

Видимо, подобные случаи были здесь делом привычным, поскольку Дита мгновенно достала из ящика деревянной стойки салфетки, обработала мальчику его боевую рану и плотно заклеила её пластырем.

– Какое безобразие, Мути, – продолжала она, – такой большой мальчик – и всё бежит к маме жаловаться, – она погладила его по голове.

Мути зажмурился от удовольствия, словно котёнок.

– А папа говорит, что я ещё совсем маленький, – невозмутимо парировал он. – Маленький и несмышлёный.

– Будто этому твоему папе можно верить, – насмешливо сказала Дита.

– Ты папу не любишь, – надулся Мути.

– Люблю. Просто вы с ним одинаковые – маленькие и несмышлёные. Ну всё, беги, видишь, у меня посетитель, а ты даже не поздоровался.

Мальчик показал ей язык и, довольно хохоча, выбежал прочь.

– Совершенно неуправляемое создание, – вздохнула Дита. – От каждой встречи с Томасом у обоих то синяки, то ссадины. И ведь не разлей вода, ничего не поделаешь, – она слегка улыбнулась. – Я сейчас найду тебе то, что есть, а завтра позвоню, если узнаю что-нибудь о тех двух экземплярах.

Я дал ей свой номер. Когда я ехал обратно, вагон был полупустой; поезд то углублялся в туннель, то выныривал обратно, и тогда моему взору открывались серые мосты, покрытые безвкусными каракулями, а над мостами возвышались устремлённые в небо верхушки громадных домов, и казалось, что сейчас они со всей силой обрушатся вниз, на вагон.

Встреча с Дитой не шла у меня из головы. Надо же было кому-то свести нас снова, спустя столько лет после болезненного расставания! Мне хотелось знать, счастлива ли она с мужем, будто от её мучений я бы почувствовал себя лучше.

Я любил её снова, а может быть, никогда и не переставал.

“Почему она уехала? – спрашивал я себя, словно ответ был где-то поблизости. – Почему я не поехал за ней?”

Как я тогда разозлился, посчитав, что она предаёт меня; теперь моё негодование казалось мне нелепым. Я смотрел, как мелькают за окном мосты и дома, и впервые за день вспомнил, что не звонил жене со вчерашнего утра. Конечно, она догадывалась, что дело шло к разводу, и сама не беспокоила меня, но сейчас мне захотелось вдруг услышать её голос, рассмешить её, или даже бросить короткое "целую” в трубку, будто это могло спасти и даже в какой-то степени отомстить Дите.

Уже вернувшись в отель, я позвонил жене, но всё получилось иначе: её голос раздражал меня, и наш разговор длился всего пару минут. Следом я набрал Эдди, но тот был чрезвычайно занят с очередной жертвой своей любвеобильности; мы договорились встретиться завтра. До вечера я промучился над книгами, которые приобрёл в лавке Диты, но вряд ли понял хотя бы строчку.

Гуляя по Kunsthistorisches Museum на следующий день в компании Эдди, я едва слушал его развязную болтовню; телефон в кармане не подавал признаков жизни. Дита, верно, забыла обо мне.

“Конечно, когда ей заботиться о призраках прошлого! – поддел меня внутренний голос. – У неё столько дел; только у тебя хватает времени на всякие идиотические страдания”.

Однако, я был неправ; она позвонила мне следующим утром.

– Дуглас, прости, у меня всё вчера вылетело из головы! Мути опять подрался, а у Герхарда вечером был поезд в Будапешт, и мы собирались целый день. Он обещал посмотреть те книги.

– Я рад, – непростительно сухо ответил я. – Вы целый день собирались в Будапешт? И надолго он уехал? – наверное, последний вопрос прозвучал некорректно, но Дита не обратила на это внимания.

– На неделю, – голос её звучал весело. – Какой-то форум искусств, который он не может пропустить. Ты просто не знаешь Герхарда; он взял с собой два огромных чемодана! – она рассмеялась.

Её муж нравился мне всё меньше.

– Слушай, я только что отвезла Мути в школу – и теперь мне нечего делать. В лавке сегодня будет помощник. Выручишь? Очень хочу услышать, как твои дела. Ты где сейчас?

Я ответил.

– Вот и отлично, я подъеду в течение часа. Договорились?

Мне не хотелось встречаться с ней, и одновременно я многое отдал бы, чтобы увидеть её ещё раз. Я согласился.

Не совсем было ясно, зачем Дита позвала меня на встречу, отчего вдруг я стал ей так интересен. Может быть, она сейчас чувствовала то же, что и я; может быть, и ей захотелось воскресить ненадолго то, что мы однажды пережили?

Как бы то ни было, мы встретились у музея и прошли пешком до Штефансплатц, где решили выпить кофе. Я рассказал ей немного о студенческих годах, о работе, о жене, явно приукрасив своё бесцветное семейное существование. Жизнь Диты показалась мне чередой удач. Она вышла замуж спустя год своего пребывания в Вене; Герхард был искусствоведом, преподавал в университете (я сделал вывод, что он, ко всему прочему, происходил из весьма состоятельной семьи). Дита занималась с Мути музыкой, надеясь, что он пойдёт по её стопам, хотя, как считала она сама, сын проявлял большее рвение к литературе и дракам с Томасом.